– Идите креститесь, гимназистка! Убирайтесь, пока я вам морду не разбил! Кажется ему, медиум х…в! Вон!!! Я сказал – ВОН!!!
Сотник выскочил точно ошпаренный, а Анненков еще немного побушевал, прежде чем полковник Рябинин сумел обуздать потенциального атамана. Есаул постоял несколько секунд, затем занялся дыхательной гимнастикой. Сел, помедитировал, после чего достал портсигар и серебряную спичечницу и с наслаждением закурил.
«Ну почему они здесь такие?! Вроде и не тупые, а вот поди ж ты!.. То на разъезд напасть менжуются, то в одиночку готовы с шашкой наголо эскадрон вражеский атаковать… Интеллигенты, мать их так!.. Вот и выходит, что кроме Маркина и послать-то некого. Только неспокойно как-то… Впрочем, как и всегда, когда приходится иметь дело с непрофессионалами. Этот „любитель“ тоже тот еще фрукт…»
Львов бесшумно отвел ветку и вгляделся в наступающие сумерки. Ага, вот и он, красавчик. Клиент. «Наш интересант», как говорит Рябинин. Офицер. Командир отдельной саперной роты. Гауптман, надо полагать. Хотя может оказаться и майором, но это хуже. Если майор застрял на должности комроты – хреновый это майор. Разве что из молодых да ранних, но это тоже не айс. Выскочек не любят и инфу дают в обрез, только то, что действительно необходимо. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. А ворованному – тем более…
Штабс-капитан махнул рукой, и рядом с ним материализовался ефрейтор Семенов. Львов указал ему на часового, потом провел ребром ладони по горлу.
– Слухаю, вашбродь, – чуть слышно выдохнул ефрейтор и исчез. А через десять минут исчез и часовой. Беззвучно, словно испарился…
Львов поднялся и, почти не таясь, двинулся к дому, в котором скрылся немецкий офицер. Следом за ним тенями встал и пошел добрый десяток бойцов его бывшей роты. Не оглядываясь, штабс-капитан показал рукой на окна, затем растопырил пальцы. От группы отделились четверо с Чапаевым во главе и бесшумно переместились к обоим окошкам мазанки. Все так же не спуская глаз с крыльца, Львов хлопнул себя по бедру, где вместо положенной шашки висел длинный кинжал. Этот жест означал требование обойтись без стрельбы. А уже в следующее мгновение штабс-капитан распахнул слабо скрипнувшую дверь.
– Wer da?[26]
– Nicht wichtig[27], – ответил на том же языке Львов.
И коротко двинул поднявшегося ему навстречу гауптмана под ухо рукоятью кинжала…
– Ну вот, – Львов развалился на скамье, закинув ногу на ногу. – Вот тут все документы, которые имелись у нашего очаровательного гауптмана фон Данвица, – на стол легла битком набитая холщовая сумка. – А вот тут, – он небрежно бросил на стол кожаный планшет, – приказы от командования.
Он вкусно затянулся «зефириной» и выпустил в потолок струю ароматного голубоватого дыма.
Штабс-капитан гордился своей разведкой и ожидал похвалы.
– Гауптман за дверью? – больше для проформы поинтересовался Анненков.
– Ну, так. А где ж ему быть, болезному? – Львов ухмыльнулся улыбкой довольного чеширского кота. – Заносить?
– А что у него с ногами? – удивился Анненков-Рябинин. – «Что он там натворил с пленным? Колено прострелил для сговорчивости? Мог, зараза…» – пронеслось у него в голове.
– Да все нормально у него с ногами, – хмыкнул штабс-капитан. – Я просто приказал его в брезент запеленать и нести.
– Зачем?!!
– А для испуга. Что пугает больше всего? Непонятное. Ну, вот я и… – и он неопределенно помахал рукой.
«Вот ты ж, психолог недорезанный! Курс психологии за речкой проходил, зачеты в Тирасполе сдавал, а диплом на Балканах защитил…»
Тем временем два здоровенных ефрейтора втащили слабо дрыгающийся сверток и, небрежно раскрутив его, вытряхнули на земляной пол расхристанного человека в форме немецкого офицера. Тот еще несколько минут неподвижно лежал, хватая ртом воздух, потом надсадно закашлялся, с трудом приподнялся и неуклюже сел прямо там, где лежал.
– Mein Gott! Was wares?[28] – выдавил он из себя, глядя бессмысленными глазами на Анненкова.
– Вы в плену, гауптман, – есаул подошел поближе и слегка наклонился над немцем. – Прошу вас быстро и четко отвечать на мои вопросы. Это и в ваших интересах: мне необходима информация, и я ее получу. А вот какими методами – зависит только от вас…
– Господин есаул, а давайте я ему ногу отрежу, – предложил на неважном немецком Львов, напуская на себя самое зверское выражение. – Заодно и поедим, а?
– Слушай, кончай дурака валять! – обронил Анненков-Рябинин уже по-русски. – Тоже мне, доктор Фрейд отыскался.
– Почему Фрейд? – удивился Львов-Маркин. – Я ж не яйца ему предложил отрезать…
– Заткнись, а?
– Все, все, уже заткнулся.
