Это началось 13 сентября 2019 года на платформе Царицыно».
Я конечно опаздываю. Выхожу остановкой раньше, вижу, что ошиблась, но горизонт чист, дальше приходится идти пешком; уткнувшись носом в «Яндекс.Карты», плутаю дворами, смутно обоняю чьи-то котлеты и компот, пробегаю мимо «Магнита» – очень хочется ледяного индиан-тоника, но заходить за ним некогда. Долго ищу переход через железнодорожные пути. Грязные составы обдают меня жаром, а я не понимаю, зачем я здесь. На что мне вообще сдалась блочная трехэтажка с одинаково больничными квадратами окон, этот так называемый «колледж» на улице имени жены Ленина, если завтра питерский театр «Мастерская» привозит в Москву «Письмовник»?.. Я уже видела его раньше и собиралась пойти снова, чтобы Сашка и Вовка-морковка, чтобы самые простые вещи заставляли умирать, чтобы онеметь от настоящего, а главное – вспомнить себя прежнюю, нас прежних, себя и тебя, Март, какими мы были в полутемном зале – и не были уже никогда с тех пор, как из него вышли.
Никуда не иду. Стою посреди улицы, зажимая ладонями дыру в том месте, где совсем недавно были «тогда», «туда» и «с тобой», и еще просто «ты» – отдельно, и «не забудь пополнить "Тройку"», и «оденься нормально, а не как обычно», «я же теперь за рулем», «ты всегда так говоришь, а потом кашляешь», и завтра, послезавтра, после… Когда мы еще не догадывались, что никакого после – нет.
«Март», – говорю я двери, прежде чем ее толкнуть, и повторяю: «Март, Март, Март» – до тех пор, пока не вижу стол, а на нем – фотографию с отрезанным черной ленточкой уголком.
– А… – сварливо доносится из-за спины.
– Я новенькая, – говорю я охраннице. – Опоздала. – Девушка с фото, подперев кулаком подбородок, глядит на меня и прощает. У нее старомодная прямая челка – очень красиво. – Что с ней случилось?
– С Катюшей? Под поезд попала, Царствие Небесное. Первый курс. Хорошая, жить бы еще да жить…
А была б нехороша – пусть помирает?
– Простите, тридцать девятая аудитория – это?..
– Третий этаж и направо.
Под взглядом Кати, которой уже нет, но она все равно на меня смотрит, привычное мартовское бормотание не получается. Я просто волоку свое неподъемное тело вверх по лестнице и чувствую себя Ведьмой Пустоши, явившейся в королевский дворец и дряхлеющей с каждым шагом под чарами придворной колдуньи Салиман. Чем ближе к аудитории, тем более тихо становится внутри и шумно – снаружи. Одно от другого отделяет всего лишь моя тоненькая телесная оболочка. Где эта тварь? Когда она придет? Да где эта тварь? Сколько можно ждать? Спорим, она стоит за дверью? Ах-ха-хах! Спорим, она стоит за дверью и подслушивает? Зассала! Зассала! Тварь нас боится, тварь, кошелка, тупая сучка из ток-шоу нас боится! Что мы с ней сделаем, а? Что мы с ней сделаем прямо здесь и сей же час?..
Я открываю глаза оттого, что рукам становится нестерпимо горячо. Ставлю чашку на подоконник и изо всех сил дую на ладони.
– Пей, – велит охранница. – Крепкий, с сахаром. Вон, белая вся.
– Голова закружилась.
Я совсем не помню, как сюда попала.
– Вы ее знали? – Фотография с траурной лентой меня гипнотизирует.
– Катюшу-то? Староста ваша, вместе бы учились. В Москву поступать хотела… – вздыхает охранница и обмахивает грудь широким крестом. – Так ведь по сторонам смотреть надо и слушать, а не… – И кивает почему-то на меня. Ах да, наушники. – У нас тут часто. И молодые, и старые. Одни в телефонах, другие в маразме. Ну что, оклемалась? Может, домой?
– Нет, я… – Если сдамся, они победят. – На занятия. Спасибо за чай.
Терпеть, говорю я себе, терпеть и шагать. Ты мог бы мною гордиться. Смотри, я сейчас открою эту дверь и ничего они мне не сделают, потому что я их не боюсь. Я вообще никого не боюсь. Я не…
– Прошу прощения, можно?
На меня смотрят буквально все, а спустя долю секунды – никто. И это лучшее «никто» в моей жизни. Я получаю приглашающий жест преподавателя – субтильного старичка в засаленном пиджаке – и вытираю спиной стену, протискиваясь к самой последней парте. Там уже сидит худощавый парнишка с ржаво-рыжими волосами, подстриженными под каре. Соседство опасений не внушает, и я приземляюсь на свободный стул. В воздухе разливается крепкий запах многократно пропотевшего свитера. Возможно, даже не одного. Я открываю тетрадь на первой чистой странице и, поскольку монотонный бубнеж преподавателя звучит для меня белым шумом, начинаю записывать почти дословно. В искусстве создавать видимость усердия мне нет равных.
Тетрадь моего соседа по парте постепенно покрывается логотипами неведомых групп. Буквы обрастают шипами, шипы – терновыми колючками, те захватывают все больше и больше пространства, пока не упираются в край листа. Букв уже не видно – сплошная какая-то «Спящая красавица».
– Ты вкусно пахнешь.
Я сразу теряю нить письменной мысли.
– Прости, что?
