де-то пару раз в месяц бывала. Выпивали и это, ну… Стонали потом громко. Прошлой ночью тоже пришла. Поругались. Петька Купчик ее пырнул, а она встала, надела пальто и ушла. Недалеко, правда. Только по лестнице спустилась, на лавку присела и не встала уже. А Купчик спать лег и проснулся, только когда полицейские дверь начали ломать. Сказал, ничего не помнит…
Так я услышала от тети Поли, а теперь пересказываю Маше – тоже не впервые.
– Ужас, – говорит она и зябко ежится. – А про Илью слышала?
– Что про Илью?
Страшно мерзнут руки, даже перчатки не помогают. В Москве я видела на колясках специальные муфты – такие мохнатые рукавицы, которые крепятся к ручке. Мне нужна муфта. Маша тоже дышит на пальцы, прежде чем ответить.
– Ну, что их всех сначала убили, а потом уже пустили газ. И Митя твой не случайно на улице в коляске оказался.
– Слушай, газом у них действительно всегда воняло.
– Но если это правда… – Она затягивается и передает мне «айкос». Я не разрешаю ей дымить обычной сигаретой рядом с Митей даже на прогулке. – Если это правда, то следующий на очереди – Джон.
– При чем тут Джон?
– Скажи честно – это ты их убиваешь!
Довольно злая вышла шутка. Можно разлучить девушку с убийцей, но вывести убийцу из девушки не получится никогда. Так, кажется, говорят?
– Прости, я не подумала, – поспешно исправляется Маша. – Хотела сказать, что все это похоже на месть. Видимо, они выбесили само мироздание.
– А где сейчас вообще Джон?
– Не знаю. Давно его не видела. В царстве своем сидит, наверное, или как он это называет?
– Владения.
– Ха! Но в онлайне появляется, значит, живой. Мать Вики на него заяву написала о доведении до самоубийства.
– Да ладно! Серьезно?
– Она в курсе про магию и вот это всё из твоего подкаста. Так что да, вполне серьезно.
Нам пора возвращаться: тетя Поля должна сменить меня на дежурстве с Митей, а я – ехать за ползунками, чепчиками, шапочками и зимним конвертом. Сюда же входит все для купания, минимальный набор игрушек и так, по мелочи. Если честно, предвкушаю эту суету. Сама не вышла из возраста, когда вопишь при виде маленького костюма единорога или шампуньки с Олафом из «Холодного сердца». Сдав Митю бабушке, я натягиваю наушники поверх теплой шапки, прощаюсь с обоими и выхожу из подъезда – лавочка пуста, ее даже протерли от крови: на асфальте темнеет пятно с шлепком пены.
Месть. Маша права – именно так все и выглядит. Вот только я никому не говорила о том, что произошло в гараже, и не называла имен. А если бы называла – в Красном Коммунаре нет никого, кто хотел бы отомстить, даже закончись все моей смертью.
И все-таки я выхожу из автобуса, не доезжая до нужной остановки. Возле колледжа, двери которого сегодня закрыты. Выходной. Утром там будет две фотографии в траурных рамках. Прохожу через скверик мимо недостроенного спортивного зала, узкая улочка с трехэтажными желтыми домами. Деревья, похожие на торчащие из земли руки со сжатыми кулаками. Наконец, мостик, заброшки гаражей: я просто предупрежу его, и все. Он, разумеется, не поверит – я и сама себе не верю… Но если это дело рук человека, у Джона есть шанс. От мироздания, конечно, не скроешься.
Вагончика нет.
Я подбегаю и рассматриваю проплешину в том месте, где он был – вагончика нет! – и следы исполинских протекторов, отпечатавшиеся в грязи, – сгинул, пропал, испарился, – подцепили краном и увезли в неизвестном направлении, впрочем, нет, вполне известном – судя по колее, через пустырь напрямик, а дальше – кто знает?
Давно пора.
Скинув Маше фотку, сопровождаю ее стикером с grumpy cat и возвращаюсь к остановке, чтобы вернуться к своим обязанностям – если я не накосячу и куплю все необходимое сегодня, то завтра буду освобождена от прогулок с Митей и смогу метнуться в свою деревню, а после – заехать к родителям.
«А знаешь, – пишет Маша, – никто не может найти Джона».
Деревня больше не напоминает Простоквашино – на месте заброшенных изб повырастали коттеджи с петушками на крышах и замковыми башенками. Оценили, видимо, люди относительную близость к городу – в детстве мне казалось, что по дороге к бабушке мы проезжаем половину страны, а на самом деле всего-то двести километров от МКАДа, – и речку, и лес, и то, что эта самая близость никак здесь не ощущается. За высоченными серыми заборами не видно, что внутри, но почти на каждых воротах – одинаковые наклейки, предупреждающие, что дом находится под частной охраной. Я бреду знакомой-незнакомой улицей, на которой появился асфальт, сначала к почте – она все та же, «Почта России», разве что возле входа появилась велопарковка, а напротив – новенький детский городок в виде игрушечного кремля. Я уступаю дорогу черной «Infinity-QX» и сворачиваю к нашему дому. Мама занималась его продажей без меня. Даже не сказала, кто они – новые хозяева. Возможно, на его месте высится теперь такой же мощный оплот семейного достатка и благополучия…
Но нет. Это «Пятера». Обычная «Пятера», которая стоит на месте бабушкиного участка и двух соседних. Я захожу внутрь – она. Выхожу – снова она. Так себе финал… Вслед за мной вылетают две кассирши, одна из которых хватает меня за сумку. Я стягиваю наушники – орали, наверное, что-то, но я не слышала.
