И пока папина машина отматывала километры по трассе, человек откупоривал не первую и не последнюю бутылку водки, прикуривал одну сигарету от другой, а потом устал и решил прилечь. Папа обходил наш пустой участок с замерзшими грядками – человек лежал с тлеющей в руке сигаретой и засыпал, уставший от бесконечных своих выходных.
«Зачем нужно было его спасать?» – спрашивала мама.
«Зачем такому дерьму вообще жить?» – спрашивал той ночью Март. Мы сидели на кровати в моей комнате, он обнимал меня так крепко, что было больно, но я не говорила ему об этом. И плакал. Он тогда еще не занимался армейской борьбой, не ходил в зал, не знал ни Руса, ни Родиона Ремизова, потому что с нами еще не случилась «Яма». И все-таки задавал тот же вопрос.
Я не спрашивала ни себя, ни других о жизни человека из дома у дороги. Я знала.
Так решил папа. Мой сильный, веселый папка, который спасал людей. Люди запирали в квартире своих детей, напивались и забывали о том, что у них есть дети. Балансировали на карнизах, видя под ногами бесконечно прекрасную дорогу к звездам. Заселяли колодцы, заброшки и теплотрассы, сражались с демонами и бесами, искали другие миры, пытались проститься с этим, уставали и засыпали, не докурив. Но они, понимаешь, были Сашами, Ксюшами, Петями, Сонечками и Львами Владимировичами. Папа так их и называл.
Всех, Март.
«Прости, – говоришь ты тринадцатого сентября, когда убил Анну Николаевну Нелидову, – сегодня встретиться не получится, задержусь в тренажерке».
«Прости, сегодня…»
«Прости, сег…»
«Прости».
Слушать это невыносимо. В день гибели Льва Коя мы долго обсуждали последний спектакль в «Гоголь-центре», на который сходили и тут же решили идти на следующий (ты перевел мне деньги, я скинула тебе электронный билет). Ты: «Я искал яблочко, которое не почернеет после укола. Я не нашел его».
Интересно, что изменилось бы, если б ты знал их имена? Стопка бумаги с твоей исповедью лежит на краю стола, крепко прижатая «Домом, в котором». Я подумывала сжечь ее и закопать пепел, даже стащила с кухни коробок спичек, чтобы избавиться от этих записей сразу после того, как сотру нашу переписку в «Телеграме», но случайная мысль об именах тянет за собой другую – да, я читала статьи о жертвах в интернете. Однако у меня есть нечто, чего нет ни у кого больше. То самое знание, которого мне не хватало. Информация.
Любой, даже начинающий журналист сделал бы из этого сильный и страшный материал. Но я никогда не мечтала стать журналистом. Я мечтала о собственном подкасте.
Тут я буквально взлетаю на кровать и нависаю над столом, подогнув под себя ноги – неполезный, но излюбленный способ, куда более удобный, чем продавленное компьютерное кресло. Еще в прыжке у меня намечается кое-какой план – шесть выпусков, по одному на историю каждого из убитых тобой, нет, Мартом людей. Я хватаю блокнот, который купила еще в Москве, но так ни разу им и не воспользовалась, и открываю его на первой чистой странице.
Загвоздка в том, что я не хочу вещать от своего имени. Ни Майи Ждановой, ни Майи Зарецкой. Лучше всего – вообще не Майя, а ноунейм, в чьи руки «случайно попали сенсационные материалы». Правда, так мне никто не поверит, и будут правы – она, конечно, все придумала, чтобы, как говорится, хайпануть в разгар судебных процессов над Русских и Ремизовым. Доказательств-то нет, писал это мертвый Лютаев или не писал. Вот только если…
«Использовать голосовые сообщения» – черкаю я, и бумага скукоживается от прикосновения моей вспотевшей руки.
Ничего страшного. Просто не буду читать комментарии. Но я должна рассказать о жизни, хоть и придется говорить о смерти.
* * *
К обеду воскресенья я наконец разобралась, как извлечь голосовые сообщения из «Телеграма» и вмонтировать их в аудиофайл, который мне только предстояло записать. Первый выпуск начал обретать форму: я как раз заканчивала с фрагментом о жизни Анны Николаевны, когда в прихожей лязгнул звонок, тетиполины тапочки прошлепали по коридору, а сама она крикнула: «Майя!» – и вернулась к прерванному просмотру сериала. Отвлекаться было досадно – пока я искала все, что только могла найти о том, что за человеком была бездомная учительница, и в какой школе работала, и всматривалась в немногочисленные фотографии при жизни и после смерти, обмирая от мысли, что это один и тот же человек, я совсем забыла, кто я сама и где нахожусь, и глядевшие снизу вверх глаза Ильи, то, как он держал меня за ногу, пока целовал мой ботинок. Но всегда приходится возвращаться. Я все еще в пижаме, и никакие Майи в мои планы не входят.
За приоткрытой входной дверью виднеется кусочек Вики.
– На, держи, – говорит она и протягивает мне небольшой пакет. – Это от меня и Стаси.
Я теряюсь настолько, что даже пытаюсь припомнить, не день рождения ли у меня. В пакете какие-то вещи – пестрые неновые тряпочки, и я ума не приложу, зачем она их притащила.
– Старая одежда. Ты просила, – поясняет Вика. В ее пальцах дымится сигарета, дым тянется прямо в прихожую. Тетя Поля будет недовольна.
