– Ле-етим в Бразилию, – напевает Маша. Она сидит, уткнувшись в компьютер. Это я подпрыгиваю на каждый звоночек с дежурным ответом на вопрос, что нет, здесь не аптека.
Маша пишет хоррор-рассказы. Дома у нее два младших брата-близнеца, поэтому при любой возможности она сбегает в «Печатную». Эти рассказы она выкладывает потом в общий доступ, но куда и под каким именем – не признается. Пока Маша бешено стучит по клавишам, кажется, что у нее в глазах пламя, на нее даже смотреть страшно. После колледжа она конечно же хочет уехать в столицу. Уехала бы раньше, если б не братья. Забирать их из детского сада успевает только она.
– Ты счастлива?
Я поднимаю голову от телефона. В Машиных глазах еще вспыхивают искорки недавнего огня.
– Ну, все ведь получилось, – поясняет она. – Или ты иначе себе это представляла?
– Нет, я…
Просто отвыкла от «все получилось». Не помню, каково это: когда что-то делаешь и получаешь результат, который восполняет твои затраты. Сил, эмоций, времени, даже денег. Кажется, это называется «достойный». В последнее время все мои результаты больше напоминали болото. Только выдернешь ногу, увязшую по щиколотку, и поставишь ее туда, где наверняка должна быть опора – тут же провалишься в топь по самый пояс. И теперь я боюсь обрадоваться. Встаю, улыбаюсь людям, заворачиваю покупки, забираю деньги, расправляю и укладываю купюры в пухлый конверт. Баюкаю внутри маленький теплый комок, но даже мысленно к нему не обращаюсь. «Ура!» – и я проснусь в своей комнате, а вещи окажутся заперты в гараже. «Мы молодцы!» – и вся наша выручка превратится в резаную бумагу. «Победа!» – лучше вообще не представлять…
– Я очень вам благодарна. Тебе и Савве. Очень.
– Окс, – соглашается Маша и с хрустом потягивается. Щурится на экран сквозь круглые очки со стеклами без диоптрий. – Уже шесть. Мы до скольки здесь?
– До шести…
– Ура! – Хлопок пробки похож на выстрел, а Савва продолжает совершать ошибку за ошибкой: – Мы молодцы! Победа! Майя, сколько там?
– Почти семь тысяч.
Хитро улыбаясь, он достает из заднего кармана что-то, свернутое в трубочку, и припечатывает ладонь к столу.
– Восемь.
– Девять, – подхватывает Маша, повторяя его жест.
– Десять, – всхлипываю я и роюсь в сумке, но все двоится. Я шмыгаю носом и не могу перестать, особенно теперь, когда они обнимают меня с двух сторон, какие-то ставшие очень моими люди, могла ли я представить вас, когда ехала сюда и морщилась от окружающего меня убожества по пути с вокзала? Забавно, но мутная «магия» Джона сработала, хоть он и пытался этому помешать.
– Давай соберем все, что осталось. Здесь не так много – могу отвезти в переработку! И… Я заберу себе один рейл, ладно?
– Я бы тоже один взяла. На память.
Так, прихлебывая шампанское, – Савва за рулем, поэтому подносит к нашим бокалам стакан с соком, – мы потихоньку приводим «Печатную» в прежний вид. Первым делом Савва затаскивает в подсобку арку из воздушных шаров. «А как же аптека?» – кричит ему Маша, от усталости мы ухахатываемся истерично и даже пьяно, именно тем смехом, который не сулит ничего хорошего. Продолжаем посмеиваться даже на улице, стоя под окнами первого этажа, забранными в решетку в форме солнца с лучиками. Пока Маша пытается распробовать мой «айкос», Савва перетаскивает в пикап рейлы. Остатки вещей – всего два пакета – я держу в руках.
– Как он на меня посмотрел! – хихикает пьяненькая Машка. – Но ты бы видела моего папку. В нем десять таких Джонов. У него еще шрам на щеке, в цеху листом металла резануло…
– В машину, – шипит Савва и больно толкает нас в спины. – Быстро.
– А что? – возмущается она. – Мы куда-то спешим?
Но я уже вижу их. Трое. Во рту становится кисло. Возможно, те самые, что грабили меня в подворотне. Или другие, неотличимые от них, с размазанными лицами и трещинами вместо ртов, безразличные, твердые, высоленные.
– Бежим.
Я хватаю ничего не понимающую Машу за руку и тащу за собой. Боюсь смотреть в сторону этих, но мне кажется, что они тоже срываются с места, как только понимают, что мы не расходимся в разные стороны, я не вижу, но чувствую движение и злость. Вталкиваю ее на заднее сиденье, запрыгиваю следом. Машина с визгом срывается с места раньше, чем я захлопываю дверь.
– Козлы, – говорит Савва, поглядывая в боковое зеркало. Я тоже смотрю назад – они стоят там плечом к плечу и уменьшаются до тех пор, пока мы не сворачиваем с придворовой территории на дорогу.
– Это Джон, что ли? – твердит Маша, до которой наконец-то дошло. – Джон, да? Говно, ну какое говно.
– Видимо, – говорю, держа ладони между стиснутых коленей, но это не помогает – меня все равно колотит со страха.
– Он знает, где ты живешь?
– Нет, наверное. Хэзэ, Маш. Я живу там же, где жил мой брат, а он заделал ребенка сестрице Ильи. И Вика ко мне приходила. Вика знает.
– Блин, – сдавленно шепчет она. – Херово.
