— Так и я по прогнозу той же бабки, — ответил лейтенант. — История изменилась. Ладно, ужинать пойдешь?
— Когда это пограничник от ужина отказывался?
— Я ж тебе говорил, — вмешался Дашевский, обращаясь к Николаю, — Каха — свой парень. Жрет за троих, водку хлещет залпом, и с бабами, небось, не промах!
— Про баб-то откуда знаешь? — спросил Каха.
— Так ты ж грузин!
Офицеры дружно рассмеялись.
— В общем, — продолжил Семен, — осталось только верхами ездить научить. Что за пограничник без коня!
Кахабер удивленно глянул на Антонова:
— Чему учить? Умею.
— Откуда, — удивился Николай. — Говорят у вас, в будущем, все исключительно на машинах, а лошадок бедных и забыли совсем.
— Так я ж грузин! — ответил Вашакидзе и занялся подоспевшим ужином.
Вроде и не особенно голоден был, да молодой организм всегда требует. Собеседники, видимо, считали так же. Так что тишина нарушалась только сосредоточенным жеванием. Пока эту гармонию нарушил Тучков:
— Товарищи командиры, это почему у вас радио выключено? Замечание с занесением… куда-нибудь, — он улыбнулся, — Только что телеграмма пришла. Об отношении к бывшим гражданам государств СНГ, — взглянув на удивленные лица Антонова и Дашевского, пояснил. — То, во что они СССР превратили. Всё правильно, Сёма, мы с Кахой сделали. А я уж издергался, как курсистка. При подчинённых нельзя, но вы, старший лейтенант Вашакидзе, поступаете в моё распоряжение только к нулю часов. Так что давайте, — капитан поставил на стол бутылку водки с залитым сургучом горлышком.
В России стаканы не «находят». Они возникают сами, когда в них появляется необходимость. Это не мистика, это — Россия. Страна, где мировая статистика потребления алкоголя на душу населения разбивается о тавтологию. Это там алкоголь потребляет тело, а у нас-то душа. Пусть генетики изощряются, придумывая особый ген у славян, в три раза быстрее расщепляющий этанол. В России не только славяне живут, да и в остальных республиках наблюдается та же картина. Хоть в Грузии, хоть в Таджикистане. И неважно, что Аллах запретил мусульманам пить вино. Водку же не запрещал. А если бы не хотел, чтобы ее пили, не послал бы! Spiritus означает душу, а душа, сама против себя не пойдёт, особенно когда требует. Стаканы возникли, и в них мистически налилось точно по пятьдесят грамм. Можно изобретать особые весы, эталоны, пробирную палату. А у нас наливается ровно и поровну. Особый ритуал, или таинство душевного согласия.
Стаканы стукнулись и опустели. Тут уже никакой мистики. Это на Западе думают, что нам нужны долгие и нудные тосты, чтобы выпить. У нас иначе. Иногда надо и с тостом. А иногда молча. А потом уже поговорить. Бывает, что и говорить не надо. Как сейчас. Надо просто подумать. О фантастическом происшествии, о несостоявшемся будущем, о будущем, которое теперь состоится. О геополитике, на которую не может повлиять обычный человек… Или может? Не боги ведь горшки обжигают. И ничего бы не вышло у господ Горбачева и Ельцина, если бы рядовые коммунисты не помчались наперегонки партбилеты сдавать. Но ведь помчались, хотя многие потом жалели. Но это потом, когда похмелье пришло. Страшненькое такое демократическое похмелье со звериным оскалом «дикого» капитализма на перекошенном лице. Как будто капитализм бывает не дикий. Тогда и начали мечтать о «новом шансе». Вот он, новый шанс. Только дадут ли? Большая, но отсталая страна в окружении далеко не доброжелательных соседей. Сколько людей сейчас по всему миру злорадно потирают руки, предвкушая, как «сейчас коммуняки сдохнут»…
Каха разлил по второй. Встал, поднял стакан.
— Я хочу сказать тост. Его выдавали за грузинский, хотя он и не имел отношения к моей Родине. Но это неважно. Важно, что он правильный.
Вашакидзе набрал в легкие воздуха и начал:
«Однажды один человек попросил таксиста отвезти его в далекую деревню.
— Садись, — сказал таксист.
— Понимаешь, я не один, — сказал человек и вывел из-за ворот большого бегемота.
— Но бегемот не поместиться в автомобиль, — удивился таксист.
— Этого не требуется, — ответил пассажир. — Достаточно привязать бегемота к машине, он будет бежать сзади.
— Привязывай, — пожал плечами водитель. — Но если твой бегемот не выдержит быстрой езды, пеняй на себя. Я не собираюсь тащиться в такую даль со скоростью беременного ишака!
Человек привязал животное к автомобилю, и они поехали.
Сначала водитель ехал не очень быстро, поглядывая за бегемотом. Но когда вышел на трассу решил прибавить скорость. Убедился, что тот бежит вполне уверенно, заинтересовался, и начал ускоряться, потихоньку входя в азарт. Когда скорость дошла до ста пятидесяти километров в час, он радостно сообщил пассажиру. — Крандец твоему бегемоту. Уже язык на плечо вывалил.
— На правое или на левое? — невозмутимо поинтересовался пассажир.
— На левое, — ответил таксист.
— Ничего, это он на обгон идет!»
Каха сделал паузу, обвел взглядом слушателей и закончил:
— Так выпьем же за то, чтобы мы шли на обгон, когда все думают, что мы уже сдохли!
Командиры встали. И выпили стоя. Как было надо.
