– Он что-то про тебя узнал. Что-то стремное. Не спрашивай – я не знаю. Он не говорит. Только намекает. Теперь тебе точно конец.
Меня ведет в сторону так резко, что я хватаюсь за край стола. Головокружение не прекращается. Вдох через нос, выдох через рот. Может, еще и не это. Может, он выдумал себе тайну, а Вику подослал, чтобы меня запугать.
– Если что, – продолжает она, – я не смогу тебе помочь.
Еще бы не сможет. Я-то уеду, а она останется здесь, в этой консервной банке с червями, из которой они никак не выберутся только потому, что слишком крепко сплелись в клубок и уже не могут разобрать, где чей хвост.
– Жалко мне тебя, Майечка… – сетует один такой не самый жирный червяк. – Но на мою помощь не рассчитывай.
– Себе помоги. – Получается довольно резко. – Не общайся с Джоном, не ведись на манипуляции и думай своей головой.
При всей своей зависимости Вика отнюдь не глупа. Я точно знаю, что она меня слышит. Сейчас обидится, развернется, уйдет, но, может быть, через месяц, два, год… Что-нибудь да щелкнет.
Она конечно обижается, разворачивается, и уходит, а я смотрю в телефон – там очередное «спасибо» от Веры – и вспоминаю.
– Вик, стой!
Она оборачивается, всем видом демонстрируя как ей этого не хочется, как я ее бешу и зачем она вообще сюда приперлась. Но я протягиваю ей свой телефон с открытыми «Яндекс.Картами», и она вынуждена подойти.
– Ткни, пожалуйста, в ту точку, где вы ложитесь на рельсы, – прошу я, когда телефон уже оказывается у нее в руках. Нехитрый прием уличных торговцев: сначала всучить товар, и только потом озвучить цену.
Она действительно смотрит на меня так, словно я заставила ее взять дохлую змею. – Никто не узнает. Я схожу туда всего один раз.
Ногти-когти звучно клацают по экрану. Скроллит карту – уже неплохо.
– Так ты, значит, поверила?
– Ну-у… – От волнения я начинаю раскачиваться на задних ножках стула, как первоклашка. – Слышала только положительные отзывы.
Вика возвращает телефон. Точка обозначена. Я мгновенно делаю скрин экрана, чтобы ее не потерять.
– Только нельзя загадывать смерть, иначе…
– Сама умру, ага, – перебиваю я. – Да не желаю я ему смерти, не бойся. Я вообще ничего ему не желаю. Счастье, радость и любовь.
– И когда ложиться будешь… – Она поворачивается ко мне бочком и горбит спину. – Ты лицом вниз ложись. Будет не так страшно.
– Спасибо. – Теперь уже серьезно. Сама бы я до этого не додумалась. – Спасибо, Вик.
– И тебе. Ты… нетоксичная.
Что-то толкает меня изнутри – то ли от вида ее плеч, которые не распрямляются, даже когда она уходит, то ли от взгляда, то ли от самого этого слова. Я не ожидала его услышать, хотя почему бы нет, им сейчас пользуются все и каждый… Но от Вики оно звучит неожиданно, как если бы она гуглила статьи про абьюзивные отношения. Учитывая то, что она в них попала, это более чем правильно. Тогда отчего так не по себе?..
Когда Маша наконец выходит с занятий и предлагает заглянуть в «Магнит», чтобы купить для Саввы апельсинов, я почти собираюсь с духом. Но не со словами, способными объяснить, какого черта и зачем я собираюсь делать. Просто беру ее за руку. Прежде, чем мы пойдем в больницу, мне нужно успеть кое-что сделать. Нет, недалеко. И ненадолго. Побудешь со мной? Апельсины да, обязательно возьмем.
Чудо. Ведь даже у Ильи получается – он все еще не вылетел из колледжа. Как думаешь, почему?
– Ты уверена, что нам сюда?