На светофоре Савва оборачивается с водительского кресла и протягивает мне ладонь.
– Завтра заеду. К Яне вместе, а до этого сиди дома.
Глава 9. Кубик с дырками
Март: «Каждую ночь она спала в переходе, сидя на чемодане».
Да, я тоже ее видела – худощавую, с длинными седыми волосами. Она спала в переходе нашего «Орехово», сидя на чемодане прямо напротив стеклянных дверей выхода из метро. Патруль ее не трогал. По бокам громоздились еще какие-то мешки, но она всегда сидела на чемодане. Только один раз я заметила ее, катившую этот чемодан по перрону. Высокая, сухая, в черной шляпе с широкими полями, она не выглядела как бездомная, но, очевидно, ею была. Звали ее Рушка. Потом она просто исчезла: перед Новым годом или чуть раньше я выходила из метро вместе с Мартом, а Рушки не было. Я заметила это, но внутри ничего не шевельнулось. Все осталось как раньше, но без Рушки.
Март не пишет о том, как выманил ее на поверхность. О чем говорил с ней, что пообещал, если она пойдет с ним. Сначала он бил ее, а потом перерезал ей горло. Рушка не кричала и не сопротивлялась. Елена Гнатюк приехала в Москву после того, как лишилась дома в Тульской области – риэлтор, которому она доверила вести дела по продаже, оказался мошенником. Все, что осталось у Елены, поместилось в один чемодан. В поезде ее ограбили – не стало паспорта, денег и мобильного телефона. Елена ехала к сыну, с которым давно не виделась. Знала только, что десять лет назад, выйдя из тюрьмы, он поселился у подруги где-то возле станции метро «Орехово». С тех пор связь с ним прервалась. Других знакомых в Москве у Елены не было. После ограбления ее поддержала пенсионерка Алла Ильинична Демичева, которая ехала в том же вагоне. Позже Елена несколько раз обращалась к ней для того, чтобы помыться и получить тарелку горячего супа. Днем она пыталась разузнать что-нибудь о сыне, а с девяти вечера и до утра сидела на станции – так он мог сразу увидеть ее по пути домой. Но раньше ее увидел Мартин Лютаев…
Ольга торгует в этом переходе выпечкой: «Рушкой мы ее прозвали. Побирушка, а кто она еще. Нет, денег при нас никогда не просила. Подкармливали, конечно, жалко же. Имя не говорила, она вообще с нами не разговаривала – видно, стыдилась. Ну, что попала в такую ситуацию. Была всегда трезвая. Он подошел, растолкал ее, что-то сказал. Молодой парень, симпатичный, на бандита не похож. Она встала, баулы свои собрала и пошла за ним».
Разыскать сына Елены Гнатюк так и не удалось.
Вечером пятнадцатого ноября мы посмотрели новых «Ангелов Чарли», Март проводил меня до дома и должен был ехать к себе на съемную. До полуночи он писал мне и слал стикеры. Потом мы попрощались: «Сладких снов. Люблю тебя».
Я перечитываю статью несколько раз. Стараюсь не думать о том, что Март убивал Рушку с мыслью о том, что она – городская грязь, оскорбляющая мой взгляд, хотя именно с ней эта его идея ударила меня в лицо. Если Анну Николаевну Нелидову и Льва Коя я никогда не видела, то Рушка была «наша»: мама строила догадки о том, кто она такая и что с ней произошло, папа пытался сунуть ей денег, а для меня она была частью жизни – той неизменной ее частью, которая исподволь дает ощущение стабильности. Раз она здесь, значит, все по прежнему, как вчера, позавчера и третьего дня. Не о чем волноваться.
Но не поэтому я снова и снова пробегаю глазами по знакомым строчкам. Я что-то пропустила. Дом в Тульской области, чемодан, пенсионерка. Пенсионерка, дом, чемодан. Поискала «Алла Ильинична Демичева Елена Гнатюк» в Гугле – нет, ничего нового. Все те же «помыться» и «суп» на разные лады.
Свернувшись под тощим одеялом, я всей собой чувствую обещанные синоптиками ночные заморозки. Где-то в отдалении, за несколькими стенами, орут друг на друга мужчина и женщина. Они всегда делают это в полночь. «У нас ведь как в Простоквашино…» – всплывает в голове папина фраза.
Я резко сажусь в постели. У нас ведь как в Простоквашино – приезжай кто хочешь и живи где хочешь. Брошенных домов навалом. Это он про бабушкину деревню говорил. Я играла в приставку и слушала вполуха – мне их взрослые разговоры были неинтересны. Вроде, какая-то тетка из первого подъезда не могла выгнать из квартиры своего бывшего, а жить она хотела с настоящим, ну или с будущим, кто их разберет, а бывший уперся – жить ему больше негде. Тогда этот настоящий-будущий пришел в квартиру, поколотил бывшего и выкинул на улицу. И замок на двери поменял. Папа очень озадачился судьбой этого выкинутого и предложил ему перебраться в деревню, даже какую-то старую мебель подкинуть пообещал.
А звали его… Я сижу, таращусь в темноту и бешено тру виски.
«И куда? – ворчит бабушка, пока папа тащит с чердака громоздкий и жутко грязный телевизор. – Не показывает же!»
«Запоказывает, – кряхтит папа. – Человеку надо новогоднюю речь президента послушать. Что за Новый год без речи?»
«Гнатюку, что ли? Вот дался тебе этот алкаш!»
– Он, – шепчу я, пораженная собственной догадкой, – случайно убил свою сестру…