Другие цвета — страница 22 из 78

Именно в это время у Стерна начались неприятности в семье и резко ухудшилось здоровье (в преклонном возрасте он заболел туберкулезом), но он никогда не унывал и всегда воспринимал жизнь с юмором.

Стерна радовали известность и слава, и после успеха первой книги он с удовольствием написал новые. Стерну наверняка было бы приятно узнать, что он оказал определенное влияние на ряд писателей и что есть читатели, способные оценить «Тристрама Шенди» (тем более что речь идет о Турции, известной религиозными консерваторами, традиционалистами и националистами, у которых отсутствует чувство юмора, а также непонимающими шуток «просветителями»).

ХОРОШО, НО КАКОВ СЮЖЕТ «ТРИСТРАМА ШЕНДИ»?

Знаете что? Если вы так нетерпеливы, вы не то что книгу, вы даже эту вступительную статью не дочитаете. Но, уступая вашим просьбам, я расскажу содержание первого тома романа:

Итак, том первый:

1. Рассказчик — нечто среднее между Тристрамом Шенди и автором — повествует о печальных обстоятельствах своего рождения.

2. Автор рассказывает о маленьком Существе — Гомункуле, прообразе сперматозоида, от которого он был зачат.

3. Мы узнаем о том, что история из следующей главы была рассказана автору дядей Тоби.

4. «Я очень доволен, что начал историю моей жизни так, как я это сделал», — говорит автор и рассказывает о ночи, когда он был зачат.

5. Автор сообщает нам, что родился пятого ноября 1718 года.

6. В этой главе автор предостерегает читателя: «Дорогой друг и спутник, <…> если мне случится время от времени порезвиться дорогой — или порой надеть на минутку-другую шутовской колпак с колокольчиком, — не убегайте, — но любезно вообразите во мне немного больше мудрости, чем то кажется с виду…»

7. Здесь рассказывается о том, как священник и его жена искали повивальную бабку.

8. Речь идет об увлечениях в свободное время. «О вкусах не спорят — это значит, что о коньках не следует спорить; сам я редко это делаю, да и не мог бы сделать пристойным образом, будь я даже их заклятым врагом; ведь и мне случается порой, в иные фазы луны, бывать и скрипачом, и живописцем, смотря по тому, какая муха меня укусит», — говорит герой и приводит посвящение.

9. Нам объясняют суть посвящения из предыдущей главы.

10. Автор опять возвращается к истории о повивальной бабке.

11. Рассказ о священнике по имени Йорик, взявшем имя шекспировского шута Йорика.

12. Рассказ о легкомыслии Йорика, о том, как печален был его конец.

13. Автор снова возвращается к повивальной бабке.

14. В этой главе автор объясняет, почему он не может добраться до конца своей истории, а все время отвлекается; это отклонение от темы на тему об отклонении от темы.

15. Рассказ о брачном договоре матери автора и ее история.

16. История о возвращении из Лондона отца героя.

17. Повествование о намерениях отца после возвращения домой.

18. Тема подготовки к родам в провинции и различные лирические отступления.

19. Рассказ о причинах неприятия отцом имени Тристрам и его философские взгляды.

20. Автор ругает невнимательных читателей — именно так поступает в подобных случаях и автор этого предисловия. Что, конечно, не означает, что сам он — внимательный писатель.

21. Все ближе и ближе день рождения, хотя многочисленные отступления не прекращаются.

22. Рассуждения автора о структуре его произведения: «Словом, произведение мое отступательное, но и поступательное в одно и то же время».

23. «Я чувствую сильную склонность начать эту главу самым нелепым образом и не намерен ставить препятствий своей фантазии». Об обрисовке характера.

24. Рассказ о увлечении и характере дяди Тоби.

25. Первый том заканчивается рассказом о ране в паху, которую дядя Тоби получил на войне, и хвастливыми словами автора: «…поскольку я вменяю себе в особенную заслугу именно то, что мой читатель ни разу еще не мог ни о чем догадаться. И в этом отношении, сэр, я настолько щепетилен и привередлив, что, считай я вас способным составить сколько-нибудь приближающееся к истине представление или мало-мальски вероятное предположение о том, что произойдет на следующей странице, — я бы вырвал ее из моей книги»[6].

ТАК О ЧЕМ ЖЕ ЭТА КНИГА?

Эта книга, судя по всему, о том, что она никак не может обратиться к какому-либо сюжету, к сути, центру повествования. Бессистемность, беспорядочность и хаотичность повествования (вспомните, насколько важно для автора, чтобы читатель не догадался, что произойдет дальше); отсутствие логики, сумбурность и чрезмерная болтливость героев — все в романе, включая содержание и структуру «Тристрама Шенди», очень напоминает саму жизнь.

ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, ЧТО ЖИЗНЬ ТАКОВА?

Этот вопрос является лучшей похвалой роману — именно потому, что задан с гневом, и я рекомендую авторам, пишущим книги, всегда провоцировать читателя на подобную реакцию. Ценность произведений определяется тем, насколько глубоко они затрагивают вопросы о природе и смысле жизни. Великие писатели (увы, их очень мало) пробуждают наше сознание не потому, что их герои задаются вопросами на эти темы, нет; они описывают повседневную жизнь во всем многообразии ее проявлений, и, используя настроение, стиль и язык романов, они заставляют нас задавать себе эти вопросы. У каждого из нас есть свой взгляд на жизнь, подтверждение которому мы черпаем из «проходной» литературы (мелодраматические любовные романы, которые берут на себя смелость взывать к истинной любви; политические романы, проигрывающие жизненные ситуации на фоне политических интриг; назидательные мелодрамы, убеждающие нас уже тысячу лет, что хороших людей, когда-то живших на земле, сменили мерзавцы и корыстолюбцы), — но в великом романе настоящего писателя нас призывают по-новому взглянуть на жизнь.

