ха, что ли, и тогда поднимают бокал, и вкус пива, привычный добрый вкус, внушает им уверенность, думаю я и вижу, что Асле поднимает свой бокал и отпивает глоток пива
Красота, говорит он
а я поднимаю свою чашку с кофе и молоком и чокаюсь с ним
Твое здоровье, говорю я
И твое, говорит он
Так тоже можно чокаться, говорю я
Ну вот, выпьем сейчас, а потом возьмем такси и поедем в Неотложку, говорю я
Нет, говорит Асле
и настает тишина
Лучше отвези меня домой, говорит он
а я думаю, что, так или иначе, не могу уехать от него, ведь он нездоров, и думаю: вдруг бы я не поехал сегодня вечером в Берген, решил, что слишком устал и что усталый шофер опасен, вдруг бы не рискнул или не смог снова поехать в Берген, думаю я и теряюсь в догадках, почему мне казалось, что поехать необходимо
Так будет лучше, говорит Асле
Да, говорю я
и думаю, что, останься Асле лежать на Смалганген, на лестнице дома номер 5, в снегу, он так бы и лежал там под снегом и кто знает, чем бы это кончилось, ведь народ там ходит редко, по крайней мере, в этакую погоду, он мог бы замерзнуть насмерть, наверняка бы замерз насмерть в снегу, думаю я и поднимаю чашку с кофе и молоком, а Асле поднимает свой бокал с пивом
Мы с тобой давно друг друга знаем, говорю я
Почитай всю жизнь, говорит он
По крайней мере, такое впечатление, говорит он
и отпивает глоток пива, ставит бокал на стол и говорит, ему, мол, надо отлить, и сейчас он настолько успокоился, что все будет хорошо, говорит Асле, встает, а я сижу, смотрю прямо перед собой, на его пиво, на желтое золотистое пиво, и вдруг слышу громкий шум и вижу, что Асле в своем черном пальто лежит на полу, я встаю, подхожу к нему, подходит и Бармен, стоит, опустив руки, и смотрит на Асле, и те, что поодиночке сидят за своими столиками, тоже встают, подходят к нам, один наклоняется, берет руку Асле, долго держит ее, потом быстро поднимает голову
Пульс слабый, говорит он
и глядит на меня, а я только киваю и слышу, как Асле тихо говорит: помоги мне встать, а те, что подошли, по-прежнему стоят, и я говорю, что так нельзя, ты нездоров, третий раз уже упал, говорю я, а один из подошедших говорит, мол, такое бывает, с ним самим тоже случалось, я ведь слыхал, поди, про белую горячку, говорит он, по-научному delirium tremens, говорит он, или про белочку, говорит он и добавляет, что ему дважды довелось быть очевидцем, как люди из судовой команды от нее помирали, правда, давно это было, он ведь и сам, мол, давно не юнец, а тех двоих, что померли, аккуратно запаковали в мешки, привязали к ногам груз, осторожно подняли и, когда капитан сказал «упокойтесь с миром», опустили покойников в море, меж тем как один из верующих на борту – на судне всегда найдутся верующие, один либо двое, – читал Отче наш, а сам он и еще некоторые, что знали псалмы, пытались петь «Ближе к тебе, Господь мой», тем и кончилось, и все почувствовали облегчение, вот тогда-то в самый раз было осушить рюмашку или три, и кто-то еще говорит, да, что верно, то верно, а третий говорит, точно, был раньше такой обычай: ежели кто помирал далёко в море, там его и хоронили, куда иначе девать покойника-то? далёко в море? в жару? когда солнце вовсю палит? только и оставалось, что положить покойника в мешок, привязать груз да поскорее отправить за борт, говорит он, и море их принимало, говорит он, а другой говорит, мол, да, принимало, ведь Бог есть и в море, говорит он, а третий замечает, что море – самое большое кладбище на всем свете, а может, и самое лучшее, говорит кто-то, в море больше Бога, чем на суше, добавляет кто-то еще, наступает тишина, а потом кто-то говорит
Море и небо, говорит он
Н-да, море и небо, говорит другой
