– Кофе с пирожными или чай с коврижками? – поинтересовался Львов.
– Кофе здесь какой-то не такой, – надула губки Александра. – Привкус странный. Давай чай.
– Давай, – и оба отправились в ближайший трактир.
В «чистой» половине трактира – части, отведенной для состоятельной публики – они выбрали уху из белорыбицы, вареную телятину, кулебяку на пять углов и имбирную «патриаршую» водку. Попробовав ее, Сашенька долго пыталась откашляться, а потом сообщила, что патриархи – святые мученики, если пьют ТАКОЕ!
На десерт был подан отдельный самоварчик объемом не более литра, калужское тесто и маленькие пряники с начинкой из варенья.
– Слушай, Глеб, – спросила вдруг Александра. – А зачем же вы хотите все это испортить? Ой, какое варенье желтенькое! Это из чего?
– Из морошки… – ответил Львов и переспросил: – А что «это» мы хотим испортить?
– Ну, вот все вот это… – девушка обвела рукой с зажатой ложечкой зал, в котором пили и ели люди. Вкусно ели и сладко пили…
– Ах, это… Вальсы Шуберта и хруст французской булки, это, что ли? – и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: – Сколько стоит наш обед, малыш?
– Ты отдал пять рублей, – задумалась Сашенька, – а официант вернул тебе рубль и какую-то мелочь, которую ты ему оставил… Около четырех руб лей.
– На эти деньги семья, например, слесаря из Нижнего Новгорода из четырех-пяти человек живет неделю без малого, потому что отец семейства получает сорок «рэ» в месяц. И это еще хорошее жалованье, можешь мне поверить. Далеко не у всех такое есть. Зато у «Донона» заказывают блюда стоимостью в семьдесят или даже сто рублей.
– Но вот тот пирожок… он же сытный… можно наесться…
– Можно. Один раз. А можно пойти и взять что-то подешевле: жареные мозги, воблу, щи с ливером, студня… Студня на копейку тебе граммов сто дадут. Еще на копейку хлеба и перекус по калорийности – круче, чем в «Макдоналдсе»… Но это – только еда. А вещи, а комната для жилья, а дрова или уголь?
– И как же? – девушка прикрыла рот рукой.
– А так же! – зло усмехнулся Глеб. – Полстраны живет на грани голодной смерти. Иногда переходя за эту грань… Крестьяне хлеб с лебедой жрут, чтобы меньше съесть – горький он. Пустые щи для сытости обратом[91] белят и – на здоровьице! Хотя какое уж там здоровье…
Александра внимательно на него посмотрела, подумала, помолчала.
– Вы правильно все делаете, – тихо произнесла она наконец. – Только все равно: жалко, что такого больше не будет…
– Зато будут полеты в космос, электричество в каждом доме, хлеб без лебеды… Стоит оно всего вот этого?
– Стоит, – вздохнула Сашенька. – Но пока можно, я еще чуть-чуть этим попользуюсь, ладно?..
11
От штаба Верховного главнокомандующего
БЕЗ ПЕРЕМЕН
ОДЕССА (от нашего корреспондента). Известие о кончине в Петрограде одесского кумира-спортсмена Уточкина произвело сенсацию. Покойный проявил необычайные способности во всех областях спорта. Ловкий конькобежец, прекрасный автомобилист, пловец, мотоциклист, воздухоплаватель, он десятки раз подвергался опасности. Уточкин много читал и прекрасно владел пером. На почве авиации он сблизился с Куприным, описавшим совместные полеты с Уточкиным.
Во время погрома, рискуя жизнью, спасал евреев. На почве неудачной любви пристрастился к кокаину, гашишу, дважды душевно заболевал, нуждался, но категорически отказывался от поддержки влиятельных и богатых друзей.
Екатеринодарский виноторговец Евангулов выписал из Одессы более 1000 бутылок зубровки, но так как Екатеринодар закрыт для ввоза спиртных напитков, то догадливый купец просил отправить зубровку на соседнюю станцию Пашковку, откуда думал перевезти живительную влагу в Екатеринодар на подводах. Но ящики были конфискованы и вся зубровка выпущена в реку.
Субботний день третьего января выдался на удивление солнечным и тёплым, что для Петербурга было в общем нечастым явлением. Горожане толпами гуляли по городу, и все общественные места были заполнены принарядившейся публикой, отражающей все слои общества. Вот с работницей в душегрейке и цветастом платке прошёл молодой парень в новеньком нагольном полушубке, штанах, заправленных в начищенные сапоги, и высоком картузе. Вот из фотографической студии вышла семья – дородный господин в светлом тяжелом пальто с бобровым воротником и такой же шапке и женщина в роскошной котиковой шубке и маленькой зимней шапочке, пряча руки в муфту белого меха. С ними шли дети: двое мальчиков в псевдорусской одежде – суконных зимних кафтанчиках и войлочных бурках, и девочка-подросток в шубке как у матери, из-под которой выглядывал край бело-голубого бархатного платья.