Я иду по приборам – уткнувшись в навигатор. Некуда больше смотреть. Бетонный забор с неряшливыми граффити – постройки за ним напоминают индустриальные гробницы, сложенные из серых плит, жухлая трава, по которой мы идем вдоль железнодорожной насыпи, на запасных путях – «товарняк». Вагоны-сардельки и вагоны-коробки. На колеса я стараюсь не смотреть. Вот она, точка. Только я отыскиваю ее глазами – и сглатываю, видя мощные, черные от креозота шпалы, – мимо нас на полной скорости проносится электричка. Блин, блин, блин! Жар, грохот, ветер в лицо. Машка стоит чуть подальше с апельсинами в обнимку.
– Только ни о чем не спрашивай, – говорю я ей, когда снова становится тихо. – Жди меня тут.
Взбираюсь на насыпь и перешагиваю через рельс. Не здесь ли нашли Катю? Капище, капище, капищ-щ-ще – плещется в голове, когда я опускаюсь на колени. Это несложно. Гораздо проще, чем не упасть совсем. Осторожно. Вот так. Никакого капища «Гугл» на этом месте не диагностировал. Я проверяла.
– Майя! Поезд!
Я слышу – и всем телом вжимаюсь в землю.
– Майя-а!
Машкины руки хватают меня за куртку и тащут, сетку с апельсинами при этом не выпускают. Я сажусь и смотрю на нее снизу вверх – лицо у нее настолько белое, что его как будто нет.
– Отойди! – кричу. Свист приближающегося состава все громче. – Подожди меня внизу!
Машка не двигается с места.
– Уходи! – снова ору я и отталкиваю ее в сторону. Бросаюсь на шпалы, успеваю накрыть голову руками, и…
Мы с Мартом сидим перед компом в его комнате, пахнет домашней пиццей, у нас одна банка пива на двоих, и мы прикладываемся к ней по очереди, на экране персонажи Филиппа Авдеева и Никиты Кукушкина волокут девушку, которая не может ходить, на рельсы, и смеются. «Другой поезд!» – кричит она. «Нет, этот!» И кладут ее точно так же, как лежу сейчас я. Что это было? Где это? «Ученик?» Нет, что-то другое, тоже про школу. И тоже с ребятами из «Седьмой студии»… Ревенко и Горчилиным, Кукушкина там не было, зато он играл главную роль в постановке «Мученик» по тому же сюжету и… «Класс коррекции»!
Желание, желание, желание. Я не знаю, как общаться с богами поездов, возможно, у Джона на этот счет тоже существовали инструкции, но не языке же пчел они все «изменяли будущее», поэтому я просто думаю, думаю изо всех сил: пусть Яна поправится, пусть Яна поправится, пусть… До тех пор, пока не возвращаются свет и тишина. Огромные глаза Маши. Птица еще какая-то надрывается.
– Ты как? Ты зачем? Что это сейчас было?
– Я… – Ноги совсем меня не держат, и футболка, которую я надела под свитер, промокла насквозь. Из-за этого холодно. – Вот же дура… Я дура, Маш.
Девушка, которая не могла ходить, поднимается с путей, делает несколько шагов вслед ушедшей электричке и падает. Авдеев подхватывает ее. Они целуются.
– Это уж точно.
– Мне нужно найти один фильм. Интересно, Джон его видел?
– Майя! – Она щелкает перед моим лицом пальцами. – Какой фильм? Какой Джон? Мы в больницу собирались!
– Да, точно…
Я хватаюсь за нее, и мы идем прочь. Внутри меня в замешательстве покачиваются весы, на одной чаше которых – то, что Джон дернул идею из не самого известного, хоть и крутого кино, на другой – Илья, все еще не вылетевший из колледжа, и вера в чудо.
Спустя десяток наших медленных шагов у Маши звонит телефон. Она отвечает, в трубке звенит взволнованный девчачий голос. С ее лица снова сходит краска. Она прячет телефон в карман куртки, прижимает к груди апельсины и смотрит на меня, не моргая. А потом говорит:
– Бежим!
