ой, а потом сделал движение, словно опрокидывает рюмку, и опять уставился на поплавок.
— Ты как раз вовремя, Линфилд! — И кто-то хватил меня кулаком по спине. Это был Баттеруорт. Из гостиницы вышел Доусон с подносом, на котором стояли кружки с пивом. Увидев меня, он завопил от радости; можно было подумать, что эти двое — мои лучшие друзья и они меня заждались. Оба были в старых рубашках и брюках, загорелые и веселые, как матросы после плавания. Мы выпили пива, закурили и пошли побродить по берегу. Мы рассказывали друг другу разные истории и смотрели на реку. Стеклянная стена между нами исчезла, как будто ее и не было.
Потом откуда-то появились их жены; они держались естественно и приветливо, и, когда я разговаривал с ними, мне не казалось, что они в эту минуту думают о чем-то другом. Были, конечно, и еще разные люди; кого-то из них я знал по Блэкли, — только теперь их словно подменили, — а кого-то вроде бы видел впервые. Мы говорили все, что придет в голову, потому что там в голову не могло прийти ничего плохого или обидного. День был длинный, но не скучный, а просто на все хватало времени, как в детстве в летние дни. И каждый там становился немножко больше, чем он есть, а не меньше, как в Блэкли и ему подобных местах. Нет, не могу я этого передать так, чтобы вы почувствовали… Во всяком случае, не думайте, что я попал в рай, или в сказочную страну, или еще куда-нибудь — совсем нет. Но не бросайтесь и в другую крайность — не думайте, что я всего-навсего провел чудный день в кемпинге. Это, конечно, вне нашего мира, но это не должно быть вне… понимаете?
А под вечер я встретил ее. Дочь добродушного старого толстяка, хозяина здешней гостиницы. Ее весь день не было дома. Ее звали Пола. Она показала мне комнату для ночлега, где уже стоял мой чемодан; как он туда попал — одному богу известно. Я об этом не думал, я думал только о Поле. На вид ей было лет тридцать; довольно высокая для женщины, но не худая, а дородная и крепкая, с круглым спокойным лицом, темно-каштановыми волосами и серыми глазами; едва увидев, я понял, что искал ее всю жизнь. В комнате было темновато: солнце уже зашло, на гостиницу упала тень от холмов, все погрузилось в зеленый сумрак, и мы словно опустились на дно морское. Но когда, показав мне комнату, она секунду помедлила, мне хватило света, чтобы увидеть ее взгляд. И я понял: она догадалась, что я искал ее всю жизнь. Взгляд у нее был нежный и веселый — знаете, такой бывает у женщины, когда ты ей нравишься и в твоей взаимности она не сомневается.
— Целый день мне не хватало вас, — сказал я неожиданно для себя самого. — Все было великолепно, замечательно, лучше некуда, только вот вас мне не хватало. Теперь вы здесь, Пола.
— Да, Харви, — ответила она так, словно уже лет десять называла меня по имени. — Я здесь.
Не знаю, она ли подалась вперед, или я, или мы оба, но я обнял ее — крепко, спокойно, как будто делал это тысячи раз, — и мы поцеловались. И не таким поцелуем, когда женщина вроде бы сопротивляется или наоборот просит: «Еще, еще»; нет, так целуются только тогда, когда все остальное совсем хорошо.
— Теперь я тебя не отпущу, — сказал я.
Она улыбнулась и мягко высвободилась.
— Придется. До половины одиннадцатого я занята. А потом приходи ко мне в маленькую гостиную за кухней. Туда ведет зеленая дверь, помнишь? Но не раньше половины одиннадцатого. Не забудь, Харви! — Она тревожно посмотрела на меня — в первый и последний раз посмотрела таким взглядом.
Я пообещал, что не забуду, и она с озабоченным видом вышла из комнаты. Потом, следующие два часа, во время ужина и после, все было замечательно. Мы и дело переглядывались, и при каждом взгляде я как бы ощущал прикосновение ее руки. И так было бы хорошо — ужин в компании добрых и счастливых друзей, а после ужина веселая болтовня, песни, танцы, — но когда я думал о том, что мы скоро будем вместе, у меня словно вырастали крылья. Вы знаете, как чувствуешь себя в такие минуты, а тут тысяча таких минут слились в одну.
Но вдруг я потерял терпение и разозлился. Не случись этого, я бы, наверно, остался там навсегда. Как, почему это случилось, не могу постичь; с тех самых пор не могу… Люди стали расходиться, все больше парами. Нигде внутри ее не было видно; бродить же в одиночестве безлунной, хотя и звездной ночью не очень-то интересно. И я разозлился, не хотел ни в чем принимать участия, ни с кем не хотел говорить — кроме нее, разумеется… Минуты ползли медленно, как больные слоны. Я накручивал себя, подогревал, — а это уж точно к беде. Черт знает что! Зачем она назначила такое время? Просто все должно быть, как она скажет, ну еще бы! Если она ждет меня в половине одиннадцатого, почему я не могу прийти в четверть одиннадцатого — какая разница? Я еще несколько минут терпел эту муку, нарочно не давая себе успокоиться, а потом бросился в кухню, к зеленой двери, и попробовал бы кто меня остановить.
