Ма сказала, что я сломал руку. Они странно на нас посмотрели, потому что в этот самый момент к машине подрулил я, таща сразу два чемодана. Когда Ма волнуется, она лепит ошибки одну за другой, но по большей части она все делает очень, очень хорошо.
Как только мы открыли входную дверь, на нас прыгнули коты. Все, кроме Тото, разумеется, который всегда играет крутого: «Ой, а вы, ребята, куда-то уезжали? Я был так занят, что даже не заметил».
Па наклонился и поручкался с котами. Сначала с Алексом, потом с Айданом.
– Стивен! – заорала благим матом Ма. – Немедленно прекрати пожимать лапы котам!
Мы с отцом несколько секунд таращились друг на друга. Наша Ма в общем-то не любительница домашних скандалов.
– Посмотришь почту? – спросил Па, протягивая толстую пачку конвертов и каталогов.
Это он попытался ее развеселить. Мать любит почту. Отец говорит, на Корабле «почтовый ящик» был ее любимой игрой.
Но Ма только потрясла головой.
– В душ, – сказала она. – Быстро.
Как все родители, Ма принимает душ дважды в день. Каждый день. Даже в тот раз.
Алекс и Айдан, которые на самом деле еще не совсем взрослые, затеяли играть с мячиком: катают его по полу, а потом мчатся следом, будто это живая тварь, которая пытается от них удрать.
– Проверь кошачью поилку, Натан, – сказал Па, не глядя на меня. – Пожалуйста.
Я понимал, что он изо всех сил пытается быть хорошим. Я ведь не виноват в том, что случилось во Флориде. Совсем-совсем не виноват.
На кухне все было покрыто ровным слоем мусора – в основном яичных скорлупок и пустых консервных банок из-под тунца. На полу на плитке красовалась грязная сковородка.
– А это все кто будет убирать? – сказал я вслух самому себе, стоя у раковины и глядя, как набирается в поилку вода. – Надо думать, Натан?
Тото незаметно подкрался сзади и потерся об ноги. Поскольку никакой особой приязни ко мне он отродясь не выказывал, я решил, что кот извиняется за беспорядок. Иногда я жалею, что Па вообще научил эту троицу готовить.
Я поставил миску с водой на пол и сел рядом. Тото покрутился вокруг ног и в конце концов взгромоздился на колени. На самом деле его зовут Бартоломью. Ма говорит, я стал звать его Тото, когда был совсем еще маленький – потому что ничего даже отдаленно похожего на «Бартоломью» выговорить, как ни старался, не мог.
Через несколько минут явилась Ма – в сарафане, который берегла для Субботнего Рыбного Фестиваля.
– Вздох, – сказала она.
Ого. Мама говорит «вздох», только когда дела совсем плохи: ты думаешь, что опустился уже на самое дно, а тут снизу стучат.
Словечко это она подцепила еще малышкой на Корабле – потому что неправильно поняла учителя. Она не догнала, что вздох – это то, что ты ДЕЛАЕШЬ, а не то, что ГОВОРИШЬ. С тех пор всякий раз, желая выразить 1) крайнюю степень разочарования; 2) или глубокую печаль; 3) или неземное блаженство; 4) или невыносимый сарказм – она говорила «вздох».
Ма – отличница от природы, она постоянно учится и тренируется. Поэтому ко времени, когда кто-то заметит и поправит, она обычно успевает так зазубрить ошибку, что ее потом не вырубишь топором. Это не значит, что она не пытается. Конечно, пытается, еще как.
Короче, теперь, испытав 1) крайнюю степень разочарования (что иногда случается); 2) или глубокую печаль (что, к счастью, явление редкое); 3) или ужасно обрадовавшись (что тоже бывает нечасто, по крайней мере, насколько мне известно); 4) или погрузившись в пучину сарказма (никогда), Ма просто вздыхает, как все нормальные люди.
За исключением тех редких и особенных случаев, когда она совсем-совсем расстроена. Вот тогда она срывается и говорит: «Вздох». Заслышав это, мы с Па наперебой принимаемся рассказывать, как чудесно выглядит ее кожа, и предлагать помочь со всякими делами.
– Я тут все приберу, – быстро сказал я, небрежно махнув в сторону тунцовых банок, яичных картонок и сковородки, на которой коты явно жарили омлет. – Как твой душ? Кстати, с легким паром! Кожа выглядит просто потрясающе, Ма.
– Да? – Она скосила глаза на плечо, потом подняла руку и поводила ею перед глазами. – Да. Спасибо, милый.
Я поглядел на часы.
– Наверное, они там, во Флориде, сейчас как раз жарят рыбу, а?
Идиот. Ну зачем я это ляпнул? Иной раз, когда я о чем-то думаю, оно само собой выпрыгивает изо рта.
Ма уселась рядом со мною на пол.
– Кому какое дело до жареной рыбы, дорогой? Есть ведь вещи и поважнее дурацкой отельной вечеринки, правда?
Вот никогда не знаешь, о чем на самом деле думает Ма. (И надо же, она только что сказала «дурацкой»!)
Она принялась гладить Тото, а тот притворился, что не замечает. Мы сидели себе и сидели, пока Тото, наконец, не отбросил всякую гордость и не начал громко мурлыкать. Через некоторое время Ма набрала воздуху, раскрыла рот и сказала:
– Вздох.
Там нас и застал Па.
– Я связался с врачами, – сообщил он. – Мы договорились на среду.
