— Я ведь отдал их тебе, Вийнблад? — с безразличным видом спросил Бекстрём. Конечно отдал, мысленно усмехнулся он, час назад, прямо перед оперативкой. — Передай их Ярнебрингу, мне на месте преступления больше делать нечего.
— Хорошо, — коротко сказал Ярнебринг, взял ключи и в сопровождении своей новой напарницы Хольт вышел из комнаты.
— Тебе приходилось когда-нибудь шерстить квартиры? — спросил он, когда они вошли в прихожую Эрикссона.
Она покачала головой:
— Я помогала пару раз, но… ничего похожего на это… Нет, не приходилось.
— Все проще простого, — сказал Ярнебринг, — существует только одно правило. Это, конечно, потребует много времени, а правило такое: лучше вообще ничего не делать, чем делать кое-как. Когда мы уйдем отсюда, не должно остаться даже дохлого клопа, которого бы мы не заметили и не проверили, что у него на уме.
— Поняла, — улыбнулась Хольт.
— Сейчас я тебе покажу. Иди сюда. Видишь? — Он подошел к двери в гостиную и показал на гардины на двух выходящих на улицу окнах.
— Вижу, — ответила Хольт.
— Любой идиот может заглянуть за гардины, пощупать подрубленные края и складки и убедиться, не спрятано ли там чего. Этим мы тоже займемся… Но пойми меня правильно, в отличие от лодырей, которых в полиции тринадцать штук на дюжину, мы также открутим заглушки на штангах, потому что именно такие штанги внутри полые и туда запросто можно что-то затолкать. Поняла, что я имею в виду?
— Поняла, — кивнула Хольт.
— У меня есть все необходимое. — Он кивнул на большую спортивную сумку, которую поставил на пол. — План квартиры с указанием размеров, карманный фонарь, зеркала, рулетка — иногда приходится проверять, совпадает ли истинный размер с чертежом, обойный молоток — выстукивать стены, электролобзик, обычная пила — в общем, все, чтобы заглянуть в любое место. Не сомневайся, срывай обои, если считаешь нужным, но обязательно надень резиновые перчатки и, если найдешь что-нибудь, не трогай, сначала позови меня. Все, что представляет интерес, складываем на столе в гостиной, записываем, где взяли, берем с собой на работу и в спокойной обстановке изучаем. Лучше набрать лишнего, чем что-либо оставить. Протоколы, пакеты и все такое прочее — в сумке. Вопросы есть?
Он посмотрел на нее и поощрительно улыбнулся.
— Как распределим работу? — спросила Хольт. — С чего мне начинать?
— Я начну с входной двери, — сказал Ярнебринг. — Потом вешалка, сортир для гостей и прихожая — именно в этом порядке. Ты начнешь со спальни, потом будет ванная. Когда с этим закончим, пойдем и выпьем кофе. После этого кухня и кабинет. Кабинет может что-то дать, потому что у него там, похоже, все бумаги…
— То есть все, что может нам что-то поведать об Эрикссоне, кем он был, как жил и с кем общался, — все представляет интерес. Записки, бумажки, календари, записные книжки, дневники, фотоальбомы, видеофильмы, книги на полке, какого цвета носки предпочитал… — подвела итог Хольт.
— Этого мало. Когда мы отсюда уйдем, мы должны, черт меня побери, еще и понимать, как он думал. Заглянуть ему в голову…
— Я понимаю, что ты хочешь сказать.
И они приступили к работе.
За ланч в ближайшем кафе они принялись довольно поздно, после того как Ярнебринг закончил с вешалкой, прихожей, туалетом и гостиной — не осмотрел только большой книжный шкаф — и не нашел ровным счетом ничего, даже дохлого клопа, по его выражению. И это было вполне объяснимо: у Эрикссона царил образцовый, педантичный порядок, все лежало на своих местах, а в карманах одежды на вешалке Ярнебринг нашел только приглашение на выставку и трехнедельной давности аккуратно сложенную квитанцию из книжного магазина NK.[18]
Зануда, подумал Ярнебринг и вздохнул.
Хольт обследовала спальню, ванную, старинный комод и гардероб. Все чисто, аккуратно: дорогие, скромных тонов брюки, сорочки, пиджаки и костюмы, трусы, майки, носки, свитера, галстуки, подтяжки, пояса, запонки, трое наручных часов и золотой зажим для ассигнаций, на фоне всего остального выглядевший оскорбительно безвкусно. Все лучшего качества и содержится в порядке, которому позавидовал бы старый офицер-подводник.
Ничего, что было бы интересно для следствия. Единственную стоящую внимания находку обнаружила Хольт в самой глубине ящика в прикроватной тумбочке — пять стокроновых купюр, аккуратно завернутых в лист бумаги формата А-4. На бумаге мелким, но разборчивым почерком написано несколько слов, из которых понятно, что идеальную чистоту в доме, видимо, поддерживала женщина по имени Иоланта. Она, судя по записи, убиралась раз в неделю, платил он ей наличными, в ноябре она наработала двадцать часов. Двадцать пять крон в час едва ли могли ее обогатить. Самое интересное — рядом с номером телефона почерком Эрикссона было написано: «Сообщить инструкции по рождественской уборке». Значит, женщину можно будет найти.
