Левкой. Декоративное красивоцветущее растение с ароматными цветами. Стихотворения Льва лежат на «Стихи.ру». Двухлетней давности, но все же это его голос.
– «Москва-Пассажирская-Курская», – сидя на полу, зачитываю я кошке Маньке. – «Мне будет легче, если не придется обуздывать никого, кроме себя. Челнока нет вовсе, а на веслах он то ли не может, то ли не. Чистосердечное признание, лихорадочное использование – не дело ученого. Все эти горестные таёжники не сами сочиняют то, что они сочиняют, решают и собираются делать…» Мань… Не будем плакать, да? – Она выгибает спину и трется о мою ступню в полосатом носке. – «Сокрушительно гниющее мясо, приглашения и репчатый лук – мелко порубить. Угадала, был с ней до девятого дня. Если бы вы убили, как можно было бы молчать».
И снова:
– Если бы вы убили, как можно было бы молчать. Если бы вы убили, как можно было бы молчать.
Коробочка комнаты, плотно втиснутая между другими такими же коробочками. За стеной плачет ребенок, наверху занимаются сексом. А на экранчике моего телефона – маленькое пророчество. Я читаю его вслух до тех пор, пока слова от частого повторения не теряют смысл, не превращаются в сплошное «хабы-хабы-хабы», а сама я будто одеваюсь в одежду жертвы насилия и сижу в ней – со мной ничего не происходит, но хочется тереть себя мочалкой, пока не сойдет кожа.
Ты засыпал ему глаза и рот поваренной солью. Живые глаза и рот.
Глава 8. И не могу сказать, что могу
Самое худшее, что может произойти – никто не придет, несмотря на объявления, которые я развесила не только в колледже, но и возле подъездов поблизости от него. Люди, живущие рядом, могли бы заинтересоваться. По совету Маши я добавила схему пути к вагончику и пообещала всем посетителям бесплатный кофе (кофемашина – ее, капсулы – мои). «Пш-ш», – напоминает о себе со шкафа автоматический освежитель воздуха. Аромат корицы. Выбрала его потому, что он якобы влияет на желание людей делать покупки. Милая корица, если что, я люблю тебя просто так.
– Не всем понравится, – говорит Маша, развязывая пакеты. За последние несколько дней мы постирали и погладили все годные вещи, а теперь собираемся красиво развесить их на рейлах, и я благодарна Маше за помощь, потому что даже с половинной нагрузкой стиральная машинка тети Поли несколько раз норовила прекратить свои страдания смертью. – Черные стены – очень непривычно. Но цитаты крутые. И эти головы… На мой взгляд, стильно.
Я нарисовала несколько внушительного размера голов, чтобы разбавить космическую черноту, и повесила больше гирлянд, чем собиралась: имеющегося света оказалось недостаточно для того, чтобы как следует рассмотреть ту или иную вещь. Вдвоем с Машей мы отгородили угол вагончика шкафом и занавесили «примерочную» обычной текстильной шторой, купленной в том же «Праздничном». Когда за покупками ездила я, то вернулась в полнейшем отчаянии – на глаза попадались только полупрозрачные пластиковые, для ванной, со всей этой имитацией подводного мира. Но Маше удалось найти идеальный вариант – это была все еще шторка для ванной, только сшитая из водоотталкивающей ткани почти идеально белого цвета. Если присмотреться, можно было заметить, что кажущуюся белизну на самом деле образует множество маленьких рыб, но маленькие рыбы, решили мы, – меньшее из зол. Вчера Машу осенила еще одна идея – вечером она притащила моток грубой веревки и черные канцелярские скрепки и долго распределяла все это по той стене, где раньше болтался фанерный щит. Пришлось вбить еще несколько гвоздей, между которыми растянулись «струны» с прикрепленными карточками – снимки с пленочного фотоаппарата, которые делала тоже она. Слегка размытые счастливые лица, вино на чьей-то кухне, пейзажи города. В ее объективе Красный Коммунар казался серым и печальным, но сохранял достоинство, как тщательно выбритый нищий на паперти.
– У тебя все время играет одна и та же музыка, – замечает Маша, пока мы занимаемся довольно монотонной работой – достаем ароматную от кондиционера для белья одежду из пакетов и вешаем ее на «плечики», чтобы затем в соответствии с цветом определить на рейл. – Не надоело?
– Я вообще годами слушаю одно и то же. Считай, это для меня что-то новенькое.
– Всего-то каждый день целую неделю, – хмыкает она. – Рейлы офигенные. Куда ты их потом денешь?
– Не знаю. В мою комнату они не поместятся. Их сделал отец Саввы. Наверное, верну обратно.
– Аристарх? Почему-то я так и подумала. У них огромный дом. Им они точно пригодятся.
– Это же он устраивает чтения Библии, да?..
Некоторое время она молчит, прикидывая, куда пристроить длинное теплое платье, в котором я была в «Яме», и вешает его так, чтобы было видно от входа, хотя по цвету оно туда не подходит.
– Ага. Они не православные, какая-то другая вера, я не очень в этом разбираюсь.
– Свидетели Иеговы?
– Не знаю, – морщится она. – Я вообще в бога не верю, мне просто нравится общаться с Саввой.
