е скромно.
Подшивки были составлены очень тщательно — явно рукою Гунсан, никто, кроме нее, на это не был бы способен. Вклад руководителя расследования Бекстрёма заключался в длиннющем списке людей, замешанных в преступлениях против гомосексуалистов. Гунсан позаботилась, чтобы все эти распечатки заняли подобающее им место.
Господи, какой мерзкий тип! — подумала Хольт, имея в виду коллегу Бекстрёма.
Она прекрасно знала, что отыскать что-то важное в папке с материалами следствия иной раз труднее, чем на месте преступления. Поэтому начала с того, что распечатала данные о Штейн, которые ей прислала Маттеи.
Если что-то искать, надо искать всерьез. Хольт вспомнила слова Ярнебринга о гардинах в квартире Эрикссона: «Мало пощупать швы, надо открутить и заглушки на штангах». Поскольку копаем материал на фру Штейн, следует узнать о ней как можно больше, тогда и найти будет проще. Предположим, выяснится, что за ней числится не только тот факт, что она в десятилетнем возрасте случайно угодила в фотоальбом Эрикссона.
А может быть, она что-то вроде Мэри Белл,[29] усмехнулась про себя Хольт.
Итак, Хелена Штейн родилась осенью 1958 года, окончила французскую гимназию весной 1976-го в неполных семнадцать лет. Поступила в Упсальский университет. Состояла в стокгольмском студенческом землячестве, изучала юриспруденцию. Окончила курс за три года вместо обычных четырех с половиной, предусмотренных учебной программой. Высшие оценки по всем предметам, за исключением двух. После этого работала в суде в Стокгольме, проходила практику в известном адвокатском бюро в Эстермальме, где и получила место помощника адвоката. Через пять лет после окончания, ей тогда было двадцать семь, стала членом Общества адвокатов — про таких молодых адвокатов Хольт никогда даже не слышала. Остановившись на этом этапе биографии Штейн, Хольт поняла, что именно она ищет. Найти нужную бумагу не заняло и пяти минут.
Это даже смешно, подумала Хольт. Если знаешь, что искать, все до идиотизма просто.
Перед ней лежали три листа, которые она сама и положила в одну из этих папок десять с лишним лет тому назад. Программа конференции САКО, имевшей место быть в Стокгольме, в Эстермальме, 30 ноября 1989 года, в тот самый день, когда Эрикссон был убит. Между десятью и половиной одиннадцатого утра адвокат Хелена Штейн рассказывала о судебном процессе, на котором представляла интересы САКО в гражданском суде Стокгольма. Это был третий доклад в утренней программе, последний перед пятнадцатиминутным перерывом. В числе слушателей был начальник бюро ЦСУ, представитель ТСО Чель Эрикссон, и она это прекрасно знала.
Хольт читала эту программу, обедая с Ярнебрингом на следующий день после убийства Эрикссона, и именно она провела несколько часов за безрезультатными поисками данных на всех участников конференции, докладчиков и организаторов. Но поскольку Хольт тогда не знала, кого ищет, Хелена Штейн оказалась для нее невидимкой.
Странное чувство, подумала Хольт, взвешивая документ на ладони. Интересно, сохранились ли мои отпечатки пальцев через десять лет?
— Ну и как дела? — В дверном проеме появилась Маттеи.
— Я ее нашла.
— Та самая конференция?
Этого не может быть, подумала Хольт.
— Да, — сказала она. — Откуда ты знаешь?
— У меня появилась идея, где надо искать, поэтому я и пришла. Я взяла биографию Эрикссона, в частности хронологию его действий в день убийства, сопоставила ее с биографией Хелены Штейн. Конференция о трудовом праве, адвокат Хелена Штейн… Если хочешь, пришлю тебе копию попаданий… Собственно, их два. Одно по трудовому праву, другое по адвокатам. Кстати, очень умная программа, сначала находишь документы, потом сопоставляешь их друг с другом.
— Охотно верю, — улыбнулась Хольт.
Лиза — это что-то невероятное, подумала она.
— Это ты ее нашла, — пожала плечами Маттеи.
В нашей конторе только это и признается, хотя ничего примитивнее не придумаешь, подумала она.
— Будем считать, что так, — сказала Хольт.
Тут-то ты и получил по носу, вспомнила она своего непосредственного начальника, Ларса Мартина Юханссона, который сейчас наверняка, развалившись на тахте, смотрит ящик и мечтает о старом добром времени, когда он был легендой и никто не решался ему возражать.
— Я имею в виду, это ты связала Штейн и Эрикссона в день убийства, — уточнила Маттеи. — Но у меня есть еще одна мысль…
— Слушаю со все возрастающим вниманием, — сказала Хольт.
Оказывается, пока Маттеи сидела и ждала, когда же соизволит появиться Юханссон, она прочитала протоколы двух допросов фру Вестергрен, соседки Эрикссона. Почему именно эти протоколы? Очень просто: перелистала одну, не самую толстую, папку и сочла их наиболее интересными.
— Допросы его приятелей — хуже не придумаешь, — заметила Маттеи. — Этот Бекстрём, мне кажется, не совсем здоров. Он все время пытается подогнать допрос под свою версию, вытянуть из них подтверждение, что Эрикссон был гомосексуалистом. Зачем ему вообще понадобилось их допрашивать? Допросил бы самого себя…
А вот фру Вестергрен сделала, если верить Маттеи, одно очень интересное наблюдение, а именно: за несколько месяцев до убийства Эрикссон стал злоупотреблять алкоголем. Она так и сказала: «злоупотреблял алкоголем».