На первый взгляд «Тристрам Шенди» труден для чтения, как и все книги, которые противоречат нашим взглядам на жизнь. Они раздражают нас, вызывают недоумение: «Я ничего не понимаю!» Такова реакция и умных читателей, и глупых. «Эту книгу невозможно читать, в жизни все не так!» — говорят они возмущенно. Пока недалекий читатель заявляет, что он ничего не понял, и осуждает книгу за то, что она противоречит его ограниченным взглядам (много было написано о путанице в романе Стерна, о ее безнравственности и несоответствии правилам грамматики), проницательный читатель начинает испытывать некое беспокойство. За раздражением и досадой скрыто смутное понимание предназначения настоящей литературы, которая позволяет человеку найти свое место в жизни, и, напоминая себе о глубине и скрытом таинстве литературы, человек вновь берет книгу. Искренность книг такого рода позволяет им встретить настоящего читателя, но ее никогда не смогут понять легкомысленные читатели. И хотя разумные читатели, выбирающие для чтения великие романы, тоже недолюбливают их причудливость, именно они способны оценить достоинства и блестящие идеи произведения — в отличие от узколобых занудных законодателей. Даже остроумный Самуэль Джонсон, один из самых блестящих представителей английской литературы, порицал этот роман тоном школьного учителя: «Ничто странное не может быть вечным. „Тристрама Шенди“ не будут читать вечно». Спустя двести сорок лет после выхода первого английского издания «Тристрама Шенди» я с большой радостью и гордостью пишу предисловие к его турецкому переводу.

ЧЕМУ НАУЧИЛА МЕНЯ ЭТА КНИГА?

Я часто напоминаю себе (прошу прощения, что напоминаю об этом и вам), что живу в бедной стране, где люди привыкли читать книги не ради удовольствия, а ради пользы. И я вижу лишь один, весьма сомнительный способ внушить читателям любовь к книгам: начать писать о том, чему книги могут научить читателей. Например: как и все гениальные романы, «Тристрам Шенди» повествует о жизни, об обычаях и нравах, о метаниях души и ее хрупкости. Таким образом, «Война и мир» подробно знакомит нас с ходом Бородинского сражения, «Моби Дик» дает энциклопедические сведения об охоте на китов, а «Тристрам Шенди» рассказывает, как проходило детство и как воспитывали ребенка, родившегося в Ирландии восемнадцатого века и переехавшего в Англию, чтобы впоследствии стать священником. Кроме того, «Тристрам Шенди» сродни «Анатомии меланхолии» Роберта Бертона, «Дон Кихоту» Сервантеса и «Гаргантюа и Пантагрюэлю» Рабле, — их отличают «академическое остроумие» и «философский юмор». Энциклопедические сведения, которые нетерпеливые читатели назовут отступлениями, философские размышления и необычные проявления эрудиции, исследования человеческой души и анализ характеров — все в этой книге уравновешивается милым остроумием и насмешками автора, а также самим героем, который шутя выворачивает наизнанку философские догмы, подвергая их сомнению. Все достойные, энциклопедически насыщенные произведения написаны, прежде всего, о самих книгах, они призывают нас к чтению, убеждая, что глубокие, фундаментальные знания о жизни можно получить только из книг, из их бесконечного, многовекового спора. Первый философский роман о человеке, чья жизнь была отравлена книжными фантазиями, — «Дон Кихот», герой которого пал жертвой рыцарских романов; последний (и, возможно, первый реалистический роман) — «Мадам Бовари», героиня которого, пресытившись любовными романами, ищет настоящую любовь, но, не найдя ее, решает отравиться.

Замечательная «реалистичная» сцена в конце романа «Мадам Бовари» (в которой она гибнет от яда, не от книги) оказала огромное влияние на мировую литературу; эта передозировка «реализма», возможно, отравила бы и турецкую литературу, обрекая ее на однородную осязаемую реальность. Между тем спустя шестьдесят лет, когда был издан «Улисс», мы, жители окраины мира, восхищались Европой, считая ее источником незыблемых истин; мы поверили, что единственно достойный жанр романа — реализм, и мы забыли о своих литературных традициях, методах и вариантах восприятия слова, — лишь бы овладеть этим легким, на первый взгляд, методом реализма. В конце концов, мы даже забыли, что подобный жанр чужд нашим традициям, являясь новой художественной формой, привнесенной с Запада и заимствованной нами у Флобера, посетившего Стамбул в 1850 году. Сейчас у нас полно ограниченных, унылых критиков-националистов, которые с сарказмом осуждают любые стили повествования, отличные от поверхностного реализма, так как они «чужды национальным традициям». Если бы «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле и «Тристрам Шенди» Стерна были переведены раньше, они хотя бы как-то повлияли на наш тесный мир литературы, ориентированный на однообразный, «западный» реализм, и слабенький турецкий роман, возможно, стал бы более воспри