И третий — стоя. Потому что третий, он и в сорок первом — третий.
Потом потянулось застолье. Долгое и короткое. С рассказами о прошлом и будущем. Потом рассказы перешли в песни. Нет, не возникла ни гитара, ни гармошка. И голос у Кахи не прорезался. Да и слух не появился. Но как можно не спеть «Темную ночь» или «Враги сожгли родную хату».
Именно после «хаты» и случилось то, чего Кахабер никак не ожидал. Тучков вытер предательскую слезу из уголка глаза и сказал:
— Хорошая песня. Сильная и человечная. И слова правильные. Только объясни мне, товарищ старший лейтенант, что значит «Медаль за город Будапешт»? И Партия и Правительство высказывались неоднократно: своей земли мы ни вершка не отдадим, но и чужой нам ни пяди не надо. Будапешт — венгерский город, не наш, и захватывать его — это троцкистские идеи. В чистом виде троцкистские. А уж чтобы за такое медали давать!..
— Знаешь, товарищ капитан, — ответил Вашакидзе. — Когда врага бьешь, да еще в такой схватке, на границы не смотришь. Нет, не о том я, — он ненадолго задумался и продолжил. — Даже не думал об этом никогда. Как ведь было. Немцы на нас напали. Отступали долго. Потом гнать их начали. До границы дошли. Надо было добивать. Иначе Гитлер бы силы накопил и снова напал. Потому и дальше пошли. Раздавить фашистскую гадину. Освободить завоеванные нацистами народы. Пришлось на чужой земле воевать. И города чужие захватывать. А медали — их же за героизм дают. А где человек подвиг совершил — это уже второй вопрос.
Каха замолчал.
— Всё равно, — не согласился Тучков. — Неправильно это.
— Погоди, Александр Викторович, — сказал Антонов. — Ну-ка, товарищ потомок, скажи, а что с Венгрией после войны стало?
— Как что? Венгерская Народная Республика там была. Социалистическая. Потом…
— Потом неважно. Республика в составе СССР?
— Нет. Независимая.
— А остальные страны, — включился Семен, — которые освободили?
— И остальные… А ведь верно! — приободрился Каха. — Ведь земли чужой себе не взяли ни одного метра. Немцев выгнали, у фашистских прихвостней власть отобрали и передали трудовому народу.
— Вот это другое дело, — расцвел Тучков. — Всё вполне в русле политики Партии. Гляжу у пограничников с политическим самосознанием куда лучше, чем у капитанов госбезопасности.
— Устал ты, Саша, — сказал Дашевский, — отдохнуть бы надо.
— На том свете отдохну, — отшутился Тучков. — Каха, расскажи еще что-нибудь. Хорошее только. Плохое в жизни надоело.
— Страна у нас маленькая, — улыбнулся Кахабер, — все друг друга знают. У тебя сын еще не родился, а я скажу, на ком он женится, Валентина Думбадзе, ее тоже еще нет, а отчества не вспомню, но её брат, Анатолий уже живет. Тбилисцы они, так что можешь найти.
— Сына? — Тучковы ждали ребёнка к октябрю. — Точно сына?
И очень хотел именно сына.
— Точно. Витькой назовете.
Капитан улыбнулся.
— Да, мы так и решили: если сын — Виктор, а дочь — Виктория.
Антонов разлил остатки второй бутылки:
— За детей.
На этом и тормознули:
— Товарищ Вашакидзе, — сказал Тучков. — Завтра с нуля часов поступаешь в моё распоряжение. Осталось, — он взглянул на часы, — восемнадцать минут. К семи утра жду на инструктаж.
— А…
— Никто тебя с заставы не забирает. Просто создаем единую группу по делам твоих современников. Для начала: на рейде стоит несколько паромов. Нам поставлена задача найти и сохранить кадры. Ты не новичок в пограничном деле. Работать будешь в паре с товарищем Антоновым. Понятно?
— Так точно!
— Выраженьица у Вас, старший лейтенант… Старорежимные…
— Как учили, — улыбнулся Кахабер. — Да! Разрешите доложить конфиденциальную информацию с глазу на глаз?
— Пошли, проводишь! — и как только вышли в коридор. — Что вспомнил?
— В первые дни войны начальник Сухумского НКВД застукал свою жену с любовником и застрелил обоих. Чем сломал себе и жизнь, и карьеру. Необходимо предотвратить, он был хорошим специалистом. Иначе я бы про этот случай не вспомнил. Не опоздать бы по моему тупоумию.
На привычной глади стола, вызывая внутренний дискомфорт, стоял непривычный, чуждый всему окружающему, странный прибор, похожий на открытую книгу. На непонятно каким образом стоящей «обложке» «книги» горел голубоватым цветом экран, похожий и одновременно непохожий на экран работающего телевизора. На экране огромные стилизованные цифры медленно и плавно изменились, вместо 22–00 стало 22–01. Целую минуту он позволил себе просто смотреть на этот предмет, ни о чем не думая, стараясь не моргать от непривычного мерцания и даже забыв про сломанную папиросу в руке, не замечая, как из нее медленно высыпается на стол табак. Наконец, словно проснувшись и чертыхнувшись по-русски, он смахнул образовавшуюся кучку в пепельницу, раздраженно отодвинул трубку и встал. Несколько минут хождения вдоль и поперек кабинета несколько успокоили, но раздражение все равно прорывалось в слишком нервных жестах и разгорающемся блеске желтых тигриных глаз. Сев, он все же занялся трубкой стараясь успокоиться, очередной раз за этот долгий, долгий день.