И не могу сказать, что не могу жить без тебя – поскольку.
И не могу сказать, что могу.
И не могу сказать.
И.
– Поехали отсюда.
Когда не стало папы, мама долго не могла этого принять. Утром встанет «проводить» – бормочет про погоду, потеплей одевайся, шарф пора бы уже, и зонт, зонт! Ищет зонт – нет зонта. В машине посмотри, может, найдется, жалко, хороший был зонт, я его в «Меге» покупала. А на ужин что? Что значит «неважно». Тебе когда неважно, я и готовить ничего не хочу. Неважно ему… И действительно наготовит на троих, поставит тарелку, вилку, стопку, а потом, продолжая незаконченный с ним разговор: как жить, Саша? Как жить? В школах стреляют, на улицах стреляют. Не могу я не смотреть, у меня дочь взрослая! Целыми днями где-то ездит, я должна знать! Только бы доучилась, они сейчас такие безбашенные… Март ответственный мальчик, но… Я? Конечно не брошу, буду нянчиться! Пф. Чем же мне еще заниматься. Только бы жили, Саша. Только бы жили.
Лежа в постели, я продолжала слышать ее бормотание, пробивавшееся сквозь жизнерадостные звуки рекламы. И когда почти засыпала, слышала за спиной отчетливый щелчок пальцами. Он раздавался из угла моей комнаты, между столом и книжным шкафом. Папа любил прищелкнуть пальцами, когда доказывал что-то собеседнику и увлекался поиском аргументов. Все хорошо, пап, шептала я сквозь сон, мы в порядке. Ты посиди еще, если хочешь.
В Коммунаре он ко мне не приходил. Только сегодня.
Щелчок выдергивает меня из сна. Вокруг светло. Едва вспомнив, что сегодня за день, я шарю возле подушки в поисках телефона и нахожу его в щели между бортиком кровати и матрасом. Десять минут десятого. Будильник звонил трижды. Я проспала.
– Спасибо, пап!
Тетя Поля даже бровью не ведет, когда я пропрыгиваю мимо нее, пытаясь на ходу заскочить в джинсы.
– Завтракать, – спрашивает она, чинно держа чайную чашку двумя пальцами, – будешь?
– Е.
– Майя, я тебя не понимаю.
– Е! – повторяю я и сплевываю зубную пасту. – Не, спасибо, опаздываю.
Молниеносно метаясь по кухне, я завариваю себе растворимый кофе и продолжаю одеваться, время от времени к нему возвращаясь.
– Сегодня суббота, – напоминает тетя Поля, когда я уже стою в прихожей и натягиваю второй ботинок. – Девять тридцать утра.
– Опоздала.
Вчера мы всерьез подумывали о том, чтобы заночевать в «Печатной» – двигать мебель, расставлять рейлы и заново проделывать всю работу с цветовой сортировкой пришлось до двух ночи. Если бы я заранее знала, что так выйдет, то назначила бы старт на полдень, но в объявлении стояло десять утра, а значит, ровно во столько я должна была снова оказаться в «Печатной», а Маша со своим отцом – она не без оснований боялась мести со стороны Джона – возле гаражей. Мы, наверное, так и остались бы там до утра, если бы Маша не вспомнила про контактные линзы и то, что у нее нет с собой раствора, а я просто очень хотела спать, поэтому Савва развез нас по домам.
Кажется, этим утром даже автобусы проспали – на остановке я торчу без малого двадцать минут. Никто не придет к десяти утра! Включая меня.
Когда я наконец выкатываюсь из салона автобуса напротив «Печатной», сердце сбивается с ритма. За ночь ее ликвидировали вместе с нашими рейлами? И открыли здесь социальную аптеку? Филиал «Сбера»? Очередной «Магнит»!