Я вспоминаю его узкие плечи и лицо с длинным носом, печальное, даже когда он улыбается, и, пожалуй, понимаю, о чем она говорит.
– А он верит?
– Говорит, что нет.
– И знает о твоей… девушке?
– Само собой, – усмехается Маша и разводит руками. – Аристарх не в курсе, если ты об этом хотела спросить.
Мне ужасно хочется рассказать ей про Марта и про подкаст. Она говорит и ведет себя как человек, который способен поверить мне в том, что я ничего не знала, и хотя бы попытаться понять отсутствие кнопки отключения любви… У меня появился бы друг, с которым можно все обсудить. Но если она не поймет, испугается и по секрету поделится с кем-то еще… Дело вовсе не в том, что мне некуда ехать – на деньги, которые платят мне мои жильцы, я могла бы снять комнату где-нибудь в Питере и более-менее сносно существовать на остаток, однако я не хочу терять Машу. И тете Поле я нужна куда больше, чем она мне – я плачу ей за жилье и продукты, и эти деньги она откладывает на Димкину учебу. Я пообещала маме продержаться в Красном Коммунаре хотя бы год, и данное ей слово склеивает мои зубы покрепче любого цемента.
Когда вся одежда размещена наилучшим образом, Маша собирается ненадолго забежать в «Печатную». Мы могли бы пойти вместе, но я хочу дочитать книгу и оставить ее для Джона. Поэтому мы целуем друг друга в щеки, еще раз оглядываем вагончик в поисках недостатков, которых нет, и расстаемся на пороге – я привычно заваливаюсь в кресло, однако мысли далеки от чтения. По правде говоря, я с ума схожу от волнения перед завтрашним днем.
Нужно будет включить другую музыку, что-то более располагающее. Я отправляю вдогонку Маше сообщение с вопросом, есть ли у нее bluetooth-колонка. Она подтверждает это анимированным стикером с собакой, которая как бы говорит «Yes», я скидываю такой же Джону, сигнализируя, что все готово, и оставляю книгу на диване. Внутрь я вкладываю записку со словом «Спасибо» так, чтобы ее кончик остался виден снаружи, и уже начинаю составлять плейлист для завтрашней распродажи, медленно двигаясь к выходу, но внезапно натыкаюсь на Джона. Можно подумать, нарочно дожидался Машиного ухода.
– Привет!
Это я, потому что он по-прежнему со мной не разговаривает.
– Как тебе?
Тоже я. Джон пристально рассматривает получившиеся пространство, но по выражению его лица невозможно догадаться, что он об этом думает.
– В понедельник верну как было.
– Не надо. – Первые его слова за всю неделю. В колледже он усердно делал вид, что меня нет, на занятиях потешно присаживался то рядом со Стасей, то с Викой, а иногда оставался в опечаленном одиночестве; все это время я внимательно слушала преподавателей и, к своей огромной радости, начала въезжать в суть предметов. Несколько раз перед тем, как пойти в вагончик, я задерживалась в библиотеке колледжа, штудируя книги, которые рассыпа́лись на отдельные листочки прямо в моих руках. Но нет уж, нет-нет, – и собирала их обратно, не всегда в правильном порядке, однако у них не было шансов умереть сейчас, когда они так мне нужны. Джон заглядывал в библиотеку тоже. Ничего не спрашивал и уходил. Я писала ему в «Телеграм»: «Буду через час», а когда приходила в вагончик, дверь была уже отперта.
Классе в пятом я вернулась домой в слезах – мой приятель Мишка, с которым мы действительно хорошо общались, и приглашали друг друга на дни рождения, устраиваемые нам родителями в одном и том же торговом центре, решил, что больше со мной не дружит из-за того, что учительница английского дважды похвалила меня на уроке. Я была сильна в английском и гордилась этим, но уж точно не хотела обидеть Мишку. А он сразу перестал меня замечать. Обсуждал с другими детьми так, словно меня нет, хотя я стояла рядом. Поначалу я пыталась подружиться обратно, но он не собирался со мной говорить, зато начал нарочно задевать меня плечом, проходя мимо. Это было обидно и странно, ведь всего несколько дней назад он приходил на площадку к моему дому и звонил мне, чтобы я вышла погулять. А еще раньше играл со мной в приставку, и мама делала для нас пиццу. Я не понимала, как все могло настолько испортиться за сорок пять минут урока английского.
Мама тогда сказала: «Это все возраст. Сейчас мальчики будут дружить с мальчиками, а девочки – с девочками, но через несколько лет все изменится».
А папа сказал: «Молчат слабые. Миша не говорит с тобой, чтобы ты почувствовала себя виноватой, хотя виноваты вы оба. Ты – в том, что задирала нос, он – в том, что обиделся вместо того, чтобы стать сильнее в предмете».
«А что же мне делать?»
«Ничего, – пожал он плечами и разломил котлету. – Уважай его выбор».
Спустя два года Мишка придет на площадку возле моего дома, когда там уже будет сидеть Март. Выходит, по-своему правы оказались оба – и мама, и папа.
Мне незачем здесь оставаться. Глядя на Джона, я вспоминаю папины слова. Бравада о королях и шутах – слабость. И страх, который Джон наводит на других, а теперь то же самое пытается проделать со мной. Ничего не вый…