«До зари остается только вдох…» – Джон включает бумбокс. Моя любимая песня с альбома. Я танцевала под нее, когда оставалась одна. А теперь он протягивает мне руку. Это похоже на приглашение к перемирию.
Мы сближаемся, он кладет ладонь мне на талию. «Качели вверх, качели вниз – закон», – грустно признает Кинчев. Я чувствую слабый запах можжевельника из-под расстегнутой куртки Джона и сильный – уличной свежести от его волос. Возможно, я в нем ошибалась. Мы покачиваемся в такт посреди моего космоса и гирлянд. Рейлы, полные вещей, покачиваются тоже. Сверху опускается ароматный коричный купол.
– Я сделал то, что обещал, – шепчет Джон. Вместо ответа я улыбаюсь ему в плечо, потому что не помню, о каком обещании идет речь. – Я рисковал жизнью ради тебя.
Нечему тут улыбаться. Он говорит о своей чертовой магии. Бывшее капище, пролетающие мимо без остановки поезда. Желания, которые непременно сбываются. Меняют свое или чужое будущее. Бред…
Я долго взвешиваю слова, прежде чем ответить:
– Тогда все обязательно получится.
– Желание нельзя отменить, – шипит он. – Иначе я бы это сделал.
Очередная пауза дается мне с трудом. Слова рвутся с языка, но все они – не о том, что сейчас действительно важно. Для начала нужно освободиться от его рук, и я делаю шаг назад, а потом еще один. Теперь запах корицы навсегда будет связан для меня с этим вечером и искаженным злобой личиком Джона.
– Отличный способ проверить, существует ли магия.
– Как тебе мой шут, а? – взвизгивает он уже окончательно чужим, не поддающимся контролю голосом и, поняв это, оскаливается. Перекошенный рот вопреки всем законам физиологии ползет куда-то за ухо. Джон больше не кажется мне симпатичным. – Хорошо тебя обработал? Кончила? Если нет, мне придется его наказать!
Ладони мгновенно потеют, и я вытираю их о джинсы. Дверь не запирается изнутри, ее легко открыть. Я несколько раз на нее оглядываюсь.
– Рассказывай, – велит он все с той же гримасой. – С самого начала. Как сняла номер в гостинице и потащила его туда. Как вы раздевались. Что ты почувствовала, когда увидела его…
Я хватаю из кресла сумку и дергаю дверь за ручку. Не поддается. На мгновение мне кажется, что он нападет. Вот прямо сейчас, пока мои влажные пальцы соскальзывают с защелки, ударит по голове, схватит за шею и оттащит обратно. Щелчок. Я всем телом налегаю на створку и едва не вываливаюсь наружу.
– Уйдешь сейчас – забудь про свою дурацкую распродажу, – скрежещет у меня за спиной.
Значит, и магия твоя – полное дерьмо.
Я не знаю, как объяснить это Маше. И всем тем, кто приносил вещи и собирается прийти сюда завтра. Не понимаю, как все могло настолько непоправимо испортиться с тех пор, как Маша вышла из вагончика минут двадцать тому назад.
Я пишу ей: «Все отменяется». Стираю и снова пишу: «Все отменяется». Сейчас я приеду домой, выпью настойки из тетиных запасов и лягу спать. А завтра просплю до обеда, выпью еще настойки и снова засну. Мой номер телефона был на объявлении. Если кто-то напишет с вопросами, принесу свои извинения. Вряд ли таких окажется много. Кому это вообще нужно…
Маша перезванивает мне, когда я стою на остановке. Только теперь я замечаю, что стою на остановке.
– Что у тебя там произошло? – спрашивает она страшным голосом.
– Джон, – выжимаю я из сдавленного горла. К счастью, большего ей и не нужно.
– В «Печатную» приехать сможешь?
– Угу.
– Давай, мы с Саввой тебя ждем. И это… Дыши, ладно?
В салоне автобуса я одна. За окном темень. Не понимаю, где мы едем, поэтому отсчитываю остановки. От колледжа до «Печатной» можно добраться пешком, если идти напрямую через дворы, теперь я это знаю. Именно так вел меня Илья в тот вечер, когда приятели его сестры меня ограбили. Это было совсем недавно, но вспоминается будто сквозь толщу воды. Даже Марта и свою московскую жизнь я помню лучше.
К моему невероятному облегчению, в полуподвальных окнах коворкинга теплится свет. И хотя все по-прежнему непоправимо, то, что меня здесь ждут, – когда и где меня в последний раз ждали? – высвобождает мой голос. Я снова могу говорить.
– Начал спрашивать про поездку в Москву и про Илью, психанул, потребовал несуществующих подробностей и сказал, что без них распродажи не будет.
Едва различимая во мраке коридора Маша звонко хлопает себя ладонью по лбу.
– Крети-ин! Божечка, почему он такой кретин? Ладно, пойдем. Там у нас чай с чабрецом.
Сидящий за столиком Савва машет мне рукой и жестом предлагает сесть напротив. Разливает крепкий чай по двум чашкам, а сам поднимается и начинает натягивать куртку.
– Ну ты недолго, да? – таинственно интересуется Маша. Савва бросает взгляд на пластиковые часы на запястье.
– Минут через двадцать буду.
После того, как он выходит, от дома отъезжает автомобиль – я слышу тарахтение двигателя. Это не пикап его отца – дизель звучит иначе. Какая-то старая рухлядь. Может, вызвал такси.
– Он все еще меня не переносит, да?