— Я почти не пью, — сказала Маттеи, — но иногда, когда надо сбавить обороты, расслабиться, прихожу домой и наливаю рюмочку. Чтобы в голове не шумело. Мне кажется, Эрикссон стал «злоупотреблять алкоголем», потому что нервничал, боялся чего-то… И началось это осенью того года, за несколько месяцев до убийства.
— Так думали и мы с Ярнебрингом… Моего напарника звали Ярнебринг. Беда в том, что никакой причины мы так и не нашли. Подозревали какие-то экономические проблемы, однако дела у него шли лучше, чем когда бы то ни было.
— Вы ведь не знали, что он был замешан в деле с захватом немецкого посольства?
— Нет. Я об этом узнала только сегодня.
Довольно типично для нашей конторы, подумала она.
— А я думаю… — Голос Маттеи звучал так, будто она и в самом деле думала вслух. — Я думаю, если б я была замешана в ту историю, то осенью восемьдесят девятого года я бы просто-напросто спилась.
— С чего бы это? Ведь четырнадцать лет прошло! Почему? Как раз к этому времени я бы посчитала, что все обошлось.
— Восточная Германия, — пояснила Маттеи с нажимом. — Восточная Германия развалилась в восемьдесят девятом году. Развалилась и Штази, секретная полиция, архивы пошли по рукам. Западные службы рассылали их друг другу. Наш шеф Юханссон сваливает их все в кучу, может быть, уже и читает кое-что. Я что хочу сказать: если б я в середине семидесятых помогала террористам, как ты думаешь, числилась бы моя фамилия в регистрах Штази? Штази и Фракция Красной Армии, в которой подвизались ребята Баадера—Майнхоф, — старые приятели. Оказалось, они помогали друг другу на всю катушку. Ясно как день: Штази знала все и про террористов, и про их помощников.
— Действительно, ясно как день, — согласилась Хольт. — И, если бы меня звали Эрикссон, Веландер, Тишлер или Штейн, я бы занервничала.
Особенно если бы я была Штейн, а Эрикссон знал бы нечто, чем мог бы меня шантажировать, подумала она. Теперь ты почешешься, старина, подумала она, вспомнив свой разговор с шефом, легендарным Юханссоном, состоявшийся всего пару часов тому назад.
— Такой мотив вполне возможен, — задумчиво сказала Маттеи. — Несколько надуман, пожалуй, но очень даже возможен… Причем их фамилии могли даже и не числиться в архивах Штази, достаточно, чтобы они думали, что они там есть. Я хочу сказать, это вполне достаточный повод, чтобы занервничать.
— Но они же там и в самом деле есть! И Юханссон, и Викландер это подтверждают.
— Конечно, однако наши фигуранты могли об этом и не знать. И это не так уж важно, потому что такую возможность они наверняка допускали, — уточнила Маттеи.
Анна хочет немедленно сделать практические выводы, подумала она.
— Ну и как, девушки? — спросила Мартинес. Она, как и Лиза Маттеи полчаса назад, внезапно материализовалась в дверном проеме кабинета Хольт. — У нас настоящий девичник. Парни все разбежались по домам — принять на грудь и поглазеть в ящик.
— Мы уже заканчиваем, — сказала Хольт. — Подожди, сейчас узнаешь…
— Не спеши, подруга, — подняла ладони Мартинес. — Я голодна как собака. Давайте закажем какую-нибудь ерунду вроде той, что мужики трескают во всех полицейских фильмах, фастфуд: гамбургеры, порошковое пюре, пончики… Что скажете?
— Только не пюре! — взмолилась Маттеи. — Чистая отрава. Может, лучше суши? Я стараюсь есть как можно меньше мяса. Могу сбегать за суши.
— Суши… — Мартинес брезгливо оттопырила губу. — Настоящие полицейские разве лопают суши?
— Мы лопаем, — поддержала Маттеи Хольт. — Я тоже хочу суши.
— Ну ладно. — Мартинес пожала плечами. — Суши так суши.
Через полчаса Мартинес вернулась с коробкой суши и бутылками с минеральной водой. Насытившись, они открыли военный совет.
— Думаю, вы попали в десятку, — высказала свое мнение Мартинес, выслушав сначала Хольт, а потом Маттеи. — Во-первых, связали Штейн и Эрикссона, во-вторых, надыбали мотив — Штейн вполне могла всадить тесак в Эрикссона. Не думаю, чтобы Юханссон начал гнать волну, когда узнает, до чего вы докопались. — Она широко улыбнулась. — А хотите знать, о чем я думала?
— Йес, — сказала Хольт.
— Хотим, — сказала Маттеи.
— Я проглядела все протоколы криминалистической экспертизы. Ясное дело, что я и не думала о Штейн, я же не знала, что именно в тот день она столкнулась с Эрикссоном, но, пока японец мастерил эти рисовые плевочки, я вспомнила и про нее…
— Так, — выжидательно произнесла Хольт.
— Так, — эхом откликнулась Маттеи.
— Надо же доказывать, что она была у Эрикссона в квартире. Мне кажется, теперь у нас есть шанс. Во-первых, два отпечатка, неясно чьи. Они могут вполне принадлежать убивцу. Качество, правда, то еще. Один — на мойке в кухне, другой — на внутренней стороне дверцы шкафчика под раковиной.