Да, Вика не сможет мне помочь, но не потому, что я уеду, а она останется в Красном Коммунаре.
Маша подбегает к краю платформы, смотрит вниз и возвращается с перекошенным лицом, зажимая ладонью рот. От попыток сдержать рвоту по ее щекам текут слезы. Людей много, но туда никто не смотрит.
– Не ходи, – сипит она. – Там Вика.
К нам приближается девушка, видимо, та самая, что звонила. Молча по очереди нас обнимает. На экране ее смартфона – открытое приложение «Вконтакте», она молча показывает что-то Маше, держа палец на нужных строчках. Я не лезу, может, личное, но Маша, прочитав, передает смартфон мне – «Прощайте. Я ухожу. Мне не нужна магия, чтобы изменить будущее и даже настоящее».
Это я. Это мои слова. Но я не… Я не об этом говорила, Вик.
Затылок упирается в стену. Того самого вокзала, к которому я приехала два месяца назад, и тетя Поля выбежала мне навстречу из этих дверей, но не потому, что заждалась и рада видеть, а на работу опаздывала.
Сейчас они тоже распахиваются и выпускают женщину в расстегнутом пуховике – она бежит с раскинутыми в стороны руками, я вижу ее со спины, бежит так, словно в эту самую спину ее ружьем толкают, испорченные «химией» редкие волосы торчат дыбом. Она кричит: «А-А-А!». Возле самого края ее хватают и держат, пытаются не пустить, а она все кричит «А-А-А», и «Что ты наделала», и снова «А-А-А». Маша и ее одногруппница плачут в сторонке. Я сползаю по стене и вдруг упираюсь взглядом в новенькую ярко-красную куртку – сперва она кровавым пятном маячит на периферии зрения, но на нее невозможно не обернуться. Куртка мне не знакома. Зато тот, кто в ней…
– Что ты делаешь.
Я не понимаю, как оказываюсь на ногах, и пропускаю все, что было между стеной и этой курткой, просто в следующее мгновение она уже скрипит в моих стиснутых пальцах и я трясу его, трясу изо всех сил, и ору громче Викиной мамы:
– Что ты делаешь, тварь? Тварь, что ты делаешь? Это же люди! Живые люди!!!
Все, кто до этого молча курили, или плакали, или шептались, скучковавшись группами, смотрят теперь на нас – меня и Джона. Я узнаю их лица – здесь много наших, из группы, и тех, кого я видела в колледже. Есть пассажиры поезда «Москва – Волгоград». Есть мы.
– Отойди от меня, психичка! – во весь голос возмущается Джон. – Иди отсюда. Кто-нибудь, уберите ее!
Но я вижу, что ему плевать. Он смеется надо мной – одними глазами и уголками губ. И отбивается, как от мелкой шавки – тоже забавы ради.
– Крутой у тебя подкаст, Жданова, – шипит он мне на ухо, больно схватив за локоть и притянув к себе. – Поздравляю.
– Ты убийца.
– Ой! – делано восклицает он для всех. – Вот кто бы говорил! – И только я слышу: «А ты докажи».
– Пойдем отсюда. – Это Маша. Она стискивает мою ладонь. – Всем и так все ясно.
– Ну и что тебе там ясно, Страхова?
Мы силой заставляем друг друга уйти. Ехать к Савве уже поздно. Вместо вина Маша покупает водку, и я ей не перечу. Но впереди много работы. Теперь я точно знаю, что такого «стремного» вызнал обо мне Джон, но самым страшным были не слова, а то, что произносил их именно он – тот же самый человек, который совсем недавно пытался поцеловать меня в гараже. Прошло совсем немного времени, и вот он уже пытается меня растоптать. Как быстро все ломается. И как легко. И вот уже те самые мы, которые курили за колледжем и болтали о ерунде – не те.