Первые жалобщики пришли к царю как раз в тот момент, когда он посвящал в события сегодняшнего дня жену и старшую дочь, опуская, разумеется, некоторые нескромные подробности.
– …И вот, дорогая Аликс, догоняют его казачки, хватают и ласково так говорят: «Горячих бы тебе, как вору, и положено, прописать, да нельзя – чин у тебя. Ну, значится, выпишем холодных». И, представьте себе: сдирают с него брюки и голым… хм-м… сажают этим самым прямо в натуральном виде в ледяную лужу.
Императрица и Ольга заразительно рассмеялись, и Николай вторил им радостным смехом. В такой ситуации любая жалоба могла лишь ухудшить и без того печальное положение жалобщика, так что все осталось почти без последствий, если не считать того, что на следующий день полковника Львова вызвали во дворец. Император с супругой попросили его продемонстрировать свою силу, и полковник на глазах монаршей четы и старшей цесаревны сломал чугунную кочергу. Императрица восхищенно ахала, Николай пригласил Львова принять участие в охоте на медведя, а цесаревна зазвала на чай, попросила считать себя ее другом и заходить попросту, без церемоний. Лишь перед самым уходом император, подойдя чуть ли не вплотную, негромким, каким-то задушевным тоном порекомендовал обласканному полковнику на будущее быть аккуратнее и соизмерять свою силу и прочность казначейских челюстей…
…По территории Обуховского завода шагал широкоплечий полковник в новеньком с иголочки черном кителе с окантованными георгиевским кантом погонами согласно приказу императора «О введении в частях Отдельной штурмовой Георгиевской под патронатом Императорской фамилии смешанной дивизии особой формы парадной, повседневной и полевой одежды». Этого крепыша с глубокими шрамами на лице узнавали: он бывал здесь часто. И каждый раз – с каким-то новым требованием, подкрепленным бумагой с требованием: «выдать подателю сего» – и далее по списку, скрепленной простенькой подписью: «Николай». На заводе уже предоставили Георгиевской дивизии броневые листы, какие-то странные лафеты к пулеметам, а в конце концов – и самые пулеметы, только почему-то без кожухов водяного охлаждения, а с другими, похожими на кожуха пулеметов Мадсена. А теперь полковник Львов пришел требовать чего-то нового, хорошо хоть, что немного обычно просит…
– …Потому-то армия есть зло самое главное! – услышал Львов негромко, но весьма эмоционально произнесенные слова.
Он с интересом повернулся и увидел группу рабочих, куривших возле высоченной кучи угля. «Та-а-ак, это я, кажись, удачно зашел», – подумал Львов-Маркин и направился к беседовавшим. Подошел поближе, достал из кармана серебряный портсигар с накладной монограммой, угостил собравшихся дорогим табаком.
– Позвольте и мне в вашу мудрую беседу вмешаться? – спросил он, закуривая. – Кто-то полагает, что армия есть зло. Идея понятна: не будет армий, не будет и войн. Но вот как сделать так, чтобы все армии исчезли в один момент у всех разом? Иначе выйдет как-то не слишком хорошо: у нас армии уже нет, а у соседа – есть. И что он с нами сделает?
Рабочие замялись. Полковник говорил вроде разумные вещи, да и многим тут он был знаком: не брезговал советоваться с рабочими, а иногда даже сам вставал к станку. Но все же он – власть.
– Могу поклясться офицерской честью, что о нашем разговоре я не стану сообщать ни заводскому начальству, ни – тем более! – полиции или жандармам. Просто мне хочется понять: это вот – прекрасные мечты, или есть какая-то программа действий?
Один из рабочих вдруг поднялся:
– Знаете что, Глеб Константинович, зла нам от вас никогда никакого не случалось. Только добро: давеча вы ж нам из своего кармана деньги платили. Хоть и по трешнице, а больше мы такого ни от кого не видали. И ведь не в первый раз уже, – он замялся. – А только, простите уж, нет вам веры…
– Почему? – изумился Львов. – Я кого-то обманул, или вы знаете таких людей? Ну, вот вы, – он ткнул пальцем в грудь рабочего постарше, – вы, Бушмакин, слышали, чтобы меня хоть раз на враках поймали?
Простое словца «враки» как-то разрядило напряженность. Мастеровые потолкались плечами, попереглядывались, а потом один из них с отчаянным видом тряхнул головой:
– А, была – не была! Иудой окажетесь – совесть вас заест, потому как есть она у вас! Слушайте, только потом не обижайтесь…
И на Львова посыпалась странная мешанина из тезисов «Манифеста коммунистической партии», работ Бакунина и Бланки, статей Ленина и Каменева. Полковник слушал и кивал, соглашаясь или не соглашаясь с услышанным, а потом вдруг предложил:
– Вот что, люд рабочий, разговор такой – не на один час. Если я после гудка вас у ворот подожду – найдете какой-никакой трактир, где посидеть да поговорить можно? Стол – с меня, – прибавил он, понимая, что рабочие не так богаты, чтобы запросто сидеть по трактирам.
– Я приду, – ответил «отчаянный», не задумываясь. – Приду, только уж вы, господин полковник, один приходите.