Напуганный до полусмерти гауптман отвечал быстро, не запирался и лишь изредка бросал полные ужаса взгляды на Львова, видимо, ожидая, что этот сумасшедший русский сейчас действительно начнет резать его на куски. И именно поэтому прозевал тот момент, когда Анненков-Рябинин со словами «Ну, вот, похоже, и все…» неуловимым движением ударил пленника шомполом в ухо.
– Едрить, – только и смог произнести Львов, глядя на завалившееся кулем тело. – И эти люди запрещают мне ковырять в носу?[29]
– А нечего в нем ковыряться, – усмехнулся одними губами Анненков. И, окинув товарища внимательным взглядом, добавил: – Смотрю, ты чем-то недоволен, твое благородие?
– Хм-м, – откашлялся Львов. – Знаешь, я, может, и не вовремя сейчас влезу, но все-таки ты мог бы мне и моим ребятам хоть спасибо сказать. За такой-то подарок… – И он указал на валявшееся на полу тело.
Рябинин помолчал, затем взъерошил буйно вьющиеся иссиня-черные анненковские волосы и в свою очередь спросил:
– Спасибо? А за что, собственно? – и, предваряя возражения или вопросы штабс-капитана, пояснил: – Вы просто выполнили свою работу. Выполнили нормально. И за что же тут благодарить? Ты вот, когда инженером был, что, каждый раз рабочих благодарил за то, что они смену отстояли? Или за то, что продукция без брака получилась?
Львов задумался, а затем произнес:
– Ну, нет, конечно, но иногда – хвалил. Особенно, если одна бригада свою работу выполнила, а остальные – нет.
– Вот из-за этого у нас социализм и провалился! – неожиданно зло бросил Анненков. – Привыкли хвалить просто за выполненную работу! Разбаловали всех, вот и результат… Ладно, – он сел к большому ящику, развернул карту: – Смотри. Вот здесь у них, – остро отточенный карандаш ткнулся в точку с надписью «Ораны»[30], – железнодорожная рота. Вырезать ее сможешь?
– Один?!!
– Совсем дурак? Со своими, разумеется.
– Ну-у-у… – Львов хмыкнул. – А благодарность перед строем будет?
– Посмотрим по результатам, – без улыбки сказал Анненков.
– Сделаем…
– Ну, вот и хорошо. А я с тремя сотнями наведаюсь вот сюда…
Карандаш вывел тоненькую стрелку, упершуюся острием в надпись «Марцинканце»[31].
Анненков повел казаков к еврейскому местечку Марцинканце, где, по словам покойного гауптмана, располагался лагерь временного содержания русских военнопленных. Пройти сорок километров по лесу не очень сложно, если, конечно, вы к этому подготовлены. В противном случае, такая прогулка запомнится надолго.
Но для сибирских казаков литовские леса казались чем-то вроде парка или сада: сравнения с настоящим «лесом» – тайгой – они не выдерживали. Лиственные деревья, слабый подлесок, отсутствие звериных троп – что это за лес такой? Так, баловство…
Казаки двигались двумя большими группами сабель по двести. Каждая из групп шла с собственным охранением и передовыми дозорами, практически без связи с соседями. Но если есть карты и есть люди, умеющие их читать, то связь особо и не нужна. Пока бой не начнется. Но уж что-что, а звуки боя услышать можно издалека.
Анненков-Рябинин взглянул на свою трёхвёрстку[32] и тихо выругался: маршрут, проложенный по этой бледно-цветной карте, уже кончился. То есть кончился не сам переход, а карта. Вздохнув, есаул вытащил из планшета немецкую трофейную пятикилометровку. Пошевелил губами, переводя названия, затем достал из нагрудного кармана френча карандаш с серебряным защитным колпачком и прочертил направление. После чего вынул из того же планшета лист бумаги, перекинул обе ноги на одну сторону седла и принялся писать приказ второй группе, положив планшетку себе на колено. Подозвал к себе своего казака из наиболее сообразительных и приказал:
– Скачи-ка, братец, к подъесаулу Черняку да передай: выходить к Марцинканцам запрещаю впредь до моего первого выстрела. А вот здесь, – он протянул безусому приказному записку, – маршрут следования по квадратам трофейной карты. Все понял?
– Так точно, вашбродь, – выдохнул приказный, с восторгом глядя на своего командира. – Дозвольте скакать?
– Скачи, скачи, братец. Да поспеши.
Но дополнительно подгонять юного приказного не стоило. Семен Гулыга, восемнадцати годов от роду, обожал своего есаула – настоящего лихого казака – и всеми силами старался как можно больше на него походить. Он так же, как и Анненков, отчаянно лез в немецкие окопы, ходил за линию фронта – за винтовками и за славой, и достаточно быстро снискал себе славу безрассудного удальца. А подглядев как-то за утренней разминкой своего кумира, Гулыга постарался запомнить его странные движения и теперь с упрямством фанатика каждый день изгибался, прыгал или замирал в невероятных позах.
…Он гнал коня так, что, казалось, еще немного – и конь взлетит и помчится по низким облакам.
Анненков отвел на доставку сообщения час, но он сильно недооценил юного приказного: Черняк читал распоряжение командира ровно через тридцать восемь минут.