— Ну хоть не подрались? — засмеялась она, — ну, как в том кафе?
— Я был в форме, — улыбнулся и я, — и на поясе моём висел не нож, а пистолет самый настоящий, и по его же морали это было много круче, такие дела, как говорится, нечем крыть. Но знаешь что, Кэлпи, у нас вот, на Дальнем Востоке, многие не то что с ножами, а с ружьями или винтовками ходят, край такой, но смысл в это никакой не закладывают, инструмент да инструмент, старший брат лопаты. У нас, подруга, встретить в глухой тайге человека с ружьём — это к долгим посиделкам у костра, где ты будешь за чаем пересказывать ему все последние новости, охотники ведь месяцами из тайги не вылазят, а в рабство тебя никто не поволокёт и обижать не станет, не принято это у нас. Так что отстань от меня со своей бдительностью, Кэлпи, у меня с бдительностью только при боевой работе всё нормально, не там я родился и не там вырос, чтобы быть постоянно настороже, да и в тюрьме не сидел тоже. Вот и сейчас заболтала ты меня, откуда что и взялось.
— Понятно, — задумалась она и замолчала, посматривая на меня.
— Да, — подтвердил я, — на тебя вся надежда. Кто тут у нас многозадачный и многопоточный, ты или я? Вот сможешь создать себе такой поток, бдительный и ко всему готовый, никому не верящий и ждущий только неприятностей? Сможешь?
— Да, — кивнула она, — и создала.
— Молодец, — похвалил её я, — а теперь заблокируй его навсегда и никогда воли ему не давай, понятно? Иначе превратишься, Кэлпи, со временем в ведьму, патлатую такую и нос крючком, и будут звать тебя не Кэлпи, а Баба-Яга.
— А, — с заминкой отозвалась она, — снова народный фольклор. Интересный образ, да, но не хотелось бы. Может быть, потом, когда-нибудь…
— Договорились! — улыбнулся я, поняв, что она шутит, — ступа-то у тебя есть! Ладно, вернёмся к нашим баранам, хотя тут и возвращаться не к чему, всё штатно идёт, вижу, справляешься самостоятельно.
— Да, — подтвердила она, — манёвр не самый сложный, разгон, полёт и торможение. Так что можете заниматься своими делами, ваше присутствие на мостике не требуется.
— Ты знаешь, потом, наверное, мы обнаглеем, — я подумал и исправился, — не, не наверное, а обязательно обнаглеем, но не сейчас. Сейчас мне на мостике спокойнее. Да и просто нравится мне тут находиться, я же капитан, а это самый настоящий космический корабль!
— Вот и хорошо, — кивнула Кэлпи, — тогда, может, чаю? И ещё поговорим?
— А давай!
Глава 14
В общем, на обратном пути мы успели знатно потрепаться с Кэлпи, то я ей чего-то рассказывал, то она меня просвещала, как самая лучшая в мире говорящая энциклопедия, хорошо с ней посидели, под чай-то с печеньками. Потом я, не сходя с места, занялся самообразованием, программа у меня была ого-го какая, мощная, на десять наших университетов, рассчитанная на каждодневные занятия, и запускать её не следовало. Кэлпи тоже занялась своими делами, а Олегу просто дали выспаться.
Отчёт по ходовым испытаниям я успел отправить, отчёты по всему остальному тоже, корабль самостоятельно приступил к манёвру торможения, и я приглядывал за ним одним глазом, не влезая в действия Кэлпи, до выхода на высокую орбиту и до приземления на родном космодроме оставалось уже меньше часа, и тут в рубке появился Олег, хотя я рассчитывал разбудить его минут за тридцать до посадки, не больше.
Был наш бортинженер подтянут и свеж, успел он и выспаться, и душ принять, и перехватить на кухне чего-то, но рожа при этом у него была какая-то задумчивая и загадочная, так что мне пришлось с сожалением отложить в сторону самообразование, а с сожалением потому, что интересно было, я и подумать не мог, что математика может быть такой интересной, для того чтобы спросить у Олега:
— Чего смурной-то такой, а?
— Да вот, — развёл руками он, — сон приснился. Кошмар, одним словом, в общем, всё как всегда.
— И? — поторопил его я, потому что он торопиться не собирался.
— Ну, — замялся он, — ты же знаешь, я успел пехотной жизни понюхать, в штрафной-то роте. Немного, чуть больше недели всего, но мне хватило. На штурмовиках тоже не сахар, но в пехоте, Саня, было страшнее всего. Хоть и оберегали меня ребята — мы, говорили, самолёт захватим, а ты будешь его пилотировать! И наплевать им было, что я инженер, а не лётчик, да. Так вот, меня потом один и тот же сон доставать начал — кутерьма сначала всякая непонятная, а потом из неё немец на меня выскакивает, здоровый такой, краснорожий, в форме этой мышиной, рукава закатаны до локтей, всё чин-чинарём. Выскакивает такой и, значит, автомат на меня наставляет — вот сейчас будет стрелять. А я тяну своё оружие — а оно не тянется, мешает ему что-то, цепляется оно, а он это видит и лыбится, и щерится мне прямо в лицо, и вот уже с наслаждением таким на крючок нажимает — и вот тут я просыпаюсь.
— Ну? — снова подтолкнул его я, потому что ничего такого удивительного пока не услышал.