– Преля, а ты не охерел? – прилетает откуда-то сбоку, и мой собеседник на глазах теряет в размерах. Есть во всем этом нечто неуловимо знакомое и гадкое настолько, что становится трудно дышать. Нет, разумеется, комментарии в моих соцсетях нельзя сравнить с этой мимолетной и, в общем-то, дружеской репликой. Слушай, пора перестать реагировать так остро. И говорить «слушай».
– Как тебя зовут?
Стержень шариковой ручки под его пальцами, кажется, проминает тетрадь насквозь. На скулах расцветают алые пятна.
– Как тебя зовут… по-настоящему? – снова шепчу я на случай, если он не расслышал. – Я – Майя.
Вместо ответа он закрывает тетрадь и придвигает ее ко мне. На обложке, там, где предполагается информация о классе и номере школы, написано: «Апрелев Илья».
Нас разделяет апрель, но людей с таким именем очень мало, значит, это не считается. – Спасибо, теперь мне не так обидно, что родители назвали меня как предмет одежды.
А что ты скажешь насчет фамилии, Март I Мудрый?..
Оглушенная совпадением – ты словно кинул мне на парту записку, как делал это в школе, – я пропускаю момент, когда все собирают вещи и покидают аудиторию. Ильи рядом нет, но кто-то сидит за моим столом, краем глаза я вижу его сцепленные в замок пальцы. И когда поднимаю голову, Майя Жданова вскакивает со стула, бросается к окну, дергает раму и без единого вскрика шагает вниз, а Майя Зарецкая улыбается и говорит: «Привет!»
Март: «…зираю биомусор, недостойный называться человеками, а только городской грязью; зловонные кучи дерьма, притворяющиеся людьми, – но мы видим их насквозь, они несут чуму, слабость и смерть.
Не спал всю ночь. Нюхал ладони – хоть и вымыл руки с мылом, все равно слабо пахли железом. Ощущение иной реальности. Я изменился. За окном все как раньше, в комнате тоже. Мир не заметил потери. Позавтракал, на пары решил забить. Придумал, какой подарок куплю Майке. Она обрадуется, любит новые вещи и все красивое.
Хотел покурить и сам на себя разозлился: решил бросить – бросай. Только не ври себе. Интересно, нашли ее или еще нет?..»
Глава 2. Овсянка с мясом
«Гугл»: «"Вот тут она все время сидела, – рассказывает Дамир. Он работает на радиорынке неподалеку. – Как зовут, не знаю. Училка. Стихи читала. Выпивала, когда холодно, но не очень. Своих ждала".
"Своими" для бездомной бывшей учительницы начальных классов были невестка и сын. Каждый день они проходили здесь, под железнодорожным мостом платформы "Царицыно", по пути из дома на работу и обратно. Квартиру купили, продав другую – материнскую, трехкомнатную, в городе Видное. Пообещали жилплощадь и ей, но то ли денег не хватило, то ли совести… К себе не пустили: "Старая, пахнет, еще и дурная, пожар устроит – все на улице окажемся".
На улице оказалась только "училка". Днем она просила милостыню, по ночам спала в одном и том же проверенном подвале. Пока позволяла погода, пожилая женщина предпочитала оставаться на улице – любила природу. Царицыно – парк-музей, но есть и "дикая" часть. Туристов здесь не встретишь – разве что собачников, любителей пикников и таких, как "училка".
Поздним вечером 13 сентября было тепло и сухо. Бездомная сидела на лавочке. К ней подошел Лютаев. С собой у него была чекушка водки. Он предложил отойти в лесной массив, чтобы выпить. Когда оба оказались достаточно далеко от пешеходной дорожки, Лютаев приемом сбил женщину с ног, а потом продолжил бить по голове. Уже безжизненную, он поднял ее за руку и кинул через плечо, а затем нанес смертельный удар ножом в живот.
"Училку" звали Анна Николаевна Нелидова».
Он из тех, кто в курсе. Такие читают новости на телеграм-каналах, находят профили убийц и их девушек в соцсетях и, возможно, украдкой лайкают самые старые – чтоб никто не увидел – посты. Он мог бы шеймить меня в комментариях за то, что я сосала психу перед тем, как тот брал нож и шел резать бомжей. И мог дрочить на мои сохраненные в телефоне фотки, представляя себя на его месте. Красивый мальчик из хорошей семьи со стрижечкой «гитлерюгенд», айфоном предпоследней модели и Оксимироном в наушниках, вот только все это не отменяет того факта, что в нужное время для него найдется вакансия на вагоностроительном заводе, и ватник по размеру, пульт, диван, доступный и понятный каждому юмор на «ТНТ» под ритуальное пиво с чипсами, натужный супружеский секс раз в месяц, мечты об отпуске в столице, а по факту – в области на родительских грядках.
– Привет! Ты куришь? – говорит он дружелюбно и просто. Я тут же забываю, за что на него вызверилась, и киваю. – Составишь компанию?
Мы выходим в многоголосый коридор. Я все еще смущена неожиданным позитивным вниманием и забываю испуганно озираться по сторонам, но этого и не нужно – никто не тычет в меня пальцем и не провожает полным презрения взглядом. Мой спутник машет кому-то рукой, отвечая на приветствие. На лестнице нас перехватывает девчонка с прижатой к груди толстой книжкой – я мельком смотрю на обложку и с тихим внутренним «ох» узнаю «Дом, в котором»: еще одна записка из прошлого ныряет прямо ко мне в карман.