– А, – смурно говорю я. – Да, точно. Спасибо.
– Если тебе не в чем ходить, – продолжает она, – напиши объявление и повесь его в колледже. Только мобильный укажи.
И наверняка думает, что подложила свинью, но на самом деле такое простое решение мне даже в голову не приходило, и я собираюсь внести этот пункт в свой блокнот, чтобы не забыть сделать завтра утром.
– Может, – говорю, – чаю?
Вика кривится, будто я предложила фотосъемку голышом.
– Мы вообще-то с Джоном договорились встретиться. – Держит паузу. Мне не терпится вернуться к своему выпуску. – В гараже затусим. – И смотрит, как если бы я простыла и не умела пользоваться носовым платком.
– Отлично, – говорю я, прежде чем захлопнуть дверь. Но тут же открываю ее обратно и кричу: – Вик!
Она стоит как стояла, разве что моргает чуть чаще.
– Откуда ты знаешь мой адрес?
– Так все знают.
Я бросаю пакет вглубь прихожей и складываю руки на груди, чтобы слегка выразить свое возмущение.
– Ты – Зарецкая, значит, сестра Димы Зарецкого, значит, живешь у его мамы.
– А Дима – местная знаменитость?
Вика фыркает носом.
– Козел он. Еще скажи, что про ребенка не знаешь.
– Майя! – кричит тетя. – Дверь закрой, всю квартиру прокурили!
Я послушно закрываю, только за своей спиной.
– Какого еще ребенка?
Вика отступает на шаг и озирается, словно кроме нас на лестничной клетке прячутся сто тысяч шпионов. Но здесь никого нет.
– Ты Прелю помнишь? – шепчет она, и я вздрагиваю – налитый кровью глаз тут как тут. – Так вот, у него есть сестра, Стефа. Она малололетка. – Мы с Викой примерно одного роста, но сейчас кажется, что она выше меня на голову, просто на глазах вытягивается. – Полгода назад родила. Димка сразу в армию свалил, еще до того, как Стефа рассказала своим, кто отец ребенка. Иначе он бы его убил.
– Кто кого?
Вика снова оглядывается.
– Старший Апрелев – твоего брата. Он ходит в дэка на чтения Библии. У меня знакомые тоже один раз сходили и ушли с середины, скукотища, одни бабки. А он туда ходит уже давно, и по их учению девушкам до свадьбы нельзя. – Вика начинает шептать: – Он и от ребенка ее избавиться не заставил, потому что ему батюшка на чтениях сказал, что это страшный грех. Но Димку даже батюшка не спасет, – добавляет она своим обычным голосом.
Я на всякий случай заглядываю в квартиру, чтобы проверить, не подслушивает ли нашу занимательную беседу тетя Поля. Но горизонт чист – телевизор бубнит, кресло поскрипывает, тапочки ведут себя смирно.
– Расскажи мне про Стефу. Сколько ей лет?
Вика достает из кармана куртки еще одну сигарету и прикуривает.
– Пятнадцать, – говорит. – Обычная девчонка. У них с Димкой любовь. С Джоном Димка в контрах был из-за того, что Джон Прелю постоянно гнобит, но это он просто Прелю плохо знал… Джон к Стефке катил, но она его отшила еще раньше, чем они с Димкой сошлись. Если хочешь знать, – усмехается она, – я думаю, что Джон тебя и в гараж позвал, чтобы отомстить твоему брату за свой провал со Стефкой.
– Мы с Димой, – говорю я, придавленная новой информацией о человеке, в чьей комнате сейчас живу, – последний раз виделись, когда нам было по три года. План так себе.
– Ну и забей, – фыркает Вика и отправляет окурок в полет между этажами. – Ладно, пойду.
– Пока, – говорю я, и теперь уже окончательно запираю дверь.
Так значит, Дима заступался за Илью, надо же… Вот только с объектом любви просчитался – после того, как Стефа организовала мне троицу бандитов в подворотне, я едва ли способна испытать к ней симпатию.
– Такие дела, брат, – негромко произношу я вслух, чтобы если не сам Дима, то хотя бы его комната прониклась моими чувствами.
После разговора с Викой утреннего вдохновения как не бывало. Я сохраняю файл с текстом для выпуска подкаста и создаю чистый документ. После обеда я собиралась надиктовать первую запись из дневника Марта на диктофон, но сейчас в голове одни библейские чтения. Что это – местный книжный клуб? Бюджетный способ скоротать досуг?..
СБОР ЛИШНИХ ВЕЩЕЙ!
Друзья, если у вас есть одежда, которая вам
больше не нравится или надоела, а выкидывать жаль –
время освобождать место для новой!
Приносите всё ненужное (в хорошем состоянии)
на ГАРАЖ-СЕЙЛ,
который состоится через неделю.
Здесь можно будет не только продать,
но и купить вещь по очень низкой цене.
Все вырученные средства поступят на счет девочки
с детским церебральным параличом.
Давайте вместе подарим Яне жизнь!
«Лишние вещи» – так себе находка, но я решаю их оставить. Перечитываю и остаюсь вполне довольна: вышло позитивно и без лишнего пафоса. В конце я указываю свое имя, номер группы и мобильный для связи. Дело за малым – найти, где бы это распечатать.