Домовые на месте. Я едва справляюсь с желанием броситься к ним и расцеловать. Но там, где еще вчера была резная деревянная вывеска и спуск в подвальчик, сегодня поскрипывают на ветру воздушные шары. Красно-белая арка из плотно скрученных друг с другом шаров. Может, помещение под свадьбу арендовали?
Внутри знакомо пахнет корицей. Телефон вжикает входящим сообщением. Я смотрю на экран: Маша. «Ахаха, Джон появился. Прошел мимо весь зеленый. Наверное, ждал, что ты будешь стоять у гаража на коленях. Если бы не папа, он бы точно отхлестал меня по лицу мокрой тряпкой. Отправила к тебе Вику!».
Вот спасибо… Сейчас начнется разведка боем.
Я вешаю куртку и прохожу в комнату, ожидая увидеть там столы, составленные буквой «П», и такие же шары, только в форме сердца. Но нет – там по-прежнему наши рейлы. Это не тот гранж, который я устраивала в предыдущем месте. Скорее, хюгге. Вчера мы не успели развесить гирлянды, но сегодня они здесь – над стойкой посетителей и над окнами, спасибо, Савва.
Над дверью звенит колокольчик, и я разворачиваюсь с заготовленной улыбкой. Внезапно это не Вика. Незнакомая женщина, ровесница тети Поли, с обветренным добрым лицом.
– А что это тут у вас?
– Благотворительная распродажа! Мы продаем одежду, а деньги переводим для помощи девочке, больной ДЦП.
Она медленно идет вдоль рейлов, щупая футболки и платья.
– У нас кофе бесплатный, – вспоминаю я. – Хотите?
– Нет-нет, не нужно. Это же секонд-хенд?
Разумеется. По ним это видно. И все равно мне кажется, что я выношу своему товару приговор.
– Да, но… Одна вещь – один владелец. – Откуда эта дурацкая формулировка? Я ведь даже не проверяла. – Некоторые вообще новые, вот, например… Футболочки. Из московских бутиков.
Лицо пылает. С утра я потратила время на макияж, подозревая, что так будет. Слой тонального крема, слой пудры. Румян не нужно – они появятся сами.
– А в какую цену?
– Триста рублей, – говорю я, уже не вникая, что именно оцениваю. Очевидно, что ей ничего не понравилось.
– Возьму две. Это и… – Она показывает, не глядя. – Это. Просто чтобы помочь ребенку.
Когда она отдает мне деньги, а я укладываю в пакет две своих футболки, которые собиралась выставить за пятьсот, появляется Вика. Я прощаюсь с покупательницей. Чувствую себя при этом так, словно меня переехал трамвай, но это первая продажа. «Продала две футболки!!» – отчитываюсь я Маше. В ответ прилетает: «У меня еще двое заблудившихся». Как здорово, что она у меня есть.
– Как горячие пирожки! – жизнерадостно вру я Вике, которая тихонько сидит на подоконнике, мнет подушку и ни на что не смотрит. Впрочем, теперь она смотрит на меня, и это половина победы.
– Помнишь, о чем я тебе говорила?
Я присаживаюсь рядом, потому что чувствую, что для нее это важно.
– Если что, все осталось между нами. Я обещала.
– Я тебе верю… – Снова терзает уголок подушки и прижимает ее к груди, вся – как эта подушка, стиснутая и сжатая. – Дело не в нас.
– Вик… – Я давлюсь словами. Ее имя встает поперек горла. – Джон – ничтожество. Слабак и позер, ничего из себя не представляющий. Ты стоишь больше. Ты красивая, чувственная, совершенно потрясающая. Почему ты так низко себя ценишь?
Не может смотреть на меня, отворачивается к окну. Я глажу ее по обтянутой джинсами коленке.
– Кто внушил тебе, что ты так мало стоишь?
– Катя покончила с собой из-за него.
– Подожди. – Я растираю виски. Стефа, коляска, скверик, непреодолимый пешеходный переход… Илья, жующий макароны. – Откуда ты это знаешь?
