Впрочем, здесь есть все необходимое, пусть и не слишком новое. Рано или поздно я привыкну. Разве что под кровать лучше не заглядывать. Красно-синий спортивный мат возле шведской стенки тоже внушает опасения. Да и ковер – непохоже, чтобы тетушка фанатично под ним пылесосила. Куда еще я спрятала бы порнографические журналы, если бы была моим двоюродным братом Димкой?
Как же так, Март?
Твое имя думается здесь столь же дико, как если б я пришла на постановку провинциального театра и вдруг увидела Авдеева и Ревенко обезумевшими часами, что о прошлом поют поневоле1. Никогда больше их не увижу.
В кухне пахнет застарелым табаком и кофе. Под салфеткой – два сваренных яйца. Чайник еще горячий. Есть совсем не хочется, но вроде бы зачем-то нужно, поэтому я подставляю руки под тонкую струйку чуть теплой воды из-под крана, вытираю их вафельным полотенцем и сажусь на краешек стула.
Кусочки скорлупы покалывают мне пальцы.
Мы тогда ехали в метро, точно, в метро, у тебя были кошачьи уши – на ободке, конечно, но в твоих отросших волосах ободка видно не было, и поэтому казалось, что уши растут сами по себе, впридачу к твоим собственным, – а на носу почему-то пластырь, прямо на переносице, я тогда так и не спросила, что у тебя с лицом, потому что на нас смотрели абсолютно все. На твои уши, на мою юбку. Да, я держала руками юбку – ту, черную, из фатина, – чтобы ветер из открытых окон вагона не натянул ее мне на голову, а ты говорил, что ветер создают поезда. Они выталкивают воздух из тоннеля, как выталкивает лекарство поршень шприца. Можно сделать первый вагон обтекаемым, сказала я. Тогда бы мы задохнулись, ответил ты. Искусственная вентиляция. Поезда гонят воздух, чтобы мы могли дышать.
Мы вышли, чтобы перейти на другую ветку, а там была эта девочка, – она сидела на коленях, поддерживала одной рукой огромный живот, а другую лодочкой протягивала перед собой.
Март, помнишь, что ты сделал?
Остановился, начал рыться в рюкзаке. Я подумала, что ты ищешь мелочь, а ты достал новую сигаретную пачку, снял с нее пленку, выдернул из-под крышки фольгу и сунул этот мусор ей в ладонь. И я ничего не сказала, ничего не сделала. Я боялась оглянуться, только потом уже думала, что должна была как-то… Должна была. Как-то.
Слушай…
Я запрокидываю голову быстрее, чем успевают вытечь слезы. Хватит говорить с ним. Немедленно перестань с ним говорить!
Из-под очистков скорлупы выглядывает полустертый Микки-маус. Димкина тарелка была, наверное. А теперь он в армии, и я занимаю его комнату, его кровать, его стол. Слушай…
Хватит.
После электрички я чувствую себя невыносимо – нас разделяет апрель, но людей с таким именем очень мало, значит, это не считается – грязной, однако на душ совсем не остается времени – спасибо, теперь мне не так обидно, что родители назвали меня как предмет одежды – поэтому я мою и убираю посуду, нахожу в рюкзаке наушники, вешаю их на шею и снова – Мартин и Майя, Март и Майка, Мартик и Майечка, сладкая парочка – надеваю куртку. Тонкая серебристая ткань приятно хрустит под пальцами: «Красивая вещица для моей Майки». – «Но ведь сегодня не праздник!» – «Ну и что?»
Пожалуйста, перестань.
С наушниками я не расстаюсь. Музыка помогает тебя не слышать.
Пересчитав ступени, я выхожу во двор и в одиночку отматываю обратно наш с тетей Полей недавний маршрут: пятиэтажки, ЛЭП, продуктовый, «смешарики», остановка. Я выбираю «Иордан», прибавляю громкость на максимум и слушаю голос Саши Соколовой, которой уже нет, привет из города, которого никогда не будет. Мне пока еще странно, что моя музыка может звучать где-то, кроме дома. Но вот я, вот она, а вокруг – не дом. Я будто гостила у кого-то в незнакомом районе и сейчас сяду в автобус до метро. Но метро здесь нет, и даже автобусы другие. Кажется, мы с ними ровесники.
Когда я захожу в пустой салон, начинается дождь. Я сажусь возле окна и протираю в запотевшем стекле кружок размером с ладонь. Автобус трогается, и тащится по лужам, и тащит меня в себе. На следующей остановке ко мне присоединяются мальчик с собакой и женщина в черном дождевике. Она садится напротив и стряхивает капли с зонта. Брызги летят мне на джинсы, но ни я, ни она не придаем этому значения.
– Дождь, – говорит она. – Слава Богу. Хорошо-то как, дочка!
Хорошо-то как, мама.
Когда мне сказали, я не поверила. И сказали-то странно – между прочим, будто забавную шутку, не имеющую отношения к моей маме, тихой моей, застенчивой маме: «У вас дома что, есть нечего?» После гибели отца мы и правда стали жить хуже, однако у нас была своя, не съемная квартира, мама нашла работу, она уходила утром и возвращалась вечером – замерзшая, но веселая, всегда веселая, и я не беспокоилась: значит, все хорошо. Деньги вот-вот появятся. Еда у нас была, честно – макароны, картошка, сосиски. И овощи были тоже. Вот поэтому я и не поверила – может, перепутали? Мало ли похожих людей? Я давно уже не ходила в торговые центры и в фудкортах не питалась. В тот раз меня привели туда за руку. Почему-то этому человеку было очень важно доказать мне свою правоту.
