Весь мой чертов дом остался дома.
Мы тогда ходили на «Мешок без дна» в клуб «Фитиль» – такой старенький кинозал на первом этаже сталинского дома, я их обожаю, всегда запоминается не только что, но и где, а там кажется, что показывают только тебе снятое специально для тебя; промозглый день, снежно и ветрено, мы грели друг другу руки и губы, в баре было дешевое пиво, и мы набрались этим пивом еще до начала сеанса. Целовались как ненормальные… Я поставила телефон в беззвучный режим, на экране жила невыносимо прекрасная Немоляева, во время фильма мне мечталось уйти к ней или хотя бы так же декадансно говорить и двигаться. Пошел мужик в лес, никакого вещества не принес, только сказку с очень дурным концом. В Неаполе все влюблены, и мужчины ходят с эрекцией, а фотографы – это агенты смерти. Я скрутила бумажный клювик из салфетки, приставила его к носу и шла так до метро. Ты спешил домой, мы разошлись по разным веткам и я тогда уже достала телефон. А там тринадцать пропущенных от мамы и эсэмэска, что папа умер.
Он, конечно, не умер, а погиб, вы ведь понимаете разницу?
Слез не было. Ходила туда-сюда по вагону и давилась криком. Написала Марту. Он оказался на моей станции раньше меня и вызвал такси. Мы поехали домой.
Самый большой в Красном Коммунаре универмаг «Праздничный» оказался крытым рынком с овощными и мясными рядами. Сейчас поздно, и они безлюдны. В темных холодильниках лежат пустые подносы. Шагающий впереди Илья уверенно петляет между прилавками и выводит меня к палатке с вывеской «Табак». Внутри есть жизнь. Я трижды повторяю продавщице свою просьбу, прежде чем она достает откуда-то сверху блок фиолетовых «Хитс». Товар, видимо, непопулярный. И цена московская.
– Только наличными, – говорит она при виде моей карты.
– У тебя тысячи триста не будет? – спрашиваю я Илью. – Завтра сниму и отдам.
Он делает круглые глаза и мотает головой:
– Тут, вроде, банкомат перед входом…
Мы возвращаемся. Мне отчего-то не по себе, но я не понимаю причины. Может, все дело в том, что я надеялась на шопинг с тележкой, в которую положила бы круассаны к завтраку и что-нибудь вроде варенья из сосновых шишек. Там такие крошечные маленькие шишечки, когда опускаешь их в горячий чай, они становятся совсем мягкими, а на вкус как елка. «Для поддержания здоровья и хорошего настроения рекомендуем принимать варенье по одной столовой ложке три раза в день!» – со вкусом читал папа на баночке, прежде чем плюхнуть вишнево-шишечную массу в креманку, и уже оттуда мы принимали по одной, а потом еще по одной до тех пор, пока не начинали скрести ложками по дну.
Все бы отдала сейчас за маленькую сосновую шишку. Ни на какой шопинг я, конечно, уже не рассчитывала – разве что на нормальное освещение. Лампочка над банкоматом мелко моргает, но, по крайней мере, она здесь есть. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Илья продолжает наивно наблюдать за всеми моими действиями. Я кое-как прикрываю кнопки рукой и ввожу пин-код: «2303». День и месяц рождения Марта. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Мобильный из рюкзака сообщает о списании. Деньги у меня есть – их ежемесячно перечисляет на эту самую карту семья, которая живет сейчас в моей квартире. Для поддержания здоровья и хорошего настроения рекомендуем не вспоминать о том, что сделала мама.
– Вот видишь – все в порядке! – возвещает рядом со мной жизнерадостный девчачий голос. Я в панике поднимаю взгляд на Илью. А там не он.
– Ну что, пошли? – встряхивает кое-как подстриженным каре незнакомая девица, зачем-то напялившая одежду Ильи, а то и самого Илью. – Закроются же.
– Ты… – Еще никогда в жизни мне не было так страшно.
– Лол, – говорит уже Илья и двигает к выходу. Я – за ним, не сводя с него глаз. – Чего уставилась?
С бешеным сердцебиением и уже не вполне понимая, что делаю, я забираю свой блок, прячу его в рюкзак и очень, очень хочу на воздух.
– Илья?..
Она загадочно улыбается и не отвечает. Поправляет волосы. Поводит плечом. Метаморфоза кошмарна в своей молниеносности – Илья не переодевается в платье, не красит глаза и не нахлобучивает… (я пытаюсь сглотнуть, но нечего) парик. Его мимика, манеры, походка…
– Как ты это делаешь?
– У меня два голоса.
Мы наконец выходим на улицу. Я открываю и закрываю рот вроде задыхающейся рыбки.
– У тебя – два тебя!
– Можно и так сказать. – Она отвешивает комичный поклон. Я пытаюсь втянуть шею в воротник куртки.
К нам семенит маленькая женщина с картонкой в руках – до этого она топталась возле дверей кавказского ресторана. На картонку наклеен лист бумаги с напечатанным на нем черно-белым портретом. Ниже крупно написано: «ЯНА». Черный крестик, молитва.
– Девочки!.. – говорит попрошайка. – Девочки!
Она тоже видит перед собой двух девочек, хотя у меня при первой встрече с Ильей никаких сомнений в его гендерной идентичности не возникло.
Я достаю и не глядя протягиваю ей двухсотрублевую купюру. Илья смотрит на нас и умильно улыбается.