а еще двое говорят, что они тоже видели, как людей одолевала белочка, как они помирали от нее и ложились в морскую могилу, но было это давно, теперь-то этак не бывает, так было раньше, давным-давно, ведь теперь на судах есть морозилки, само собой, их уж давно завели, говорит третий, и хорошо, говорит четвертый, а еще кто-то говорит, что тоже перенес белочку, говорит он, да у кого ее не было, говорит еще один, но он ужас как дрожал, говорю я, лучше всего отвезти его в Неотложку, говорит Бармен, и кто-то поддакивает: так, мол, впрямь будет лучше, вся надежда, что его там примут и дадут лекарство, может, он тогда перестанет дрожать, говорит он, а Асле говорит, что надо поднять его на ноги, а сам думает: черт побери, что ж это такое? что со мной? ведь сызнова грохнулся, и где я, на судне? ну да, ну да, а поскольку в ногах нет твердости, на море не иначе как сильное волнение, думает он, а выпивка, где выпивка? ему ведь, думает он, надо хлебнуть еще чуток крепкого и еще чуток пива, и тогда он опять будет как огурчик, думает Асле, и я подхватываю его под мышку с одной стороны, а Бармен – с другой, и мы поднимаем Асле, он помогает изо всех сил и встает на ноги, стоит, и я держу его за плечо
Еще чуток крепкого, и я в норме, говорит Асле
Нет, вряд ли, говорит Бармен
Тебе надо в Неотложку, говорю я
а Асле думает, черта с два, нечего ему там делать, он здоров, ему всего лишь надо выпить, и побольше, говорит он, а я говорю, что самое время ехать в Неотложку, и все, что стоят вокруг, соглашаются со мной, и один говорит, что слишком многие померли от этакой трясучки, а Бармен говорит, что может вызвать такси, и я говорю, да, мол, давай, Асле же говорит, черта с два, но что он может поделать? на этом судне мне места нет, говорит Асле, и я вижу, что Бармен уже за стойкой, достает телефон и что-то говорит, а потом возвращается, сообщает, что такси заказано и будет через несколько минут, и добавляет, что мне, поди, требуется рюмочка, чтобы собраться с силами, а я хочу сказать, что не пью, завязал я с этим, но Бармен уже ушел и вернулся с большой рюмкой спиртного, которую протягивает мне, и я говорю, что больше не пью, отпил свое, исчерпал свою меру, говорю я, и Бармен говорит, что вполне меня понимает, подносит рюмку ко рту и осушает одним глотком, а потом говорит, что нам пора выйти на улицу, такси, мол, вот-вот подъедет, и я вижу Асле, он стоит в черном пальто, я подхожу, закидываю на плечо свою сумку, беру сумку Асле, вешаю ему на плечо, беру Асле за локоть, веду к выходу, а кто-то из остальных берет Асле за другой локоть, третий же открывает нам дверь, мы выходим, и тот, что вышел вместе с нами, отпускает локоть Асле и говорит, что все будет хорошо, он-то выкарабкался, с ним было так же, как с Асле, только давно, и он выкарабкался, худо-бедно, говорит он, но он был на судне, в открытом море, а Асле на суше, и лекарства сейчас есть хорошие, ну, которые унимают дрожь и позволяют расслабиться, говорит он, и тут подъезжает такси, Таксист выходит, открывает заднюю дверцу, Асле садится в машину, а я обхожу вокруг, тоже открываю дверцу, сажусь рядом с Асле и говорю, что нам надо в Неотложку, и Таксист молча трогает с места, я тоже молчу, а когда мы подъезжаем, расплачиваюсь и на вопрос Таксиста, нужна ли мне квитанция, говорю «нет», открываю дверцу, выхожу, Таксист тоже выходит, открывает дверцу, где сидит Асле, и я беру Асле за руку, помогаю ему выйти из машины, а Таксист спрашивает, справлюсь ли я в одиночку, и я отвечаю, что отлично справлюсь, а Асле говорит, где он, черт побери, находится? вроде вот только что был на судне? притом в непогоду, в хреновую непогоду! – так он говорит, а я крепко держу его за руку
Сам дойду, говорит он
Но ты уже несколько раз падал, говорю я
Верно, говорит он
А все потому, что погода нынче канальская, говорит он
