Для нас, русских людей, – сказал в беседе с нашим репортером Максим Горький, находящийся ныне Москве, – наше хаотическое время, время бесшабашного разгула и безумного мотовства – явление вполне нормального, т. е. логического порядка.
Россия – страна мирных, не воинственных и если не совсем некультурных, то малокультурных обывателей, которых не могут не тяготить ужасы войны.
Мы далеко не похожи на спокойно-рассудительных англичан и на сухо-расчетливых немцев, которые хорошо знают, чего они хотят в данное время от войны, – им это ясно, а поэтому у них развивается неутомимая энергия и планомерность действий в деле достижения сильно выраженных в них потребностей. И если они устали физически и материально, то они полны, с их точки зрения, моральных сил. В них не может быть той неудовлетворенности самими собой, какую испытываем мы…
А если это так, в чем едва ли есть основание сомневаться, то и становится ясной причина нашего разгула некоторой части обывательского общества. Люди известного сорта, с неопределившимися нравственными устоями, когда почувствуют себя неудовлетворенными, начинают метаться из стороны в сторону с желанием забыться, отдохнуть.
Печальная действительность наших дней и однотонное содержание газетных столбцов переполняют насыщенный ужасами войны мозг обывателя, отчего последний и бежит опрометью в первую попавшуюся ему на пути дверь: фарса, оперетки, ресторана и других мест развлечений, где блеск, азарт, вино и женщины. Это – явление не новое в нашей жизни. Оно свойственно всем недалеким, тупым людям.
Остановить развивающийся разгул и мотовство под силу только времени.
Анненков в изумлении смотрел на высокого, заросшего до глаз бородою человека, вошедшего в его кабинет в штабе дивизии.
– Вы кто, любезный? – спросил он сурово и собрался позвать адъютанта, чтобы вывести вон незваного гостя, но тут странный визитер неожиданно поймал взгляд генерала и буквально впился в него глазами.
Анненков почувствовал, как по телу разливается какая-то слабость. «Гипноз! Ах, ты ж, Мессинг недорезанный! Ну, сейчас я тебе устрою…»
Методикам защиты от гипнотического воздействия полковника Рябинина учили серьезно и качественно. В голове сразу всплыла таблица эффективности взрыва в зависимости от массы и типа заряда, и Борис принялся словно перелистывать страницы, все ускоряя и ускоряя темп. Одновременно он вызвал в памяти картины боев и допросов, только в качестве основных действующих лиц ввел в своего непонятного посетителя…
Слабость ушла резко, точно воду из ведра выплеснули. Незваный гость тяжело вздохнул, вытер лоб рукавом дорогого пиджака…
– Зря вы так, Григорий Ефимович, – усмехнулся Анненков одними губами. – Я ведь мог вам и голову отвернуть…
– Ну, здравствуй, мил-человек, – Распутин без приглашения уселся напротив. – Вели-ка мадеры подать, очень она помогает силушку восстанавливать…
– А может, мне велеть караул позвать? – поинтересовался Борис. – Да взять под арест неизвестного, который без пропуска проник на территорию военной части?
Распутин быстро и остро глянул на собеседника, удивленно пожевал губами:
– А ведь можешь, – покачал он головой. – Силен… А скажи-ка мне, мил-человек, папашку-то почто обидел?
– Кого? – теперь удивился Анненков. – Я вашего батюшку в глаза не видел. Да и вы, кажется, тоже его как-то не очень… – сделал он неопределенный жест рукой.
– Вот умный ты, а дурак, – улыбнулся Распутин, от чего сделался похожим на веселого лешего. – Папашка у нас у всех один – царь-государь. А ты его обидел…
– Так ты в этом смысле, Гриня? – Рябинину надоело тыканье гостя, и он решил играть в эту игру вдвоем. – А чем же это я его обидел?
– А тем, что правду сказал, – спокойно глядя куда-то мимо Анненкова и чуть улыбаясь, сообщил Григорий Ефимович. – Кто ж ее, правду-матушку-то, любит? От нее ж открещиваются, отмахиваются, глаза зажмурить норовят. А ты взял – да как щенка шкодного всех в нее носом-то и ткнул. Зачем?
– Григорий Ефимович… – Анненков помолчал, а потом спросил: – Скажите, вам не доводилось бывать в подвале особняка Юсуповых? Еще не доводилось, верно? А ведь и полутора лет не пройдет, как побываете… М-да… И это будет ваша последняя экскурсия.
Распутин пристально вгляделся ему в лицо, а Борис попытался вызвать в памяти все, что помнил из книги Пикуля и фильма «Агония». Они сидели молча, минуты убегали, но тишина кабинета прерывалась лишь строевой песней, доносящейся снаружи…
Наконец Распутин вздохнул, опустил глаза и наклонил голову. Анненков нажал кнопку электрического звонка и приказал вошедшему адъютанту принести стаканы и бутылку мадеры…
– Ты кто? – спросил Григорий Ефимович, сделав длинный глоток. – Ангел или демон?
– Всего понемножку, – усмехнулся Борис Владимирович. – Смотря с чьей стороны поглядеть…
– Значит, сперва травить будут, потом бить, потом стрелять, а потом еще и утопят?..
