– Не смотри на него так.
– Извини, что? – Я моргаю, понимая, что уставилась на подсобку.
– Просто не смотри, – усмехается она в монитор включенного ноутбука. – Ты уже нашла место для распродажи?
– Да. – Чтобы поскорее прийти в себя, я растираю мочки ушей. Совсем не заметила, как он ушел. Несколько секунд просто выпали из памяти. – Джон предложил свой гараж, и я согласилась. Понятия не имею, где взять рейлы для одежды. Нужно штуки четыре, не меньше. Я бы не смогла увезти их из Москвы. У тебя, случайно, нет?
– Не-а. А правда, что ты ездила в Москву с Прелей?
Киваю. На языке все еще тает вкус солнца.
– А где вы там ночевали?
– В хостеле, – говорю я, не чуя подвоха. Только пытаюсь понять, откуда здесь всем все становится известно даже раньше, чем произойдет. В уголках Машиных губ мгновенно появляются жесткие складки. Ответ неверный, Майя, садись. Два.
– Ты уж определись, ладно? Пока что это выглядит так, как будто ты пытаешься всем понравиться. Вроде тусишь с Джоном, но приходишь сюда, Прелю в столицу отвозишь. Спишь с ним. У него же денег ни копейки – сама за все платила? Твой брат злился на Джона, но никогда не стал бы общаться с Прелей. Преля отморозок, просто конченный. Савва уже тебя избегает – он не пришел, когда узнал, что ты здесь будешь, но это моя вина, я тебя пригласила. Просто не знала, что такие дела творятся.
Меня как будто окунают в кипяток. Я горю. Точно так же я горела, когда читала комментарии в своем «Инстаграме» после смерти Марта. Под нашими совместными снимками. Под моими снимками. Под фотографиями улиц, леса, картин в музеях.
– Я с ним не спала.
Она вскидывает ладони, словно отгораживаясь от меня воображаемой магической стеной.
– Меня это не касается. Я просто предупреждаю.
– Откуда ты знаешь про поездку?
Маша дергает плечом.
– Так он уже пиздит на каждом углу. Это Преля. Не пытайся понять.
– Я пойду. Извини. Мне пора.
Маша принесла невероятных размеров сумку с одеждой – должно быть, она тяжелая, но я совсем не чувствую веса. Закидываю ее на плечо, как пушинку. Сейчас мне не нужна никакая одежда. Я жалею о том, что собралась делать эту распродажу. Жалею, что привлекла к себе внимание. И жалею, что вообще приехала в Красный Коммунар.
По пути домой я захожу в аптеку и покупаю знакомые препараты. Рецепт еще годен, и он у меня всегда с собой. Я могу забыть кошелек или «айкос», но только не эту потрепанную путевку к спасению.
Провизорка смотрит на меня дольше, чем принято между продавцом и покупателем, и пристальней, чем если бы я показалась ей интересной. Сейчас она скажет. Я говорю раньше.
– Вы обознались.
Получив таблетки, выбегаю из аптеки, но продолжаю чувствовать на себе ее взгляд. Нужно только дойти до дома и запереться. Тетя Поля еще на смене, голодная Манька с воем кидается мне навстречу, я спотыкаюсь о собственный чемодан, который утром втащила в прихожую и бросила в проходе, а теперь втаскиваю в комнату, чемодан пахнет детским кондиционером для белья, молоком и присыпкой. Я открываю молнию – оно сверху. То самое. В нем я была в тот день, когда Марта избили в «Яме».
Восьмое января, невозможный холод: всего минус девять, но сырой ветер, кажется, забирается под кожу. На праздники Март уезжал к отцу, а я осталась с мамой, и это был самый неважный Новый год в моей жизни – мама все время плакала, я смотрела «Иронию судьбы», после боя курантов мы разошлись по комнатам. Подарки мы с Мартом дарили друг другу позже. Я купила ему свитер на «Ламбада-маркете», а он привез мне из Германии это платье. Изумрудный бархат с резинкой на рукавах и талии. Восьмого я приехала в нем – это был последний праздничный выходной, и мы хотели провести его вместе. Встретились у метро «Парк культуры» и пошли в небольшой особняк на Дашкова, где нас разлучили, надели на нас белые маски, а потом мы долго бродили порознь по его узеньким лестницам и коридорам в толпе других таких же безликих зрителей, и полуобнаженная служанка подавала мне передник, чтобы я помогла ей одеться, а юный Освальд Алвинг рисовал мой портрет мелом на черной бумаге. Красивые, как полубоги, люди наливали вино. Я совершенно забыла, где я и кто я, забыла даже, что где-то поблизости Март – я впитывала запахи комнат, слушала скрип паркета, прижимала к себе дрожащего, испуганного слугу по имени Арни, когда во всем доме внезапно погас свет, и я не понимала, что происходит, но он держался за меня, а я – за него в этой кромешной тьме до тех пор, пока не разгорелась тусклая лампа и он не ушел, поклонившись мне на прощание. Когда умирающий Освальд просил солнца, я плакала, маска прилипла к лицу. Все мы стояли в тесном кругу и смотрели, как он погибает, и хотя я знала, что так будет, потому что заранее прочла пьесу – все равно продолжала надеяться, даже когда спускалась в бар на подгибающихся от чувств ногах, а Освальд, живой и невредимый, уже стоял там и потягивал коктейль.