потом Асле говорит, ему бы, мол, выпить еще чуток, и все будет хорошо, только вот выпивки нету, говорит он, и я говорю, да-да, и одной рукой открываю дверь станции Неотложки, мы входим, и я вижу, что там никого нет, а Асле говорит, что мне надо достать выпивку, несколько раз повторяет, потом спрашивает, где он, и я говорю, что мы в Неотложке, потому что он, Асле, нездоров, говорю я, держу его за плечо, и мы идем к регистратуре, и та, что за раздвижным окошком, сидит немного сбоку, и я говорю, что он не совсем здоров и киваю на Асле, а она спрашивает его имя и дату рождения, а я эту дату не помню и спрашиваю у Асле, когда он родился, и он отвечает: за кого я его принимаю, неужто вправду думаю, что он это помнит? так он говорит, а она спрашивает насчет родственников, да-да, в самом деле, и я говорю, что я просто друг, но мне известно, что родители его умерли и что у него была сестра, но она тоже умерла, ее Алидой звали, и тотчас думаю: зачем я это сказал? а потом говорю, что он дважды разведен и у него трое детей, взрослый сын и двое ребятишек помоложе, мальчик и девочка, а она спрашивает, есть ли у меня их имена и адреса, и я отвечаю, что не знаю даже имен, поскольку он говорит только о Малыше, тот теперь уже взрослый и живет в Осло, и о Мальчугане и Дочке, которые живут с матерью где-то в Трёнделаге, и добавляю, что, насколько мне известно, первую его жену звали Лив, а вторую – Сив, фамилий и адресов я не знаю, потом я сообщаю, где Асле живет, называю свое имя, адрес и номер телефона, а она говорит, что скоро придет медсестра и отведет нас к врачу, который осмотрит Асле, я говорю спасибо, мы оба садимся на диван, и я говорю Асле, что надо немного подождать, а потом врач осмотрит его, и Асле говорит, что не желает он никаких осмотров, нечего на него смотреть ни врачу, ни кому другому, поскольку, во-первых, врач ему не нужен, а во-вторых, нету на этом судне никакого врача, и требуется ему только одно – выпивка, а судно-то? почему он на борту этого судна? и где он вообще? и как называется судно, на котором он находится? он что, на «Последнем челне»? – спрашивает Асле, а потом говорит, он, мол, думал, что находится в Бергене, но это другой город, так где же мы? – говорит Асле, и я отвечаю, что мы в Бергене, и Асле возражает, да нет же, нет, черт возьми, он столько лет прожил в Бергене и знает, как там все выглядит, так где же мы сейчас? мы ведь не на судне, мы на Сарторе? во Флуре? теперь он догадался, говорит Асле, мы определенно на Сарторе, без сомнения, говорит он, вот мы где, говорит он, а я вижу медсестру, она отворяет дверь, и мы с Асле идем к двери, Медсестра говорит, прошу вас, мы входим, и она ведет нас по коридору, отворяет дверь какого-то кабинета, мы входим, а там за столом сидит мужчина, должно быть врач, и Врач говорит «да», а я говорю, что он ужас как дрожит, и несколько раз падал, и сознание терял, и мелет всякий вздор, что он, мол, не знает, где находится, и все такое, говорю я, а Асле опять твердит свое: неужто я не могу найти ему выпивку, ему надо выпить, чуток спиртного – и все опять придет в норму, говорит он, и почему мы на Сарторе? какие у нас дела на Сарторе? а это кто? – спрашивает Асле и глядит на Врача, я гляжу на него, а Врач говорит, что Асле нужен покой, Медсестра же говорит, что теперь я могу идти, теперь они им займутся, Асле теперь требуется покой, только покой, как можно больше сна и покоя, говорит она, но завтра я могу позвонить, и, вероятно, меня пустят к нему, хотя лучше всего ему отдыхать и обойтись без посетителей, говорит она, а я говорю, вдруг, мол, Асле что-нибудь понадобится или чего-нибудь захочется, тогда я могу принести, и она отвечает, что завтра я могу позвонить, тогда, мол, они будут знать больше, а я благодарю за помощь и прощаюсь с Асле