Анненков молча кивнул.
– А с папашкой потом что будет?
– Убьют. Расстреляют в подвале в Екатеринбурге. Вместе с женой, детьми, генералом Татищевым и еще несколькими…
– Детей-то за что? – перекрестился Распутин.
– Да, в общем, от озверения, – пожал плечами Анненков. – Знаешь, если своих детишек, от голода померших, разика три закопать, в царских потом безо всякой совести пальнешь…
– И Алешеньку?..
– Цесаревича? Обязательно. Его первым, после Николая…
Григорий Ефимович зябко повел плечами:
– Страшно… А потом-то лучше стало?
Генерал задумчиво покачал головой:
– Лучше-то лучше, да только потом войн было много. Так что и намерзлись, и наголодались…
– Тогда зачем все это? Ты ведь, вижу я, с ними пойдешь? – Распутин с совершенно несвойственным ему каким-то просящим выражением попытался заглянуть в глаза Анненкова.
– Не шали, – погрозил пальцем Рябинин. – Я к этим штукам тоже приучен… – Он помолчал, подумал, вздохнул. – Нет, Григорий, не выйдет ничего. Ну, вот ты старался, как мог, и чем все кончилось? То есть – кончится? Царевы же ближники тебя и того… И меня, если против них пойду, а не идти нельзя: все одно тем же самым и завершится. Только еще и хуже может стать.
– И в мальчонку стрелять станешь? – быстро спросил Распутин. – Не сам, ясно, а вот так: пошлешь тех, кто стрельнет? Своих, которых выучил и выпестовал, точно волчат? И не говори, что у них другие дела найдутся: другие палачи сыщутся, а ты, ровно Пилат, руки умоешь?
Анненков нахмурился и долго молчал.
– Нет, – сказал он наконец. – Можешь не верить, но я все сделаю, чтобы и он, и семья уехали. И денег на дорогу дам, и подскажу, куда лучше бежать. В Англию, например, ни в коем случае нельзя – выдадут, гниды помойные.
Теперь долго молчал Распутин.
– Верю тебе. Ты – служивый и служишь не за страх, не за корысть, а за совесть. И раз сказал – сделаешь. Добро… – он поднялся. – Пойду я. Проводи меня да скажи там, чтобы в другой раз пускали к тебе незамедлительно. Не боись, – усмехнулся он в бороду, – часто тебе докучать не стану. А коли чем смогу – помогу…
Уже в дверях он обернулся:
– Караульных своих не брани да не наказывай. Спят они. Коли сможешь – научи их тому, что сам умеешь. Мне любопытно: получится у тебя али нет?
Анненков вышел следом и прошел вместе до КПП, где сладко спали дежурный и трое часовых. Проходя мимо, Григорий Ефимович легонько тыкал пальцами каждого из них в лоб. Те тут же встряхивались и принимались изумленно озираться, а осознав, что рядом стоит их командир – их атаман, виновато опускали глаза…
Тем временем Георгиевская дивизия постепенно вырастала, устанавливалась и крепла, превращаясь в полноценную боевую единицу. Кое-что, как и всегда бывает, шло через пень-колоду, что-то не получалось и вовсе, но в основном дивизия уже сейчас по силе и слаженности уверенно могла сражаться с целым корпусом. Не без шансов на успех…
Желающих служить в Георгиевской штурмовой оказалось столько, что не только дивизию – корпус можно формировать, да еще и на пополнение останется. И это тоже оказалось проблемой: каждая Георгиевская Дума[101] посылала слишком много кандидатов! Анненков и Львов, собиравшиеся сперва сами лично беседовать с кандидатами, взвыли от такого наплыва и лихорадочно принялись подбирать себе помощников и заместителей.
Генерал Крастынь и есаул Череняк, подъесаул Емельянов и поручик Зорич впряглись в собеседования с кандидатами, но и этого было недостаточно. Георгиевская Дума Западного фронта прислала не просто кандидатов, а еще и с указанием должностей, которые они обязаны занять. Полковник Лоде[102], например, прибыл в дивизию на должность командира первой бригады. Он наорал на ни в чем не повинного Емельянова, пообещал навести здесь настоящий порядок, велел арестовать Чапаева, произведенного к тому времени в зауряд-прапорщики, а когда его самого арестовали и потащили на расправу к Анненкову, долго размахивал постановлением Георгиевской Думы, утвердившей его в этой должности. Разумеется, фон Лоде отправился восвояси, равно как и другие особо шумные и нахальные господа, но легче от этого не стало. Вместо одного фон Лоде на должность командира первой бригады явились сразу четверо: по одному – от Северного и Юго-Западного фронтов, а от Кавказского – аж целых двое! Как видно, у командующего фронтом великого князя Николая Николаевича-младшего худо было не только с военными науками, а даже с умением считать до двух[103]. О чем думал Николай Николаевич, назначая на одну должность сразу двух штаб-офицеров, осталось загадкой, но отбиваться сразу от обоих кандидатов пришлось самому Борису Владимировичу.