Я запросто могла бы продрыхнуть до обеда, но даже в воскресенье мне не обрести покой – в прихожей звонит телефон. Омерзительный звук. Как будто прямо в мозг засунули вилку и взбивают его в омлет. Тетя Поля снимает трубку, тапочки шлепают в мою сторону. Сейчас как всегда войдет без стука…
– Майя, тебя к телефону! – бодро звучит из-за приоткрытой двери. – С училища.
«С училища»! Я ржу, но пытаюсь делать это беззвучно. Спать, конечно, уже не хочется. И когда говорю «алло», все еще вытираю слезы.
– Майя, здравствуйте! Это Лариса Васильевна. Из деканата.
Кажется, мое ответное приветствие звучит неуверенно – она понимает, что я ее не узнала, и торопливо добавляет:
– Еще раз спасибо за платье и то, что вы сделали для Яночки!
– Здравствуйте, Лариса Васильевна! – повторяю я тверже. – Спасибо, что пришли. Все прошло отлично, мы собрали гораздо больше, чем рассчитывали, и сегодня… – Мне приходится посторониться, потому что тетушка собирается в «Магнит», а ее пальто висит на вешалке, перед которой стою я. – Сегодня постараюсь все передать Яниной маме.
– Я поэтому тебе и звоню, – говорит Лариса Васильевна, пока я закрываю за тетей дверь и накидываю цепочку – да, она здесь есть. – Вера в больнице.
– Ох.
– Вместе с Яночкой. Ей стало хуже. Думали, простуда, а вчера… – Она замолкает и, кажется, шмыгает носом. – Пневмония. Я продиктую тебе сотовый Веры. Запиши, ладно?
Я поспешно лезу в тумбочку за тетушкиной телефонной книгой, в которую тщательно внесены номера ее подруг.
– А сын? – спрашиваю, пока гоняю пальцами огрызок карандаша, а тот убегает в самый дальний угол. – У нее ведь сын. С кем он сейчас?
– Паша со мной.
Я ничего не говорю, потому что не знаю, что сказать, но она принимает мое молчание за вопрос. Это был не он. К чему бы мне вообще об этом спрашивать.
– Яночка – моя племянница.
Я вдыхаю, но она не дает мне права реплики, как бы заранее подводя черту под дальнейшим обсуждением, которого и так бы не произошло:
– И им сейчас очень нужна любая помощь. Позвоните Вере, пожалуйста.
Я записываю двенадцать цифр, прощаюсь и аккуратно вешаю трубку на рычаг. Конверт с деньгами лежит на моем столе и выглядит внушительно, но внутри – почти одни сотенные бумажки. Десять тысяч – это ничто. Удивительно, что еще вчера они казались мне победой.
Вспомнив о деньгах, я достаю из-под подушки смартфон – даже он стоит дороже – и перевожу на тетушкину карту двадцатку из тех денег, что перечислили мне квартиросъемщики.
Вера отвечает едва ли не быстрее, чем я набираю номер. Словно сидела с телефоном в руках и ждала моего звонка. И про распродажу тоже знала, но теперь, когда я слышу ее дрожащий голос и сбивчивые слова благодарности, мне сложно отделаться от мысли, будто они – и Вера, и Лариса, – ожидают чего-то другого. Большего. Так действительно могло показаться со стороны – красивая «Печатная», шарики, рейлы, музыка и люди, которые покупают вещи… В гараже все это выглядело бы иначе.
Вера просит меня приехать через час, тогда она сможет спуститься в приемный покой. Больницу я нахожу по «Яндекс.Картам» – в городе она всего одна. Корпуса на плане не пронумерованы. Просто спрошу у местных, как найти второй. Савва ничего не говорил о том, во сколько появится, но дергать его неудобно – я уверена, что никакой опасности снаружи нет. На всякий случай выглядываю в окно – нет – и начинаю одеваться. Как раз возвращается с продуктами тетя Поля. Открывает дверь своим ключом, но цепочка крепка, и тете приходится ждать, пока я ее впущу. Вид у нее сумрачный.
– Там тебя какие-то ребята спрашивали, – говорит она с поджатыми губами. – Сказали, твои друзья.
Внутри меня со свистом открывается дыра, и в нее, как в воронку урагана, засасывает все, кроме этих узких губ под перламутровой помадой цвета фуксии.
– Как они выглядели?
– Как шантрапа. Я их прогнала.
– А они?..
– Нахамили, из подъезда вышли, я дверь захлопнула.
Про дверь я дослушиваю уже из своей комнаты. Еще немного, и я исчезну целиком, потому что они там, на противоположной стороне дороги, и один из них поднимает голову и смотрит на мое окно ровно в тот самый момент, когда я смотрю из него. У меня слабеют коленки. Я пригибаюсь, хотя вряд ли меня видно за тюлевой занавеской, и судорожно, не попадая по нужным буквам, пишу Савве: «Они здесь!»
Спустя бесконечные две минуты он отвечает: «Выехал, сиди дома».
– Обедать будешь? – кричит тетя Поля.
От одной только мысли о еде я готова вывернуться наизнанку. Чтобы отвлечься, шарю в телефоне, прочитываю все новости с каналов, на которые подписалась и выключила уведомления – набежало несколько сотен новых сообщений, потом захожу в статистику подкаста: первый выпуск «13/09/19» про Анну Николаевну прослушали 2 487 раз, второй – «10/10/19», про Льва Коя – 1 146. Это неплохой результат, но я не могу ему порадоваться. Просто сижу, прижавшись спиной к теплой батарее, и думаю о том, что в конце следующего выпуска можно было бы попробовать рассказать о Яне. Если тысяча человек переведут по пятьдесят рублей, мы получим пятьдесят тысяч. Это уже весомо…
«Выходи, я рядом».