— Так вот, — наконец перешёл к сути он, — раньше всё всерьёз было. И немец, и автомат его, и всё остальное прочее. И просыпался я, не соображая, где нахожусь. А теперь всё, баста. Я сейчас чётко понимал во сне, что это сон, что бояться его не надо, и проснулся спокойно, вот так.
— Так это же хорошо, — не понял я, — выздоравливаешь, значит. Чего тебе ещё надо?
— Выздоравливаю, — согласился он, — вот только боюсь, как бы мне окончательно не выздороветь и не забыть всё то, что с нами было, понимаешь? Как-то уж слишком лихо нам мозги чистят, Саня!
— Вот ведь интеллигент вшивый, — с нескрываемым облегчением протянул я, — развёл тут душевные метания… Тебя пожалеть, может?
— Да пошёл ты, — буркнул тот, не обидевшись, — пожалеть я тебя и сам могу. Странно просто. Непривычно. Такое ощущение, что пятьсот лет прошло, а не пара месяцев.
— Пятьсот лет и прошло, — напомнил я ему, — даже больше. Привыкай.
— Кому как, Саня, — пожал плечами он, — ладно, чёрт с ним со всем, я не в претензии. А у вас тут что? С Фоминым как разошлись?
— Нормально всё, жалобу писать будет, — ответил я, — но я лично накалять не стал, зачем. Да сам посмотри, если уж прям так интересно.
— Действительно, — согласился он, — Кэлпи, скинь мне этот разговор, ну и все последние известия тоже.
И она скинула ему видеозапись, и все последние данные по работе корабля, и Олег стал в них разбираться.
— Про режимы скрытности это ты хорошо придумал, — наконец сказал он, — пусть будут. И с Фоминым ты нормально поговорил, он, оказывается, дурак, хоть и умный, слов не понимает, ему всех победить нужно и больше ничего, так что пошёл он к чёртовой матери. И Кэлпи ты по ушам поездил тоже хорошо, одобряю.
— В смысле? — насторожилась наш основной член экипажа, — что это значит? Капитан со мной не всерьёз разговаривал? Байки травил? Нужно было с иронией относится к его словам?
— Всерьёз-всерьёз, — опомнился бортинженер, — это я так ляпнул, не подумав. Капитан всё сказал правильно, Кэлпи. Конечно, я бы кое-что добавил, если бы с вами сидел, но сейчас поздно уже. Да и не последний же раз тут сидим, успеем ещё, правильно?
— Правильно, — согласился я, — успеешь ещё. А пока отставить разговоры, завершаем манёвр торможения, заходим на посадку.
— Есть, капитан! — ответила сначала Кэлпи, потом Олег, и мы с ходу, практически без погрешностей, втиснулись на свободную высокую орбиту над «Надеждой», и вышло это до того ловко, что я вдруг, наблюдая за действиями Кэлпи и не вмешиваясь в них, понял, что моим основным противником в дальних перелётах будет банальная скука.
Когда всё идёт штатно, без сложностей, то не очень-то мы нашему основному члену экипажа и нужны, да и жалко было сейчас отбирать у неё, если можно так выразиться, штурвал, я же вижу, как ей всё это нравится, сильно нравится, во всяком случае, даже больше, чем мне. От неё сейчас тянуло весёлым азартом, она с удовольствием переговаривалась с диспетчерской службой, лихо и уверенно ведя при этом корабль на посадку, и вообще разве что только не мурлыкала от наслаждения.
Ладно, подумал я, у меня есть мощная программа самообразования, которую надо выполнять, физнагрузки тоже никто не отменял, к культуре приобщиться тоже не мешало бы, книги там, фильмы и прочее, что успело накопить человечество, игры вот советуют попробовать с полным погружением, для общественной жизни на корабле буду раз в два дня выпускать стенгазету, боевой листок, а там посмотрим.
— Если вы думаете, капитан, — вдруг сказала Кэлпи, хотя почему вдруг, это я опять, наверное, слишком громко думал, — что чрезвычайных происшествий тут ждут годами, то вы глубоко заблуждаетесь. Есть мнение, что нам даже не дадут добить до конца программу испытаний и уже сегодня поставят задачу.
— Да? — заинтересовался я, — откуда такие сведения?
— Ну, — ответила она, — я постоянно на связи со своими систершипами, точнее, на данный момент с двумя из них, остальные все в разгоне. И то, эти два только что вернулись из дальних рейсов и уже готовятся к новым, так что… И ещё, разговариваем мы с ними в основном о личных ощущениях, помочь там друг другу, подсказать что, всё остальное табу, не переживайте.
— Понял, — немного озадаченно ответил я, — ладно, посмотрим, что будет, то и будет. Хотя я на первый раз не отказался бы от чего-нибудь полегче.
— В любом случае надо будет заявить протест, — не утерпел Олег, — мол, несогласны до окончания испытаний. На всякий случай, пригодится задницу прикрыть.
— Здесь это не работает, — мягко возразила ему Кэлпи, — здесь вы либо соглашаетесь, принимая на себя все риски, либо нет. Прямого приказа не ждите.
— Как тут всё сложно, — скривился бортинженер, — на чистой сознательности выезжают, сволочи. Нет, чтобы как у людей — приказ получили, полетели его выполнять, всего и делов. Но нет, им надо, чтобы сами, чтобы прониклись!
— Именно, — подтвердила Кэлпи, — так всё и обстоит. Примерно, как в вашей полярной авиации ваших же тридцатых годов, всё держится на сознательности и энтузиазме. Внимание экипажу, посадка.