так в наше время и представляли себе космолёты будущего, чтобы и иллюминатор огромный был, через который надо было смотреть, куда рулишь, и кресла перед ним адмиральские, способные проглотить человека целиком, разве что обилия рычагов, стрелочных циферблатов и мигающих лампочек не было, ну да оно и к лучшему.
— Доложить о готовности к полёту, — я видел, что и у Кэлпи, и у Олега, да и у меня самого всё было готово, на обзорном навигационном экране, что я вырастил перед собой сам, нам были открыты несколько свободных коридоров для старта, иконки и алерты дополненной реальности, проецируемые на мою сетчатку, тоже говорили о том, что всё в порядке, мой нейрокомп начал работать в плотной связке с вычислительными мощностями Кэлпи, а она уже смотрела моими глазами, резко усилился радиообмен, космос перестал быть пустым, открыв для меня все свои дороги и вектора движения — и я понял, что можно взлетать.
— К полёту готов, — доложился Олег справа, ему вторила Кэлпи и слева, голосом, и через нейрокомп, по корабельной сети, так что я принял доклады и почувствовал, как кресла тут же обтянули нас ремнями безопасности, а под мои руки, в районе кистей, поднялись и уткнулись в ладони две полусферы управления, что могли заменить собою здесь всё.
Теперь я снова чувствовал себя не пилотом корабля, наоборот, это корабль стал частью моего тела, моей души, я снова позволил ему целиком ощущать мои желания и намерения, мне снова не нужно было втыкать в приборы, как не нужно никому ощупывать себя и следить за своими руками и ногами при ходьбе, и вот тут я понял, что режим полной функциональности достигнут, можно приступать.
— Взлёт, — скомандовал я, решив поднять корабль как можно плавнее и аккуратнее, орбита орбитой, но почему бы не полюбоваться облаками и океаном, почему бы не рассмотреть столицу и весь архипелаг, если есть такая возможность, вот, я даже и наклоню его немного иллюминатором вниз, гравикомпенсаторы позволяют нам летать хоть вверх ногами — сила тяжести и её направление на борту не меняются абсолютно, вне зависимости от вектора движения.
И вот уже я сам смотрел во все глаза на уходящую вниз планету, причём я воспринимал её почему-то как свою родную Землю, только другую, из будущего, а корабль, влившись в общее движение на низкой орбите, потихоньку поднимался всё выше и выше, и мне почему-то казалось, что вот так, в настоящем, прозрачном иллюминаторе, «Надежда» выглядит много лучше, много красивее и загадочнее, чем вчера, через проекцию на обзорном экране, это была уже какая-то магия, планета была настолько прекрасна и восхитительна, что у меня перехватило дыхание.
Не знаю уж, поменялась ли в этот момент моя личность и в какую сторону, как обещала Кэлпи, но то, что я испытал сейчас, было похоже на тот февральский день тридцать шестого года, когда я впервые поднялся в воздух на открытом двухместном биплане У-2 с аэропорта Дзёмги.
Был лютый мороз, на мне была глухая кротовая маска, защищавшая лицо, и наледь на лётных очках, и комбинезон с унтами и меховыми перчатками, и глухой шлем, и парашют под задницей, и вообще из всего этого наружу торчали лишь две моих ноздри, но это не помешало мне принять и ощутить полёт всем телом, и чуть не задохнуться от восторга, вот тогда я, наверное, действительно изменился как личность, потому что в воздух поднялся один Саня, а приземлился уже другой, что-то понявший и решивший для себя окончательно.
Инструктор, помню, тогда летал со мной много больше обычного, он промёрз насквозь, это был не первый его полёт в этот день, он успел устать и проголодаться, время шло к ранним сумеркам, но, оглядываясь на меня, застывшего в задней кабине, он сумел что-то понять и рассмотреть в моих глазах, а потому не спешил на посадку.
Он тогда вдоволь повозил меня и по коробочке над взлётной полосой, и над Амуром, ведя машину ниже крутых сопок правого берега, чуть ли не задевая законцовками крыльев верхушки деревьев, и над городом, и за солнцем, и от него, он даже повиражил чуть-чуть, совсем немного, чтобы мне плохо с непривычки не стало, но он сумел родить в тот день нового фанатика неба, а уже на земле, умело отгавкиваясь от взбешённого распорядителя полётов, лишь очень довольно хлопнул меня по плечу, не дожидаясь никаких ответных слов, они ему были не нужны, да и доволен-то он был не мной, а тем, что он сумел со мной сделать.
Вот и я сейчас хотел отдать этот ни разу не забытый мною в работе с новичками долг, я хотел помочь Кэлпи, я хотел показать ей, как это прекрасно, пусть даже она — самый мощный звездолёт будущего, а я — всего лишь пилот деревянных этажерок прошлого, чудом попавшего на её капитанский мостик, но у меня получалось, и я это почувствовал, потому что мы были на одной волне, тьфу ты, точнее, в одной корабельной сети.
Мне самому уже не нужна была «Надежда» в иллюминаторе, хватило и вчерашнего, и того, что случилось со мной почти восемь лет назад по моему личному времени, я уже всё решил для себя окончательно и бесповоротно, но нужно было помочь Кэлпи проникнуться, и она проникалась, да что там Кэлпи, вон Олега тоже пробрало неслабо, даже рот открыл.