Тут же срываюсь с места, хватаю конверт с деньгами, запихиваю его во внутренний карман куртки и снова смотрю в окно – пикап Саввы спускается вниз по улице и останавливается неподалеку от «шантрапы». Его замечают. От черной троицы отделяется один циркульный ходок, и он шагает к машине. Что-то обсуждают через стекло. Савва открывает дверь и выходит, второй ненадолго его загораживает, снова говорят, чтобы лучше видеть, я прилипаю к стеклу ладонями и носом. Расходятся. Савва садится обратно в машину, те трое воссоединяются и… бегут. Я внутренне ликую – они бегут! И сама выскакиваю из квартиры – их нет – огибаю дом – нет! – и несусь через дорогу к одинокому пикапу на обочине, открываю дверь, запрыгиваю внутрь:
– Ты! Ты просто боженька! Что ты ему сказал?
Савва улыбается мне с водительского кресла. В салоне жара, от борта до борта тихо плещется ретро, пахнет химозной клубникой. Савва прижимает ладонь к животу, свитер в этом месте темнее.
– Я. – Застревает в горле. Не могу говорить. – Скорую. Сейчас.
Он мотает головой.
– Тут одна машина на район. Я не дотяну.
И снова улыбается, совсем потерянный и испуганный не меньше моего.
– Пересаживайся. – Я слышу себя так, будто собственный голос звучит из динамиков вместе с музыкой. – Назад и ложись. Ты же можешь? Ты можешь.
И выхожу, чтобы подставить ему руки, обхватить, поддержать на два шага. А потом забраться на его все еще теплое место за рулем.
– Что ты творишь, – без вопросительной интонации произносит он из-за моей спины.
– У меня есть права. – Звук все еще идет не из меня. – Я год ездила по Москве на «Поло» с механикой. Давай не сомневайся.
Мы трогаемся с рывком. Дальше лучше – руки помнят. На автомат пожидился. Да ладно, я сдавала на механике. Это просто. Нужно слушать двигатель. Так ты по звуку переключаешься? Ну, в общем, да.
«Яндекс.Карты» еще помнят мой запрос: на светофоре я меняю пеший маршрут на автомобильный, пятнадцать минут пути, ладони скользят по рулю, и я держу его крепче.
– У вас правда семеро детей в семье?
– Да, – отзывается он. – Родная сестра учится в Москве на дизайнера. Пятый курс. Я второй по старшинству. Остальные мелкие.
– Родные?
– Нет, приемные. Но мы дружим.
По указанию навигатора я сворачиваю на «40 лет победы», и спина покрывается мурашками – дорожные конусы. Обе полосы перекрыты. Два мужика в спецовках вяло курят на обочине. Заметив меня, они вскакивают и машут руками, но поздно – мне некуда деться. Один из конусов попадает под колесо и издает звук, будто я раздавила жирного клопа. Остальные разлетаются в стороны, как кегли. Мужики жмутся к забору, я успеваю разглядеть их обалдевшие лица, и снова – трубы, трубы, трубы, ангары, шиномонтажи.
Нужно дышать. Забыла.
– Они от тебя не отстанут, – слабо говорит Савва. Я выключаю магнитолу, чтобы хоть что-то расслышать. – Иди в полицию.
– Мне нельзя в полицию.
И хотя он ни о чем больше не спрашивает, я чувствую, что должна объяснить. Совсем чуть-чуть оправдаться за то, что даже не пытаюсь оказывать сопротивление.
– У меня есть подкаст. Послушай его, пожалуйста. Он называется «Не говори маме».
– Окс. Если кто-то спросит тебя о том, что случилось, отвечай – ничего не знаю.
Больше трепаться некогда: я торможу перед шлагбаумом, ору в окошко будки КПП про раненого в салоне, хирургия – шестой корпус, шлагбаум поднимается, мы плутаем объездами, я оставляю тебя в незапертой машине и бегу в приемный покой. Кричу, что ты умираешь, нужны носилки, трясу их всех до тех пор, пока они не начинают слышать меня – ты умираешь, нужны носилки к машине, наконец, санитарка в белом халате охает: «Младший Терпигорев, что ли?» – и зашевелились, забегали, впрочем, возможно, время растянулось только для меня, и все произошло быстрее. Когда тебя увозят, ты поднимаешь руку, и я тоже машу тебе в ответ. Остаюсь сидеть в холле, обутая в бахилы за рубль, и жду новостей, но их все нет, вокруг очень много стариков с осунувшимися лицами и женщин, которые сидят рядом с ними, не сняв уличной одежды, и пакетов с «передачками», и запаха фенола. Мимо меня, цокая каблуками, пробегает девчонка с медовыми волосами, заплетенными в косу. Возвращается: «Ты его привезла? Никуда не уходи», и я не ухожу. Думаю почему-то о сестре-дизайнере из Москвы – как она могла так быстро сюда добраться? Но потом мы выходим во двор, и она повторяет: «Это ты привезла моего сына? Что с ним случилось?» Не знаю. Не верит, прикуривает вторую сигарету от догоревшей. Да, мы должны были встретиться, я просто села в машину, а он уже истекал кровью. И тогда я привезла его в больницу.
Джону это просто так не сойдет. Я скажу не те слова, какими легко разбрасывается Илья. А очень весомые слова. Такие, что его уничтожат. Сравняют с землей. Слова на это способны. Я знаю.