Иоланта, подумала Хольт. Соседка, фру Вестергрен, ничего не знала о ее существовании. Или знала, но в ее сознании не нашлось места для простой уборщицы? Или она сочла этот факт настолько неважным, что даже не упомянула? И почему эта Иоланта сама не дала о себе знать? Из записки понятно, что пятница — день уборки. Может быть, ее спугнула полиция? Или есть другая, более серьезная причина?
— Посмотри, здесь кое-что любопытное, — протянула она сверток Ярнебрингу, занятому откручиванием шурупов на зеркале в туалете.
— Молодец, Хольт, — одобрил он. — Позвони Гунсан, пусть начнет пробивать базы данных, а потом выйдем поесть. А то помру с голоду.
Это нам по плечу, подумала Хольт. Пять—десять часов — и мы найдем польку, которая убирает квартиры, за что получает деньги наличными, «по-черному».
— Расскажи об этой картотеке гомосексуалистов. — Хольт отодвинула недопитый кофе и внимательно посмотрела на Ярнебринга.
— Это было давно, — ответил Ярнебринг уклончиво. — Старая история.
— А все же?
Ладно, решил Ярнебринг.
Лет сорок или пятьдесят назад, история умалчивает, кто-то из полицейского начальства решил составить список «проституирующих мужчин» и их клиентов. Дело в том, что эти так называемые проституирующие мужчины часто подвергались ограблениям и избиениям. Мало этого, ежегодно происходило как минимум одно убийство в их среде.
— Среди бандитов тогда это был своего рода спорт, — сказал Ярнебринг, отхлебнув кофе, — ущучить гомика.
Картотека содержалась в ящиках, и количество их постоянно росло. Сначала она хранилась в отделе криминалистики в старом здании полиции на Кунгсхольмене, потом переместилась в отдел тяжких уголовных преступлений, а в начале семидесятых осела в хранилище следственного отдела Центрального полицейского управления. Там должно быть около двух тысяч имен.
— Две тысячи! Две тысячи человек, которые развлекались тем, что грабили и убивали геев?
Не так все просто, пояснил Ярнебринг. С годами картотека велась все более небрежно, и, когда вдруг, как ледяной ветер перемен, появилось ведомство омбудсмена, в ней уже были в основном фамилии жертв покушений, а также просто гомосексуалистов, по какой-то причине привлекших к себе интерес того или иного полицейского.
— Целью, разумеется, была профилактика преступности, — сказала Хольт ядовито.
— Говорят, что какой-то шутник занес в регистр гомосексуалистов Вегурру.[19] Ну, ты знаешь, старого короля. Газеты в то время много копались в его личной жизни. Разумеется, поднялся скандал, короля вычеркнули из списков. Мне понятно, почему так горюет Бекстрём.
— Почему?
— Перед тем как его бросили на убийства, он работал по ограблениям. Усерднее его никто не пополнял этот список. А теперь, оказывается, он все это время трудился напрасно. Кстати, как насчет потрудиться? — поинтересовался Ярнебринг, поглядев на часы.
— Будем искать уборщицу? — спросила Хольт, поднялась, одним глотком допила кофе и ловко надела куртку.
— Прежде всего надо позвонить Гунсан. Если она что-нибудь нашла, квартира подождет до завтра. Если есть на земле справедливость, Иоланточка уже должна отыскаться.
Гунсан и в самом деле нашла адрес, соответствующий телефону. Квартира в южном пригороде Стокгольма, в Бредэнге, принадлежит польке, эмигрировавшей в Швецию в тридцатилетнем возрасте более десяти лет назад. Всего два года, как получила шведское гражданство. Иоланта — это ее имя, а что касается фамилии, Фюлькинг вряд ли обрадуется: не выговоришь.
— О'кей, мы едем туда, — сообщил Ярнебринг.
— Мне надо сначала позвонить, — попросила Хольт и поглядела на часы.
Что мне теперь делать? — подумала она.
— У меня есть предложение, — сказал Ярнебринг. — Ты едешь в садик и забираешь Нике, а я поеду к уборщице. Так что увидимся завтра.
Хольт посмотрела на него с удивлением и благодарностью:
— Поосторожней, Бу. Ты расшатываешь мое миропонимание. Но в любом случае спасибо.
— Не за что.
У него у самого трое детей, в свое время ему тоже нужно было отводить их в садик, забирать из садика… — подумал Ярнебринг.
Справедливости ради скажем, что память выдала ему весьма приукрашенную картину выполнения им отцовских обязанностей.
Бу?.. Она назвала меня по имени?
Сначала он проверил, дома ли она, своим обычным способом, только на этот раз не через щель почтового ящика, а через замочную скважину. Ему повезло: направленного на него дробовика он не заметил.
Красивая, умная, держится настороженно, отметил Ярнебринг, когда она открыла дверь после второго звонка.
— Меня зовут Бу Ярнебринг, я из полиции, — представился он, протягивая удостоверение. — Мне хотелось бы поговорить с вами о человеке, у которого вы работали.
Иоланта слабо улыбнулась, пожала плечами и открыла дверь пошире.
— Из полиции, — повторила она. — Кто бы мог подумать? Хотите кофе?
Дальше все шло как по маслу.
Когда и как она познакомилась с Эрикссоном?