– Она мне написала тем утром. Типа, смерть это единственное, что она может выбрать сама.
Моя ладонь все еще согревает ее бедро.
– Катин отец был против Джона, да?
– Он был против всех парней. А если бы узнал, что она ложится на… – проговаривается Вика и осекается. Смотрит на меня с плохо скрытой паникой: как много я знаю?
– Все в порядке. Стефа рассказала мне, как происходит эта ваша «магия». Продолжай.
– Он бы ее убил, и поэтому она меняла внешность. Надевала парик. Это Джон его принес. Она не хотела, чтобы кто-то случайно увидел ее и узнал.
– Тогда откуда ты?..
– Я нашла парик в гараже. Катя вернулась за ним и попалась. Я честно офигела, когда ее увидела, она же у нас принцесса, папочкина девочка, вся такая из себя. Она пожелала, чтобы ее батя перестал ходить на собрания Терпигорева, но он чуть не умер тогда… Его сбила машина, и он до утра пролежал на обочине. Катя испугалась очень. Как будто она это сделала, понимаешь? И с Джоном у нее ничего не склеилось. Говорит, не могу так больше, выпилюсь.
– Ты в это веришь?
– Верю, – говорит, а у самой глаза круглые, и я понимаю, что действительно верит, вот же он им всем мозги запудрил. – Я тоже его себе загадала. И Стаська. И теперь вся эта хуйня происходит, что он и с ней, и со мной, но я так больше не могу.
– Выйди. – Мне отчаянно хочется привести ее в чувство, заставить посмотреть по сторонам – на подушки, подоконник, забавных домовых за окном. На меня, Савву, собственное отражение в зеркале. – Выйди из этих отношений. Перестань быть третьей лишней. Пожелай разлюбить его, блин, если вы и правда такие всемогущие колдуны. Тебе не нужна… – я изображаю пальцами кавычки, – «магия», чтобы изменить свое будущее, Вик. Да и настоящее тоже.
– Спасибо. – Она смахивает с ресниц слезу. – Но желания нельзя отменять…
– Привет! Это здесь ярмарка?
Теперь меня знобит. Он подоконника, на котором сидит Вика, тянет холодом. Девчонки выбирают несколько вещей и уходят примерять их в туалет, а я достаю из рукава куртки длинный шарф и закутываюсь в него – входной колокольчик снова предупреждает о гостях: «А что тут такое?» – «Благотворительная распродажа, мы…» – «Ох, а я думала, наконец-то аптеку открыли». Я упаковываю то, что подошло, тысяча рублей пополняет конверт для Яны, спасибо, пока-пока, возвращаю на вешалки остальное, тут наконец появляется Савва – все это время он дрых в подсобке размером с переноску для кота. Потирая поясницу, помятый Савва включает кондиционер на обогрев и варит себе кофе.
– Спасибо, что все здесь украсил.
– Про аптеку уже спрашивали?
– Ха-ха, – говорю я.
– Ха-ха, – подтверждает он.
«Я замерзла. И есть хочу», – ноет Маша. Савва, у которого вроде нет с ней телепатической связи, предлагает заказать пиццу.
За всем этим я даже не заметила, когда успела уйти Вика.
К двенадцати содержимое рейлов редеет, и я убираю один из них, чтобы на оставшихся все это выглядело поплотнее. Задумка Саввы с шариками оказалась гениальной – про аптеку нас спрашивают постоянно, однако кроме недовольных местных бабушек находятся случайные люди, которым ничего не нужно, но они все равно покупают. Перед обедом к нам присоединяется Маша. Мы по очереди жуем в подсобке, секретарь из колледжа, та самая, что расспрашивала меня про Яну, долго примеряет одно из моих платьев – серое, в «лапшу», оно сидит на ней так, словно было для нее сшито, я пересчитываю деньги, почти три тысячи, какой-то мужчина выпивает две чашки кофе и оставляет на стойке тысячную купюру. Просто так. Ни за что.