– На среду? – взвилась Ма. – Но я думала, они захотят увидеть его как можно скорее!
Па покачал головой.
– Корабль сейчас на дальней точке.
– Им нужен Корабль? Что, все и правда так плохо?
Тут Ма поглядела на меня.
– Что-то ты у меня сонный. Хочешь спать? Отправляйся-ка в постель.
Ма стояла над душой, пока я чистил зубы – сначала обычной пастой, потом специальной, которую нам каждый месяц присылают с Корабля. При этом она всю дорогу таращилась на мое отражение в зеркале, будто ждала, что оно с ней вот-вот заговорит.
Пока я не улегся в постель, до меня как-то не доходила одна простая вещь: сейчас только пять часов дня. На самом деле я так вымотался, что и не подумал спорить. Кажется, я проспал весь следующий день напролет и проснулся только в понедельник.
А утром в понедельник я открыл глаза и обнаружил, что прямо у меня на груди стоит Тото – и внимательно смотрит.
– Надо полагать, Ма забыла тебя покормить? – осведомился я.
Встав, я подцепил футболку и пару шорт пообъемистее, и мы с котом двинули в кухню.
Никаких формочек у входной двери, никакой плитки на полу. Квартира пахла тостами. Я насыпал в кормушку кошачьего корма и сел завтракать. Все обычные коробки с хлопьями стояли на столе. Ма вышла из комнаты и встала, глядя, как я насыпаю себе в тарелку понемногу из каждой. Много я все равно не съел. Съешь тут, когда кто-то вот так торчит в дверях и пожирает тебя глазами.
Она протянула руку и пощупала мне лоб.
Я мотнул головой.
– Что будет в среду, когда придут врачи? – неприветливо спросил я.
Она меня, кажется, не услышала. Просто стояла напротив и щупала кожу у себя на лице.
– Ма, кожа выглядит отлично.
– Спасибо, милый, – улыбнулась она.
Я понял, что сейчас взорвусь. Не то чтобы в буквальном смысле. Но мне до зарезу хотелось сейчас оказаться в школе, с Юэном.
Я до сих пор понятия не имею, кто вы, – но знаете что? Мне уже немного лучше. Вроде как вы и я – уже друзья или типа того, что само по себе странно: я ведь прекрасно понимаю, что сижу тут совершенно один. Это трудно объяснить. Просто мне, в общем, стало лучше.
Мистер Баркер, наш учитель английского, ненавидит все эти «типа» и «в общем». Он бы обвел их в кружок и поставил рядом целую кучу восклицательных знаков, вот так —!!!!!!!!!!!!!!!
Но это письмо – к вам, а не к мистеру Баркеру, и я хочу, чтобы вы узнали настоящего меня, пока еще не слишком поздно. Если вы случайно и есть мистер Баркер – ну что ж, извините. Не валите меня, типа, потом на экзамене, о’кей?
Хотя какая разница, даже если завалите?
Ма любит, когда я говорю «типа», как все настоящие американцы. Типа мы как бы местные. Таков и был наш план. И все, заметим, шло хорошо – прямо до этого самого проклятого утра во Флориде.
Большинство людей и не подозревает, насколько велика Земля в сравнении, скажем, с Луной.
Если вы – один из них, давайте проделаем несложный эксперимент.
Представьте, что у вас есть большой ком пластилина. Представили?
Теперь мысленно разделите этот ком на пятьдесят маленьких комочков, и чтобы все одинакового размера.
Один отложите в сторону. Остальные сорок девять слепите обратно в один большой ком.
Теперь возьмите большой ком в одну руку, а маленький – в другую. У вас получились, типа, Земля и Луна.
Теперь возьмите Луну и разделите ее на десять миллионов комочков поменьше. Возьмите один в руку. Поздравляю, вы только что взяли Материнский Корабль. Или просто Корабль. Там в основном и прошло детство моих родителей – по дороге на вашу планету.
А во Флориде, собственно, произошло то, о чем нам в голову бы не пришло подумать заранее. Сейчас до меня постепенно начало доходить, что, помимо всех вещей, о которых я активно беспокоюсь каждый день, существует целая вселенная других – о которых я совершенно не беспокоюсь, просто потому, что не знаю о них. А следовало бы. И вот теперь, когда ты знаешь, что существует куча всего, чего ты не знаешь, поневоле начинаешь задумываться, насколько эта куча велика и сколько в ней всякой пакости.
Предупреждение: снова перескок темы, дурной стилистический прием номер два.
Так вот что случилось в прошлую субботу во Флориде.
Рано утром я полез за своими синими плавками. Я каждое утро плавал в бассейне с папой, который все еще пытается преодолеть врожденную водобоязнь. Мама мне купила еще оранжевые с акулами, но для двенадцатилетнего мужчины это как-то несолидно.
А случилось то, что я не смог надеть плавки. Понимаю, это звучит дико. Я хочу сказать, я честно сунул в них одну ногу, потом другую, но до верха дотянуть не смог. Ну, никак. О’кей, решил я, может, Ма по ошибке сунула их в сушилку в прачечной, которая недалеко от нашего бунгало, нужно только пройти по мощеной галькой дорожке… короче, вот они и сели. Ма любила тусоваться там и болтать с другими мамами. Говорила, это помогает не расслабляться.
Я попробовал оранжевые, но и они на меня почему-то не налезли. Создавалось впечатление, что у меня что-то торчит из… скажем так, из копчика. Я попробовал оглянуться, насколько было возможно, – и заорал.