Март вызвал такси. Мы вышли на улицу с этими масками, надетыми наоборот – так, что они смотрели нам за спину, и говорили, говорили, говорили, вспоминали Линча и концерт Therr Maitz, сопоставляли увиденное, чтобы сложить хоть какую-нибудь историю воедино. Разъехаться по домам и остаться наедине с эмоциями было невозможно. Мы стали ближе, потому что пережили это вместе, а сейчас хотелось ходить, двигаться, и очень сильно – поесть. Так что мы поехали в Pinsa Maestrello на Чистых – было почти одиннадцать ночи, едва успели к закрытию, взяли пинцу и пошли в амфитеатр возле Белой стены, ту самую «Яму». Мы, конечно, бывали там раньше. Особенно летом – тусовое место, всегда многолюдно и весело, можно есть и пить, сидя на каменных ступенях, читать, записывать сторис, целоваться – да что угодно. В тот день народу было немного – только мы с Мартом и небольшая компания ребят нашего возраста. Я присмотрелась к ним, но знакомых, тех, с кем мы общались летом, среди них не оказалось. Мы сели подальше и снова говорили о том, как прекрасно было шоу, об иммерсивности, условились вернуться туда снова, чтобы увидеть побольше, дорого, конечно – пять косарей за билет, но… У меня немного разболелось горло, мы с Мартом пропахли особняком, я продолжала чувствовать между нами запах, который был там, в этих нездешних комнатах с их интерьерами конца позапрошлого века, и сами мы словно стали чуть-чуть другими. Не замечали даже той шумной компании, зато они замечали нас.
Когда один из них встал и на заплетающихся ногах двинулся в нашу сторону, я подумала, что он просто пройдет мимо – к метро, но он спросил меня, почему я на них пялилась, когда мы пришли. Я не сразу поняла, о чем речь. Пока вспоминала, Март напряженно молчал. Наконец я ответила, что просто обозналась – думала, что увидела друзей, но стало только хуже. Мне сходу предложили подружиться, схватили за руку и потащили навстречу новым приятелям. Март вскочил и попытался оторвать его от меня, но те, что сидели неподалеку и просто наблюдали, рванули помогать своему – никто из них даже не попытался его вразумить, они все были на его стороне. Пятеро хохочущих пьяных ублюдков с нехорошими глазами. Трое повисли на Марте и сшибли его с ног. Он упал на колени, кто-то сдернул с него маску и нацепил на себя. Они держали его за шею, чтобы он не мог отвернуться, а тот, что тащил меня, и еще один – он пытался заломить мне руки, но из-за пуховика ему это не очень удалось, больно не было, только очень страшно, как когда сбывается кошмар и какая-то часть мозга отказывается признавать реальность происходящего, а другая уже принимает это и только фиксирует трещины на поверхности прежней жизни, той, что была еще утром, и после обеда, и час тому назад, – по очереди слюнявили мне губы, которые я сжимала, но это не помогало. Наигравшись, они принялись за Марта. После первого удара я завизжала. Мне зажимали рот, но я кусалась и отбрыкивалась, не глядя, я должна была кричать как можно громче, кто-нибудь обязательно придет на помощь, это же центр города, мы не в лесу и не в поле, и я кричала, пока Марта избивали ногами, и тогда кто-то из них догадался врезать мне в живот – куртка снова смягчила удар, но раньше меня никогда не били. Никто. Никогда. Я знала боль от содранных коленей, когда падала с привязанной к веревке покрышки на землю вместо того, чтобы нырнуть в воду, как все деревенские, и от йода, и когтей бабушкиного кота, принявшего ласку за попытку убийства. Знала, как болит зуб, когда тысяча стоматологов с их железными ковырялками теряет значимость по сравнению с этой болью. Вскрытый ноготь, прибитый калиткой детского сада. Сломанная после падения с велосипеда рука. Но я не ведала боли от удара. Это особая боль. У нее есть глаза, слова и кулаки. Она говорит с тобой, иногда улыбается тебе, она дышит и пахнет, слышит и понимает тебя – но все равно наступает. Она взрывается внутри раньше, чем снаружи, и не поддается лечению. Ты никогда не станешь прежним. В тебе вмятина.
Задыхаясь, я подползла к Марту, пока со стороны пруда к нам бежали патрульные. Обидчики брызнули в разные стороны, а он смотрел на меня и не узнавал. Из носа стекала на подбородок красная струйка. По тому, как он на меня посмотрел, я поняла, что Марта больше нет.
Глава 7. Если бы вы убили
За ночь первый выпуск моего подкаста одобрили на хостинге, и он разлетелся по подкаст-платформам. Перед занятиями в колледже у меня было десять прослушиваний, а после их стало около двухсот. Когда я шла в гараж, мне написал следователь по делу «санитаров», Петр Масленников. Сообщение было гневным. Он даже прислал голосовое, но я не стала его слушать. Пообещал перезвонить и не перезвонил.
В гараже уже тусуются Джон и девчонка, которая в первый день моего появления в колледже возвращала ему «Дом, в котором». Юля. Она собирается прийти на мою распродажу. Сидя на узком диванчике, они передают друг другу бутылку вина. Ее нога закинута на его бедра. Обмениваются впечатлениями о прочитанном, думаю я, бросая в угол рюкзак. Стоит мне войти, оба сворачивают свой книжный клуб и ретируются на улицу. Напрасно он думает, что таким образом сможет меня наказать. Я не сделала ничего, за что должна почувствовать себя виноватой, и уж тем более не собираюсь п