– Перестань, пожалуйста. Это выглядит очень… Странно.
Это выглядит как чертова личностная патология.
– Джону нравится.
– А мне – нет!
Некоторое время мы идем молча. Я тщетно пытаюсь уложить увиденное в голове. Пока что там уйма вопросов один идиотичней другого. Наконец я выбираю, как мне кажется, максимально корректный:
– Ты где-то этому учился? Театральный кружок? Может, что-то цирковое?
– Не-а. Я всегда таким был.
Мальчик-девочка. Я вспоминаю статьи о трансгендерности. Те ребята выглядели несколько иначе.
– Прости, – мямлю я, отчаянно сожалея, что не слишком компетентна. – Если не секрет, кто тебе нравится? В смысле… Я имею в виду… Если тебе неприятно, можешь не отвечать.
– Что имею, то и введу! – Ответ, затертый до прорех, сквозь которые виднеется тупость, но сейчас он многое объясняет.
– Прости.
Я судорожно оглядываюсь по сторонам в поисках ориентиров и понимаю, что их нет. Слева дорога, за ней – череда гаражей, тусклые фонари, справа кусты, жилые дома, огоньки окон… Мне нужна остановка.
– Куда мы идем?
– А куда тебе надо?
Я с усилием вспоминаю.
– Электровозный проезд. Давай посмотрим по навигатору…
– Не надо, понял я, – говорит он и тащит меня под арку. Сворачивать приходится довольно резко. К тому же, Илья прибавляет шаг. – Тут покороче.
Наши шаги гулко звучат под сводом. Прямо над головой – чьи-то окна. Дом-многоножка с сотней рассеянных глаз, которым нет дела ни до чего, кроме содержимого собственного чрева. Во двор мы выходим уже втроем. По правую руку от Ильи семенит неизвестно откуда взявшееся худенькое существо в куртке не по росту. Капюшон мешает мне разглядеть лицо. Они о чем-то быстро перешептываются.
– Ты извини, – говорит Илья. – У меня дела. Тут уже близко. – Он неопределенно кивает в сторону пустыря и девятиэтажек за ним. – Туда и направо. Будет твоя остановка.
Даже тот факт, что я совершенно не представляю, куда идти, не мешает мне радоваться избавлению от его двуличной компании. Я кидаю прощальный взгляд на нашу внезапную спутницу – да, это девушка, и то ли фонарь слишком неудачно отбрасывает тень, то ли половина ее лица – один сплошной синяк.
Сделав несколько робких шагов, я оглядываюсь: две тощих черных фигуры, короткая и длинная, неподвижно стоят под фонарем. Если б сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед, я поставила бы на своем рассудке крест.
«Яндекс.Карты» сходу определяют, что никакой остановки поблизости нет. Я смутно вспоминаю фразу «по требованию» и цепляюсь за нее, потому что ничего более подходящего все равно не предвидится: ну конечно, здесь вполне может существовать остановка, о которой знают только краснокоммунарцы. И она где-то… Там, за пустотой пустыря и доминошками домов. В крайнем случае я всегда могу вернуться к колледжу и начать сначала.
Чтобы поскорее в этом убедиться, я перехожу на бег. Под ногами жухлая, готовая к смерти трава. Мимо стремглав проносятся мальчик и фокстерьер. На мгновение меня ослепляет свет фар – автомобиль въезжает во двор и останавливается. Такси, вот что мне нужно! Сейчас выйду к дороге и просто вызову такси.
Но я не выхожу к дороге. Я не вызываю такси. Меня уже ждут. Ждут в узком проходе между одной глухой стеной и другой такой же глухой стеной: их трое, и то, что они ждут именно меня, становится ясно – в горле закипает паника с привкусом желудочного сока – как только один из них хватает меня за рукав и подтаскивает к себе.
– Я все отдам, – говорю я, едва шевеля губами. Они меня узнали. Нет, они не могут меня узнать – я выгляжу теперь иначе, живу в другом городе, Красный Коммунар, Электровозный проезд шестьдесят. Моя фамилия – Зарецкая. Я сама себя, вашу мать, не узнала бы.
Нет, они не могут меня узнать, потому что у них нет глаз. В щелях между черными шапками и шарфами, закрывающими лица, – то, что выступает на старых кирпичных стенах. Соль.
Тот, что меня держит, протягивает руку.
– С-с-сер, – говорит он.
– Ш-ша, – соглашаются остальные.
Я кое-как стаскиваю с плеча рюкзак, и он тут же исчезает за одной из спин, но меня не отпускают.
– Больше ничего нет. – Я дергаюсь раз, другой. – Пусти!
И с треском выдираю серебристую ткань из скрюченных пальцев, потому что больше! у меня! ничего! нет!
Они не пытаются сбежать с добычей. Стоят и смотрят, как бегу я. А я налетаю на женщину с продуктовой сумкой:
– Помогите, меня ограбили!
Ее глазные яблоки подергиваются соляными кристалликами.
– Меня только что ограбили, помогите! Они там!
Парень в синей спецовке ускоряет шаг. Соль катышками лежит в складках его губ.
– Помо… Пожа…
Подпрыгивая на ухабах, меня огибает коляска с ребенком. Молодая мама невнятно ругается, а ее сын, свесившись набок, вдруг смотрит прямо на меня. Крошечное лицо удаляется, но я уже вижу, как на пока что гладких щеках отчетливо проступают серые крупицы.