– Там она, видишь? Всегда в это время приходит.
Я видела и понимала про время – обед.
Мама сидела за пустым столиком. Поникшая, маленькая, она, казалось, не замечала ничего вокруг и смотрела только на свои обветренные руки. Мне захотелось подойти, поцеловать ее в родную макушку, взять за плечи и увести, но я этого не сделала, как когда-то не помешала Марту поиздеваться над нищей девушкой. Вместо этого я попыталась уйти сама – дернулась, давая своему провожатому понять, что не увидела ничего особенного, и тут стайка школьников, расправившись с картошкой и бургерами, сорвалась с места. Мама встала и бочком, не поднимая головы, пересела за освободившийся столик. Она разворошила кучу коробок, достала из одной огрызок булки, из второй – недоеденный наггетс, и поспешно, жадно, голодно затолкала все это в рот. Я отвернулась, чтобы не видеть плохо скрытого блаженства на ее лице, чтобы вообще не видеть ее лица, ее красного платья с кружевными рукавами – надела все лучшее сразу – под дутой жилеткой, одновременно трогательной и нелепой.
Наконец она встала. Огляделась затравленно, но взгляд ее был направлен в себя – нас она не увидела, хоть и посмотрела почти в упор. Мы спустились на траволаторе: она впереди, я – неумелым преследователем – сзади; на подземной парковке она свернула за угол, и я не посмела догонять – так и осталась смотреть в стену возле утыканной окурками урны, не понимая, что мы здесь делаем – я и тем более она, жена героически погибшего спасателя МЧС, дочь офицера военно-воздушных сил, моя мама, сорок лет, домохозяйка, образование незаконченное высшее, глаза и руки, пирог с яблоками, картины крестиком по схемам, исторические романы на тумбочке у кровати. Моя мама.
Она вернулась так внезапно, что мне пришлось шмыгнуть обратно за двери торгового центра. По спине ее бил картонный плакат с надписью «Запчасти для счастья» – простое решение проблем всех несчастных людей. Мама сунула руку под жилетку и достала фляжку. Открутила крышку, сделала глоток, потом еще один. Спрятала фляжку обратно, поднялась по лестнице на улицу. Я вернулась в торговый центр. Усилием воли вспомнила, что пришла не одна, отыскала своего спутника и потащила его наружу.
Человек-бутерброд в алых балетках уныло бродил под моросящим дождем напротив центрального входа. Редкие прохожие пробегали мимо, даже не глядя на протянутые листовки.
А я видела только их. Не людей, не парковку, не дурацкий текст и нарисованного человечка с гаечным ключом на маминой спине. Листовки. Помню, как бросилась наперерез выезжавшей со стоянки машине, подлетела к маме и выхватила у нее всю пачку. Мой провожатый топтался неподалеку. Я сунула ему половину и увесисто толкнула его в спину. Я металась по площади, не пропуская ни одних рук, с криками: «Листовки счастья! Возьмите счастье!» – испуганные люди просто боялись мне отказать, и когда разноцветные бумажки без остатка перекочевали в карманы, сумки и урны, я наконец обернулась – мама стояла на том же месте, растерянная и обрадованная: «Это что, все? Правда все? Хорошо-то как, дочка!..»
Тогда я подумала – только бы Март ее здесь не увидел. Почему я так подумала?..
«Гугл»: «3 февраля 2020 года студент-программист Мартин Лютаев был найден с перерезанным горлом в съемной квартире на Ленинградском проспекте.
Друзья отзывались о Лютаеве как об открытом и дружелюбном парне. Он увлекался гейм-дизайном: говорил, что готовит "бомбу" – новаторский сценарий компьютерной игры – однако никому его не показывал. В МГТУ им. Баумана он проучился меньше года. Преподаватели называли Лютаева талантливым, но на учебу не хватало времени – студент-первокурсник постоянно искал возможность заработать, чтобы не зависеть от родителей, которые и так оплачивали ему жилье. В день совершеннолетия своей девушки он подарил ей подержанный "Фольксваген Поло". Финансировал покупку, по его словам, родной отец Лютаева, проживающий в Германии. Студент оформил машину на себя, но ездила на ней его подруга.
На странице Лютаева "Вконтакте" (сейчас она заблокирована) общие фотографии: молодые люди влюблены и явно счастливы. Последний снимок был выложен за день до убийства. Статус, которым он подписан, звучит как жуткое пророчество: "Если когда-нибудь настанет день, когда мы не сможем быть вместе – сохрани меня в своем сердце, я буду в нем навеки".
Эта история вызывала бы исключительно жалость, если б не обстоятельства, которые начали выясняться после. В съемной квартире студента нашли несколько кастетов, ножи, а также запрещенные книги националистического толка. Содержимое же личного компьютера Лютаева поразило даже бывалых следаков. Помимо основного профиля студент пользовался еще одним. Под ником Gaswagen_88 он активно участвовал в переписках ультралевых групп и открыто называл себя "одним из санитаров". На аватаре – изображение волка. Точно такая же татуировка имелась на левом предплечье Лютаева, символизируя, по видимому, санитара леса. Но самое страшное ждало впереди. В папке "Тренировки" обнаружились видеозаписи, сделанные мобильным телефоном. На них видно, как Лютаев нападает на спящего бездомного с кулаками, а затем добивает его ножом. Один из его подельников – Родион Ремизов – фиксирует все происходящее на видео. В названиях файлов садисты скрупулезно указывали место и дату жестокой расправы. Но не все убийства попали на видео. Поначалу Лютаев работал один.