Штабные и свитские опешили. Вот уж чего России точно не нужно, так императора, попавшего в плен!
– Ваше императорское величество – откашлялся Эверт. – А не лучше ли дождаться их здесь. Смирнову мы сейчас же прикажем организовать их отправку в Минск, и уже к утру они будут здесь…
– Ну что же, к утру – так к утру, – легко согласился Николай. – Тогда прикажите пока подать шампанского!
На станции Радошковичи начиналось настоящее светопреставление. Генерал Смирнов, получивший приказ от Эверта подготовить и направить вышедших из окружения героев в Минск на встречу с государем императором, велел своим подчиненным проверить: готовы ли герои к такому торжественному моменту? Может, у кого-то ремень потерся или гимнастерка как-то криво подшита? А то ведь, не дай боже, у кого-нибудь из особо нерадивых нижних чинов сапоги порыжели?! И в таком виде – к императору?!! К самодержцу?!! Нет, сие решительно недопустимо! Плохое обмундирование заменить, и немедля, а еще – доставить две или три бочки ваксы, смотря по потребности…
Ответ, полученный Смирновым, произвел на Владимира Васильевича действие, сравнимое по эффекту с разрывом восьмидюймовой бомбы: все вышедшие из окружения одеты в германские мундиры! ВСЕ!!! Включая офицеров! Единственное, что отличает окруженцев от немцев, – российские погоны и кокарды.
– Как они дошли до такого?! – едва смог выдавить из себя Смирнов, пытаясь представить себе, ЧТО скажут император и командующий фронтом, когда увидят ЭТО? – Немедленно переобмундировать всех!
Интенданты схватились за головы. Положим, на складах еще кое-как можно отыскать две-три тысячи комплектов обмундирования, но мундиры нужны разные! РАЗНЫЕ!!! Где прикажете сыскать почти тысячу казачьих мундиров, да еще сибирских казаков?! Или без малого сотню гренадерских, если в армии нет ни одного гренадерского полка?!
Задача не решалась своими силами, и, проклиная все и вся, Смирнов попросил помощи у командующего фронтом. К его бесконечному удивлению, генерал Эверт отозвался на просьбу подчиненного и поставил задачу отыскать недостающее на складах фронта. Отысканное следовало немедля отправить на станцию Радошковичи любым возможным способом: хоть поездом, хоть на телегах и фурах, хоть сами несите!
И вот в восьмом часу вечера на Радошкевичи обрушилась лавина всего, что только можно было себе вообразить. Офицерам выдавали новенькие английские френчи из тонкого сукна, новые, пахнущие лаком хромачи, парадные фуражки, сияющие разноцветными околышами. Нижним чинам доставались новенькие гимнастерки, свежие, ненадеванные шинели, разящие дегтем и свежей юфтью сапоги. Казакам привезли форменные кители, пики, на замену уланских немецких, портупейные перевязи и еще много, много чего, что в обычной фронтовой жизни почти и не встретишь…
Вся эта свистопляска продолжалась глубоко за полночь, когда наконец последний солдат одернул новенькую гимнастерку и доложил: «Так что, готов, ваше благородие!» И лишь после этого на станцию Радошкевичи опустился долгожданный покой.
Покой продолжался минут десять-пятнадцать, когда вдруг все снова зашумели, задвигались, а над станцией полетели команды: «По вагонам! Вторая рота, становись! На погрузку, колонной, марш!» Запыхтели, засвистели паровозы, солидно ухнул и лязгнул бронепоезд, стукнули вагоны, и эшелоны двинулись, набирая ход, в сторону Минска…
В ту ночь Николай II спал плохо. От возбуждения он просто никак не мог заставить себя заснуть, то и дело вскакивал и беспрестанно курил. Радость. Нет, не радость, а настоящий восторг – вот, что напророчил ему старец Григорий. Но как, откуда Распутин мог знать о чем-то подобном? Что же это? Действительно, ему открывается будущее?
Мысли скакали, точно лягушки в весенний день. Только что император думал о Распутине, а вот уже сидит у стола, пытаясь решить: чем же ему наградить этого героического есаула? И как держать себя с пленённым Гинденбургом? Покровительственно похлопать его по плечу и напомнить о поражении второй армии Самсонова? Или наоборот: подчеркнуто сухо, корректно показать, что это – естественный финал, который ждет в России любого вражеского генерала? Но как мог старец Григорий узнать об этом?
Вопросы роились, путались и переплетались. Внезапно из всей этой мешанины всплыла история капитана-лейтенанта Белли, взявшего Неаполь со ста двадцатью моряками десанта. Когда император Павел I узнал о взятии Неаполя, он поначалу отказывался поверить в такое чудо, а затем воскликнул:
– Белли думал удивить меня и Европу, так и я его удивлю!