Я аккуратно, не привлекая внимания этих двоих, вёл корабль своими силами кормой к солнцу, задом наперёд по направлению к траектории движения, сместившись к северному полюсу, и вот мы увидели в иллюминаторе долгий в полярных широтах закат, там ещё и сияние красочное нарисовалось, как по заказу, а потом, развернув корабль, мы встретили быстрый, мгновенный рассвет, а Кэлпи всё никак не отмирала, она лишь считывала моё состояние, положившись на меня полностью, да зачарованно смотрела вниз и вперёд. И глазами своей мобильной платформы смотрела, и моими собственными, и сенсорами, локаторами и датчиками корабля, всем смотрела, чем только могла.
Наверное, как и вчера, у неё в этот момент что-то там росло в мозгу, какие-то связи, только нужные и правильные, да и не у неё одной, у Олега вон тоже, по ходу. Для закрепления результата я повёл корабль к югу, к экватору, чтобы ещё одной ночью полюбоваться на огни какого-то островного города, да на вспышки молний рядом с ним, что били и вверх и вниз, расцвечивая собой плотные, густые облака, потому что там, чуть южнее, над архипелагом бушевала мощная гроза.
— Спасибо, — наконец, когда я намеревался встречать ещё один рассвет, негромко сказала мне Кэлпи, — спасибо, капитан. Я поняла, я всё-всё поняла. И сейчас, и тогда, в феврале тридцать шестого, вместе в вами.
— А… — только и смог сказать я, поняв, что она поймала это моё воспоминание, — чтоб тебя! Да как так-то, я же не включал полное слияние!
— Не включали, — подтвердила Кэлпи, — просто вы подсознательно и очень сильно хотели поделиться со мной этим своим воспоминанием, и у вас получилось. Так что или привыкайте к этому или учитесь контролировать себя, все методики есть в вашей личной учебной библиотеке, на вашем же нейрокомпе, точно знаю, сама их туда положила.
— Придётся, — вздохнул я, — сам виноват, значит. Но ты же понимаешь, Кэлпи, что есть в моих воспоминаниях и такие, которыми не хотелось бы делиться ни с кем? Вот зачем ты хватаешь от меня всё подряд? Я тебе сейчас признаюсь, как на духу, есть в моей душе парочка таких воспоминаний, которые я хотел бы забыть, очень плохих, очень стыдных, не нужны они мне, а если ты в них окунёшься, то и тебе хуже будет, и я уже не смогу, наверное, на одном корабле рядом с тобой находиться, вот прям не смогу, и всё тут! Что тогда?
— Да какое там парочка! — поддержал меня Олег, — у меня, к примеру, много больше! А ведь есть ещё и интимные! Тебе что, очень интересно будет посмотреть, как я в первый раз на бабу залезал, что ли?
— Принято, — кивнула нам нимало не смутившаяся Кэлпи, — и понятно, что вы не совсем ещё освоили протоколы внутренней связи. Эта проблема давным-давно решена, у меня стоит фильтр, отсекающий подобное в самом начале, без погружения, так что можете быть спокойны. Ну, разве что вы сами не захотите чем-нибудь таким поделиться…
— Вряд ли, — облегчённо выдохнул я, — фильтр, значит. Это хорошо. Фу-х, даже полегчало… Ладно, проехали. Ну, экипаж, как вам любование планетой, понравилось?
— Ох, Саня, — покрутил головой Олег, — ох, товарищ капитан-лейтенант! Как же хорошо, что Кэлпи в самом начале нам всё объяснила! А то бы я упирался, я бы корчил из себя матёрого волка, мол, ничего удивительного, рабочий момент! А так отпустил удила и поудивлялся да полюбовался всласть, как будто ребёнком в цирк попал, без стеснения! Не знаю уж про изменение личности, вам виднее, но хорошо же было, чёрт его подери совсем! Да я как будто заново родился, честное слово!
— Мне тоже, — поддержала его Кэлпи, — и сама «Надежда», и это ваше воспоминание… В общем — готова, товарищ капитан, к труду и обороне!
— Тогда по местам, — корабль уже был выведен на высокую орбиту перпендикулярно плоскости эклиптики всей системы, именно оттуда разрешалось давать гари на всю катушку, на всю тысячу «же», что я и собирался сейчас сделать. — Стартуем на максимальном ускорении, время первого разгона — триста секунд, экипажу приготовиться, иллюминатор убрать.
Правилами запрещалось носиться внутри системы на скорости, превышающей десять процентов от скорости света, и я собирался набрать её в несколько приёмов, примерно по проценту за раз. Как раз отпрыгнем от плоскости эклиптики подальше, а там уже рванём без стеснения, как на пожар. Но даже и так, на этой сумасшедшей, непредставимой скорости, мы будем добираться до Зевса с его кольцами и радиационными поясами все восемь часов с копейками, всё же девятьсот миллионов километров — это никакие не шутки.
Кэлпи тем временем зарастила иллюминатор, заменив его на обзорный навигационный экран, потому что безопасность — превыше всего, да и что мы могли разглядеть в иллюминаторе, это же не рабочий инструмент, в отличие от экрана, на котором можно было визуализировать всё, от траекторий внешних объектов и собственных задач до внутреннего состояния корабля.
— Готовы? — ещё раз спросил у экипажа я и, получив подтверждения да проверив собственную готовность, дал полную тягу внутрисистемному приводу на первые триста секунд, чтобы через эти пять минут получить чуть меньше трёх тысяч километров в секунду, это и был примерно тот самый один процент.