– Девушка, сумочку покажите, пожалуйста.
Вашу мать…
Спорить не хочется. Портить то, что и так уже испорчено. Они по очереди суют нос в мою сумку, спасибо, вы так быстро выбежали, вот мы и подумали…
– Я, – говорю, – жила здесь до того, как построили это дерьмо. Надеялась, что оно исчезнет.
Но нет. Зато наверняка исчез Константин Гнатюк – сам или помогли. Замуровали под фундаментом «Пятеры», чтоб крепче стояла.
Дом у дороги не настолько неузнаваем. Кто-то хорошенько над ним поработал – стены оббиты вагонкой, резные наличники выкрашены ярко-голубым, флюгер-петушок на крыше – кажется, здесь все помешались на петушках. Я все-таки подхожу к калитке и тяну ее на себя – незаперто. Вот он, пристрой. Светлое дерево, красная черепица на крыше… Никаких следов пожара. На участке – теплица и сад. Я осторожно шагаю к дому по выложенной брусчаткой дорожке. Просто спрошу. Спрошу и уйду. Спрошу – и уйду.
– Да, да! – раздается изнутри в ответ на мой стук. – Иду!
Дверь открывается. Изнутри крепко пахнет вареным мясом. Это он.
– Вы ко мне?
– Здравствуйте, Константин.
Теперь я умею определять возраст – ему лет сорок. Бритая голова, которую я запомнила, пролетая мимо на велосипеде, узкие губы, запавшие глаза и дико породистый нос. Все такой же тощий. Но голос низкий, запоминающийся. Раз услышишь – не забудешь. Я его уже слышала.
Переобуваясь в тапочки, я включаю диктофон и прячу телефон в передний карман джинсов вверх микрофоном.
– Два года прошло, да… – говорит он, сидя напротив меня за накрытым клеенкой столом. – Смеяться будешь, но он как будто что-то свое внутри меня оставил. Вот здесь, – и касается ладонью груди. – Чужой человек, а из такого дерьма вытащил… Если бы не он, меня бы не было. Я только утром это понял, когда протрезвел, и сказали, что он… Его… Легче тебе от этого не станет, но я с того дня ни капли. Даже курить бросил. Дом этот видишь? Все своими руками. Думал мать сюда привезти, но сначала нужно было… Работа… Ремонт… На работу устроился – сначала грузчиком, потом токарем, сейчас крановщик. Работы много, дома почти не бываю. Но когда возвращаюсь – всегда Саню вспоминаю. Что умер вместо меня. И все, ничего больше не надо. Хозяев дома нашел, заплатил им, чтобы честно. Немного, ну, сколько смог, остальное потом, постепенно. Теперь это все мое. А ведь приехал – дерьмо дерьмом. Ничего не помню, как в тумане.
– А ваша мама?
– Что?
– Вы хотели привезти сюда маму. Что вам помешало?
– Убили ее. Может, чаю, Майя? Черный или зеленый? С сахаром?
Меня трясет. Пока его нет, я набираю тетю Полю. Сегодня они с Митей должны были идти к педиатру. Я не журналист и не умею правильно задавать вопросы. В этом доме погиб мой папа. Но то, что Константин встал на ноги, дает мне надежду.
– Майя! Ты еще долго?
– Не знаю.
– У нас тут… Митя на осмотрах-то и не бывал, не водили его. А надо каждый месяц.
– Да ладно, – улыбаюсь я. – Он же здоровый, это видно.
– А педиатр сказала, с рождения вичевой. Про нашего Митеньку – вичевой…
– Черный или зеленый?
Я не отвечаю. Сначала меряю шагами крошечную комнату, потом подхожу к окну и отодвигаю штору.
– Что нам теперь делать, – шмыгает в трубку тетя Поля.
Не знаю. Не знаю. Видосы из «Ютьюба». Терапия. Кажется, с этим можно жить.
Там, за окном, на заднем дворе дома – вагончик Джона. И я действительно не знаю. Обещаю перезвонить и заново включаю запись, но не успеваю отойти от окна.
– Я заварил, – говорит Константин и ставит чашки на стол так осторожно, словно они могут взорваться.
Мы чинно садимся на свои места. Я уже слышала его голос. Это он палил по Илье, Джону и Стасе, стоя на крыше вагончика, который торчит теперь на заднем дворе.
– Константин, что случилось с вашей мамой?
– Ты знаешь, Майя. Ее убил Мартин Лютаев.
Наши плечи расправлены. Мы не сводим друг с друга глаз.
– Его тоже убили.
– Я прирезал его, как свинью.
Я дергаюсь и моргаю – кажется, отключилась, задремала, эти слова всплыли из короткого сна. Константин напротив. Говорил ли он это?
Когда чашка с чаем оказывается возле моих губ, я отставляю ее в сторону. Хватит с меня индиан-тоника в исполнении Джона. Константин провожает ее взглядом прищуренных глаз. Повторяет:
– Я прирезал Лютаева, как свинью.
Диктофон пишет.
– И семью Апрелевых? Стасю Черницкую?
– Апрелевы не следили за газом, – усмехается он настолько красноречиво, что ответ очевиден. – А Черницкую зарезал сожитель.
– Я видела вашу маму в метро. Она вас ждала.
– Знаю. Спасибо за подкаст.
– Что теперь?
– Чай не отравлен. Пей. Я не причиню вреда дочери человека, который спас мне жизнь.