Маша улыбается одними глазами поверх приподнятой чашки и делает глоток чая. Я пробую тоже – такой знакомый незатейливый вкус, но именно его мне и не хватало.
– Не переживай об этом. Зря я тебе рассказала. Он адекватный и не лезет в чужую посте… Хм. В чужие дела.
Я касаюсь губами краешка чашки и медленно вдыхаю травяной пар. Он пахнет сном. Меня срубает почти мгновенно. Это скорее нервное, но я едва держу глаза открытыми и не сразу замечаю хитрый Машин прищур.
– Что, так и не спросишь?
Язык тоже ворочается с трудом.
– О чем?
– Савва поехал к себе домой, чтобы взять машину.
– Машину, – киваю я. – Ага.
– Аристарх сейчас в отъезде и не сможет нам помочь, но он сделал бы тоже самое. – Отчаявшись встретить понимание, она хватает меня за плечо и слегка тормошит. – Мы поедем в гараж и заберем наши вещи. Погрузим их в пикап и привезем сюда. Распродажа будет! Понимаешь?
– Подожди-подожди.
– Майя, Савва предложил устроить ее прямо здесь!
По мере того, как до меня доходит смысл ее слов и похороненная идея взрыхляет землю, чтобы выбраться обратно на поверхность, мой упаднический сон как рукой снимает.
– А-а-а! – кричу я.
– Да-а-а! – вторит мне Маша, и мы скачем по комнате в обнимку, как ненормальные, до тех пор, пока одновременно не вспоминаем об одном и том же.
– Но как они нас найдут?
– Ну, принтер здесь есть… Когда поедем в гараж, нужно будет повесить там объявление.
– Джон сорвет. Никакого смысла.
– Значит… – Маша заглядывает под стойку, где прячется принтер, и кусает губу. – Я буду стоять там и отправлять всех сюда. А что еще остается? – вскидывается она в ответ на мой взгляд, и смешно разводит руками. – Отложи мне то длинное изумрудное, ладно? Я, скорее всего, его возьму.
– Это мое платье. Я хочу тебе его подарить, ладно?
Пусть у него начнется новая счастливая жизнь.
– Да уж, торговцы от бога… – Она бросает взгляд за окно. – Приехал, пойдем!
Мы спешно натягиваем куртки, застегиваем молнии, впотьмах я долго не могу найти свою шапку, которая почему-то валяется на полу под вешалкой, Маша выходит покурить, пока я ищу чертову шапку, а Савва появляется только затем, чтобы поставить помещение на охрану. Ненадолго мы остаемся наедине.
Рядом с ним я вечно не понимаю, о чем говорить.
– Спасибо тебе!
– Да не за что.
Вот примерно так.
Когда мы наконец усаживаемся в «Патриот» – Маша спереди, рядом с водителем, я позади, заранее исполненная чувства грядущей победы, со всеми этими картинками завтрашнего утра в голове, – и плавно трогаемся с места, в моем желудке вдруг проворачивается невидимая половинка лезвия.
– Савва, – тихонько зову я. Кажется, впервые называю его по имени, такому непривычному, что оно вяжет язык. – Что, если он все еще там?
В зеркале заднего вида отражаются его глаза, а сам он кажется подростком, угнавшим папин автомобиль.
– Тогда, – говорит, – не придется ломать замок!
Посреди этих гаражей, примыкающих к пустырю, обыкновенно тихо. Не помню, чтобы кто-то хотя бы раз открывал один из них. Даже сейчас, заброшенные, они выглядят монолитно – краснокирпичная кладка, коленчатые трубы, торчащие из крыш. Над ржавыми воротами того, что соседствует с вагончиком, висит разбитый прожектор – круглый, старинный какой-то. Дальше – свалка почерневших от сырости досок, закопченный обломок стены чего-то, что тоже здесь было, а сейчас нет, и наконец владения короля Джона с темным провалом единственного оконца.
– Нет здесь никого, – отчего-то шепотом говорит Маша.
Савва глушит двигатель, и мы по очереди спрыгиваем на землю. Под ногами хрустят мелкие камушки и осколки кирпича.
Я все-таки проверяю – заперто. Савва плечом оттесняет меня в сторону, в руках у него небольшой ломик – монтировка. Пока он щупает металлическую створку, которая прилегает к косяку совсем неплотно, Маша светит ему фонариком смартфона.
– Фигня, – бормочет Савва. – Сам, что ли, ставил, рукожоп.
Он аккуратно прилаживает лом, налегает – дверь издает звук, с каким выходит из замороженной десны гнилой зуб, и распахивается настежь.
– Круто, – говорит Маша. – Никогда ничего не взламывала.
Она подсвечивает свое лицо снизу вверх и выглядит жутковато.
Пустые пакеты лежат на том же месте, где я их оставила – в нижнем отделении шкафа. Табачная вонь спорит с корицей. Освежитель я забираю тоже – прячу в один из мешков с одеждой, которые мы закидываем в кузов пикапа. Последними выносим рейлы. Маша вспоминает про шторку и тащит и ее тоже. Гирлянды, фотографии – все покидает свой временный приют. Остались только мои рисунки, и мне их жаль.
– Краску бы.
– Есть баллончик акриловый, – отзывается Савва. – Черный. Надо?
– Давай, – говорю я и мрачно смотрю на стены, наедине с которыми провела всю последнюю неделю. Можно сказать, что мы сроднились. Я помню все твои трещинки и прочее. Но это не моя комната. Здесь вообще нет ничего моего. Ни к чему оставлять.