Никто, конечно, и не пробовал; когда человек ищет беды, его не останавливают. А вот и кухня — пустая, прибранная и подметенная, но еще теплая и пропитанная вкусными запахами. Горела только одна маленькая лампочка, но я сразу увидел в дальнем конце зеленую дверь. Наверно, Пола будет недовольна — до половины одиннадцатого еще десять минут, — но ничего, как-нибудь переживет. Ведь она же моя и знает это и знает, что я это знаю. Зеленая дверь отворилась легко — они всегда отворяются легко, эти двери, — и я вошел.
Но, конечно, не в маленькую гостиную к Поле. Я очутился снова в библиотеке сэра Аларика. На душе было тяжко. Я даже не попытался повернуть обратно — понимал, что это бессмысленно. Я ненавидел сэра Аларика и его библиотеку, похожую на захудалую лавку старьевщика, и самого себя.
Чтобы не смотреть на сэра Аларика, я взглянул на часы. Было двадцать минут десятого; значит, мой день там продолжался около трех минут здесь.
— Можно мне туда вернуться? — спросил я.
— Не сегодня, мистер Линфилд.
— Почему же? — Противно было смотреть на его довольную физиономию, но я сдерживался. — Меня тут не было всего три минуты. И я не собирался так быстро возвращаться. Это ошибка.
— Это всегда ошибка. Наверное… мне следовало… предостеречь вас. Но я ведь… говорил вам… что это связано… с некоторым риском.
Ни на что не надеясь, просто от отчаяния, я подошел к двери и распахнул ее. Там оказалась умывальная раковина и полки со всяким хламом. Сэр Аларик тихонько хихикнул, и мне захотелось швырнуть в него большой банкой с клеем.
— Насколько я понимаю… мистер Линфилд… наш маленький эксперимент… увенчался успехом. Вы побывали… в Другом Месте… гм?
— Я побывал там, где я бы хотел быть и сейчас, — мрачно ответил я.
— Тогда… несомненно… это было Другое Место. — Он помолчал. — Вы… встретили там… друзей… гм?
Я кивнул. Да, он отправил меня туда, но разговаривать с ним об этом мне не хотелось. Хотелось поговорить о другом.
— Скажите, сэр Аларик, что это за черный камень, на который вы велели мне смотреть? И как он проделывает этот фокус?
— Вы могли бы… еще… спросить… как… его проделывает… дверь, — сказал он укоризненно.
— Ладно, как вы его проделываете?
То ли старику захотелось спать, то ли я ему просто надоел, не знаю; во всяком случае, он покачал головой в знак того, что ответа не будет, и принялся зевать во весь рот.
Но мне нужно было непременно узнать кое-что.
— Вы говорили, это все равно что повернуть за угол, только, конечно, угол особого рода. Четвертое измерение или что-то такое. Послушайте, сэр Аларик, я не хочу вам больше надоедать, поэтому скажите: могу я сделать это сам? Сидеть в своем номере в гостинице и вот так же повернуть за угол?
— Вы… можете попытаться, мистер Линфилд, — уклончиво ответил он.
Я не отставал.
— Тут, наверно, любая дверь годится, сэр Аларик?
— Разумеется. Любая дверь.
— А черный полированный камень — на него надо смотреть, чтобы сосредоточиться, и все?
— Вы… конечно… должны… на что-то смотреть… мистер Линфилд. — Опять довольно уклончиво. Затем он встал, и я понял, что вечер окончен, хотя было только полдесятого. Почему-то мое путешествие в Другое Место — я тоже решил называть его так — сразу прекратило наши отношения. Может быть, он решил, что теперь рассчитался со мной за спасение на вокзальной площади. А может, я ему просто не нравился — но и он мне тоже, так что все было по-честному.
— Мне показалось, что я провел там как минимум часов десять, — добавил я, чтобы поддержать разговор. — А на самом деле я пробыл три минуты в этом чулане. Такое, конечно, бывает во сне. Но все-таки на сон это не похоже.
— Это не сон.
— А что же тогда?
Он снова зевнул.
— Простите… мистер Линфилд… иногда я никак не могу… заснуть… но как раз сегодня… вы видите…
Иначе говоря, выметайтесь, Линфилд.
Дождь в тот вечер сменился туманом, и, пока автобус полз обратно в Блэкли, я совсем скис. В конце пути меня ждала привокзальная гостиница, и вы сами понимаете, как приятно мне было туда вернуться после гостиницы в Другом Месте. Без четверти одиннадцать я уже лежал в постели и в течение следующих четырех часов слушал лязганье и грохот железнодорожных вагонов на подъездных путях. Наутро Блэкли выглядел еще более мрачно, мокро и уныло, чем всегда.
А днем на заводе электротехнической компании выяснилось, что они до сих пор не сделали нового подшипника, который был мне обещан, и я их чуть не поубивал. Баттеруорт пришел объясняться и долго говорил о разных министерствах и лицензиях, а потом сказал:
— Так что сам видишь, старик. Мы их торопим, а они ни с места. Но мы-то чем виноваты? А что случилось? Может, ты мне не веришь?
— Верю, — успокоил я его и вдруг решился. — Слушай, я все хотел спросить: а что позавчера было после того, как я расстался с тобой и Доусоном и пошел к Поле? Или это было вчера?
— Позавчера? К какой Поле? — Он ничего не понимал.
Продолжать не имело смысла, но я все же сделал еще одну попытку:
— Ну, помнишь, мы с тобой и Доусоном пили пиво перед гостиницей, а потом пошли на реку…