Император пожаловал капитан-лейтенанту орден Анны 1-й степени, по статуту положенный особам не ниже полного адмиральского чина. Это был поступок, это был жест… А вот и решение: надо тоже наградить этого есаула первой степенью Анны. Хотя… это как-то мало: Неаполь – это не похищение командующего вражеским фронтом. Нет, надо что-то большее…
Николай заснул лишь к трем часам ночи, но заснул успокоенный: он придумал, чем и как он наградит героя есаула. Заодно надо и генералам нос утереть, а то распустились, обросли жиром за мирное время. И все, от первого до последнего момента нужно будет зафотографировать, а может быть, даже синематографическую ленту отснять…
Император проснулся в восемь часов утра и сразу же спросил: прибыли ли герои? Узнав, что поезда должны прибыть на вокзал в течение получаса, Николай II не выдержал и, словно мальчишка, заторопил свиту. Без завтрака, лишь выпив стакан сладкого чая, монарх выскочил из временной штаб-квартиры и велел гнать автомобиль на вокзал. Ему не терпелось…
9
От 14 сентября
Немецкие атаки в районе города Экау были отбиты огнём. Артиллерия противника продолжает развивать свой огонь в различных пунктах Рижского района. Огнём нашей артиллерии неоднократно прогонялись аэропланы противника в районе Шлока и прекращались его саперные работы.
На многих местах Двинского района бои разгораются с прежней силой. Многочисленные атаки немцев на Новоалександровском направлении отбиты. Огневой бой достиг высокого напряжения.
Стремительной атакой нашей кавалерии в пешем и конном строю на переправах через верхнюю Вилию, в район Долгинова, немецкая конница, в составе своих старых полков, была рассеяна, причём захвачены в плен 6 офицеров, 65 нижних чинов и 3 пулемёта, а больше 100 немцев изрублено. Наши потери незначительны.
В районе западнее Вилейки шел крайне упорный бой. Четыре немецкие атаки были отбиты. Новой атакой наши войска были потеснены. Бой не прекратился.
Одна из наших армий, действующих в этом районе, взяла у немцев за истекшую неделю 13 орудий, из них 5 тяжелых, 33 пулемёта, 12 зарядных ящиков и свыше 1000 здоровых германцев.
Никольская община сестер милосердия приступила к сбору пожертвований на печи для отопления окопов наступающей зимой. Модель печи была выработана доктором Е. П. Радиным. Изготовленный по модели образец печи был доставлен в действующую армию, и там печь признана удобной и желательной.
Все изготовленные печи будут направляться в действующую армию на имя главных начальников снабжения армии.
Пожертвования на печи принимаются в центральном складе общины: Неглинный пр., д.15, тел. 561-10.
Анненков впервые чувствовал себя гостем. Он двинулся в Минск не привычно верхом, а на бронепоезде. «За Родину!» медленно, никуда не спеша шел малым ходом, а в командном вагоне Львов уступил есаулу свое место и теперь стоял у распахнутой бронезаслонки, куря одну папиросу за другой.
– Нервничаешь? – не столько спросил, сколько утвердил Анненков.
– Есть такое дело, – откликнулся товарищ и выбросил окурок. – Тьфу, аж во рту уже горчит…
– А чего нервничаешь? – теперь уже точно спросил есаул.
– Не знаю. Что-то мне не спокойно. Если угодно, чуйка…
– И что она тебе вещает? – заинтересовался Анненков-Рябинин.
Полковник спецназа хорошо знал, что пресловутая «чуйка» – вещь очень важная и не прислушивается к ней разве что законченный болван. Его самого эта чуйка много раз спасала от больших неприятностей. В том самом, бурном прошлом, которое пока еще не наступило. Возможно, теперь и не наступит…
– Сам не пойму… – Львов машинально вытащил из портсигара новую папиросу. – Вот неспокойно мне, и все. Ну, не могу я объяснить…
Анненков напрягся. Львов-Маркин был не из тех людей, которые станут дергаться и волноваться только от предстоящей встречи с царем-батюшкой.
Не слишком-то он его уважает, чтобы так переживать. Значит, что-то идет не так. А что?..
– Пойду-ка я пройдусь, – выдал вдруг Львов. – К любимым пушкам прогуляюсь, с ребятами потреплюсь… – и уже на самом выходе неожиданно добавил: – Скажи, жаль, что Сашка уехала, да?
И, не дожидаясь ответа, вышел, закрыв за собой железную, глухо лязгнувшую дверь…
Анненков остался один и тоже закурил. Что может случиться в штабе фронта? Диверсия? Ой, вряд ли! Диверсантов тут, кроме него, пожалуй, что и во всем свете не сыщется. Налет вражеской кавалерии? Еще менее вероятно – группа генерала Гарнье понесла такие потери, что конницы у немцев почитай что и не осталось. А что тогда? Что?..
На столе штабного вагона зазуммерил телефон. Анненков поднял трубку:
– Командир, с поста на передней платформе передают: Минск видно.
– Понял, – ответил есаул и дал отбой.
Он встал и прошелся по низкому вагону, чуть не задевая потолок головой. Поправил ордена, проверил оружие. Все хорошо. А было бы еще лучше, если бы не чуйка Львова…
Бронепоезд медленно вползал на минский вокзал, за ним теснились два эшелона с солдатами. И вдруг…
Словно громом грянула передняя трехдюймовка, и высоко в небе вспухло ватное облачко шрапнели. Но пушка не умолкала, посылая вверх снаряд за снарядом, а там пытался увернуться от разрывов неуклюжий двухмоторный биплан странных очертаний. Но вот от самолета повалил дым, и он пошел на снижение, все круче и круче забирая к земле. Пушка грохнула в последний раз, и стало видно, как от самолета с германскими крестами на крыльях и фюзеляже полетели ошметки. Грянуло «ура!», а Анненков-Рябинин лишний раз поразился тому, какая все-таки это надежная вещь – чуйка…