Львов отрицательно мотнул головой:
– Извините, но со мной пара-тройка моих бойцов будет. Им тоже послушать полезно…
– …И вот поэтому армия – насилие над человеком! – горячился Василий Авдеюшкин – тот самый «отчаянный». – Вот, к примеру: вы посылаете человека на пост, а он просто ужасно устал. И он заснет на посту, а если нет, то потом может даже заболеть. Все мы тут знаем, что после авральных работ с людьми деется, ученые ужо.
– Можно возразить? – спросил Львов. – Только, Василий, давайте сначала определимся: вы какой платформы придерживаетесь? Ну, попросту: вы – анархист? Эсер? Эсдек? И если последнее, то большевик или меньшевик?
Авдеюшкин смешался, но тут вдруг заговорил молча сидевший до того в углу человек в замасленном пиджачке:
– А зачем это вам знать, господин полковник?
– А затем, многоуважаемый незнакомец, чтобы, во-первых, понять: есть ли смысл возражать вообще, а во-вторых: правильно подобрать аргументы. Глупо ссылаться большевику на Плеханова, а эсеру – на Ленина, не так ли?
Человек в замасленном пиджаке кивнул головой, а Львов, уже с самого начала определивший, что это – не рабочий, удовлетворенно хмыкнул. Кажется, связь налаживается.
Он прихлебнул чай, раскусил румяную баранку и вопросительно посмотрел сперва на Авдеюшкина, потом – на незнакомца:
– Так как же?
– Так это… ну… прямо говоря – большевик!
– Отлично! – улыбнулся Львов. – Так вот: Энгельс дает определение свободы, приписывая его, правда, Спинозе, следующим образом: «Свобода есть осознанная необходимость»[85]. Вы можете спросить моих товарищей по оружию, если почему-то не верите мне: нужен ли часовой?
– А то! – без приглашения откликнулся Чапаев. – Без часового никак нельзя. Подкрадутся – да не то, что в штыки, в лопаты сонных-то и возьмут! Без шума. Так что часовой беспременно нужон. И коли солдатик тот, о котором ты говорил, – он ткнул пальцем в сторону Авдеюшкина, – не самоубивец и не дурачок первеющий, который соплю подобрать не может, – не станет он на посту спать. Бывает, конечно, всякое, – он нахмурился, – но так на то и унтера, и командиры, чтоб уследить.
– И в морду дать, – негромко добавил «замасленный».
– А хоть бы и в морду, – вскинулся старший унтер Семенов. – Ты сперва посмотри, каково это по закону в арестантскую роту попасть или там в холодную, на хлеб да на воду, а потом суди. По мне так пусть и в морду, пусть даже командир, – тут он зябко дернул плечами, – в морду, только не в холодную. А оставить без наказания нельзя, науки не запомнит. Вот наш командир, – Семенов посмотрел на полковника, точно на икону. – Скока его помню – не больше десяти раз морды бил, и все разы – за дело. Потому как лучше, чтобы сразу, чем неделю под арестом сидеть. Да и бил командир с умом: солдату и от врага достается, так что только так – для памяти…
– А сам? – спросил незнакомец.
– И сам бил, – уверенно ответил унтер-офицер. – И командир меня предупредил, чтобы уж коли драться, то не часто и с рассудком.
– Послушать вас, так вашему командиру армию давать надо, – деланно усмехнулся оппонент. – И будет тогда там полный пансион…
– Курорта не обещаю, – засмеялся Львов вполне искренне, – но нормальные условия жизни в армии будут. Да они и сейчас есть: многие солдаты только в армии узнают, что такое «есть досыта».
– И заодно узнают, как убивать… – съехидничал «замасленный» и добавил: – Судя по вашим спутникам, вы их хорошо обучили этому делу.
Львов посмотрел на него очень серьезно, а потом спросил:
– А вы знаете, чем кончилась первая в истории попытка социалистической революции? Историю Парижской Коммуны напомнить? Нет уж, дорогой мой человек, всякая революция лишь тогда чего-то стоит, когда может защитить свои завоевания![86] И армия для этого необходима, причем такая армия, когда одни командуют, а другие, осознавая, что сие необходимо, – подчиняются.
«Замасленный» долго изучающе смотрел на полковника, а потом просто спросил:
– Я смотрю, вы читали и Маркса, и Энгельса?
– И с работами Ленина знаком, – добавил Львов, с содроганием вспоминая общественные дисциплины, которые он, «осознавая необходимость», изучал в институте.
– И при всем при том – офицер, – задумчиво произнес его собеседник, а затем внезапно добавил: – Я забыл представиться. Евсеев Дмитрий Гаврилович[87]. А вы – очень интересный собеседник, господин полковник. Я бы с удовольствием поговорил с вами еще раз.
– Приходите запросто, – улыбнулся Львов. – Представьтесь часовому и скажите, что идете ко мне, – вас мигом проведут.
– Ты что это сияешь, точно пятак надраенный? – поинтересовался Анненков, глядя на довольное лицо друга. – Клад нашел?
– Лучше, – Львов загадочно улыбнулся. – Пляши, командир. Кажется, я нашел нам грамотного замполита!..
С неба весело сияло новогоднее, оно же – рождественское – солнышко, под ногами мягко похрустывал м