Сквозь толпу скользили громкоголосые разносчики мелкого галантерейного товара, папирос, конфет, зазывалы театров и концертных залов, гремели конские подковы и шипели полозья саней, а недалеко, в Екатерининском сквере, несмотря на морозец, играл военный оркестр, услаждая прогуливающуюся публику звуками вальса…
– …А вот тут, Сашенька, располагалось знаменитое кафе и ресторан «Север», где в советские годы подавали замечательные пирожные и торты, – Анненков посмотрел на вывеску, где значилось: «Андреев, булочно-кондитерская», и в удивлении приподнял брови. – Однако и сейчас он здесь. Не желаете пирожных?
– Пирожные, позавчера – пряники, конфетами каждый день засыпаете… – надула губы девушка. – Так я быстро растолстею и стану жирная и страшная.
– Львов тебя к пролетарской пище приучает? – усмехнулся Борис Владимирович. – Ну, в принципе, правильно, а то скоро всей страной перейдем на пайковую воблу с пшеном, черный хлеб, репчатый лук и чай с сахарином… И хрен тогда кто растолстеет!
– Глеб еще сказал, что чай будет морковный, – сказала Александра без улыбки. – Но успокоил, что нам это не грозит…
– И опять он прав: уж мы-то позаботимся о том, чтобы у нас все было…
– И вам ничего за это не было, – рассмеялась Сашенька, и Анненков поддержал ее веселым хохотом.
– Ну, раз не хочешь пирожных – пойдем, перекусим, – отсмеявшись, сказал генерал. – Вон там – ресторан «Палкинъ». Очень достойное заведение: их черепаховый суп специально из Франции приезжают попробовать… И публика там приличная: Блок заходит, Чехов бывал…
– Пошли, – легко согласилась девушка. – Черепаховый суп я, правда, не люблю, но на Блока посмотреть – это я хочу! И на Чехова – тоже!
– На Чехова – не получится, – хмыкнул Анненков. И в ответ на удивленный взгляд Александры пояснил: – Помер он. В девятьсот четвертом помер. Но богемы всяческой там предостаточно, может, кто интересный и встретится…
Парочка неспешно пересекла Невский проспект и вскоре уже входила в фойе ресторана. А еще через несколько минут, оставив роскошную шубку и генеральскую шинель на алой подкладке в гардеробной, Анненков и Хаке вошли в залу, мгновенно приковав к себе взгляды всех, кто в этот час был гостем «Палкина». И если взгляды женщин останавливались на статном казачьем генерале в парадной форме чёрного цвета с выделяющимся на тёмном фоне мундира орденом Андрея Первозванного и с массивной кобурой на поясе, то мужские взгляды неизменно приковывала его спутница – стройная девушка в легком, воздушном, совершенно не зимнем платье, с украшенной творением Фаберже высокой прической и – что было удивительнее всего! – с георгиевской медалью на высокой груди.
Услужливая память подсказала им, что это – не кто иной, как герой «Ковенского прорыва», обласканный самим государем императором генерал-лейтенант Анненков, а его спутница – должно быть, одна из сестёр милосердия, побывавшая в том знаменитом деле.
Подбежавший метрдотель – простого официанта к такому гостю не подпустят! – рассыпался в любезностях, высыпая на дорогих гостей целый водопад улыбок, поклонов и «ерсов»[92]. Он порекомендовал на закуску тертых рябчиков и салат из маслин, икры и печеных яиц, затем предложил попробовать тунца с дыней, устричную похлебку, седло барашка с рисом по-македонски и русский зимний маседуан[93].
Анненков величественно кивнул, пожелав также го-сотерн[94] для дамы и коньяку для себя.
– Как вы, однако, быстро адаптировались в этом мире, – Александра посмотрела на генерала с нескрываемым удивлением. – А меня все эти «извольте-с, попрошу-с» смущают до невозможности… – Она тихо засмеялась приятным серебряным смехом. – Всё время ощущение, что нахожусь на сцене и скоро опустят занавес, а мы разойдёмся по домам.
– К сожалению, нет, – Борис вздохнул. – На сцене предстоит кровавый спектакль, и сцена эта – у нас дома. Впереди семнадцатый год, революция и все сопутствующие мероприятия. Ещё не передумала насчёт отъезда?
– Нет, наверное… Точно – нет! – Саша очень серьезно посмотрела собеседнику в глаза. – Глеб мне очень много объяснил, а ты – ты больше просто показываешь… – Она вдруг заговорила горячо и несколько бессвязно: —Теперь, когда я точно знаю, что смерти нет, уехать… А вас – единственных людей, которые мне здесь… вы ближе, чем братья, чем родители, чем муж… мужья… И вы в какую-нибудь дыру в Австралии меня не засунете… Вас тут будут убивать, а я – живот на пляже загорать?.. Я… – Она поплотнее, на грани приличия, прижалась к боку Анненкова и с силой руками повернула его лицо к себе. – Я, конечно, не образец добродетели, но сволочью никогда не была! Я жить не смогу, если буду все время думать, что кто-то из вас в это время лежит с пулей в животе или с осколком в голове… И я – с вами, хоть вы тут сталинизм устанавливайте, хоть Северную Корею делайте! Вот!