первом теле. На Тивериадском море Иисус явил Себя ученикам в Своем другом теле, «и ученики не узнали, что это Иисус». Только когда Он спросил их: «Дети, есть ли у вас какая пища?» и совершил чудо, в результате чего они поймали огромное количество рыбы, Иоанн сказал Петру: «Это Господь!» То есть они узнали Его по делам и по голосу, а не по тому, каким было Его лицо и тело. И никто не решился спросить Его: «Кто ты?»
— Значит, мы можем сделать вывод, что Спаситель мог являть Себя то в одном, то в другом Своем теле, — заметил падре Ружичка и подлил вина в их бокалы. — Этим и объясняются Его слова, обращенные к апостолу Фоме: «Когда Меня увидел, уверовал, блаженны те, которые не видели и уверовали». Они относятся и к другому, и к первому телу Господа нашего Иисуса Христа. Во всяком случае, так говорится в Евангелии. Но скажите вы мне, почему ваша легенда говорит о душах усопших, которые несутся во Вселенной, как о душах детей?
— Знаете, отец Ружичка, — объяснил Гавриил, — есть свидетельства того, что не один только Христос, но и кое-кто еще имел другое тело, тело души. И именно здесь кроется ответ на ваш вопрос. В наших монастырях можно найти изображения этого «духовного тела». На некоторых фресках в Сербии и в Греции видно, как Христос в сцене Успения Богородицы несет на руках душу Своей Матери в виде ребенка, завернутого в плащ или в пелены, в то время как земное тело Богородицы покоится на одре. Так что и тут душа после смерти является в новом воплощении. Причем в виде детского тела. Это, как я думаю, и есть некое другое «сейчас» нашей жизни.
— Что вы имеете в виду, Dominusvobiscum?
— Давайте вспомним, что мы говорили сегодня о хлеве для агнца Божьего, о золотом сечении на месте встречи вечности и времени, давайте вспомним, что человек имеет и некое другое «сейчас», где-то во Вселенной, а значит, имел его и Христос. Но в случае Христа, в отличие от нашего случая, это «сейчас» было соединено с его земным «сейчас». Человек по-прежнему не может, подобно Христу, воскреснуть в своем земном теле, его душа уносит по ту сторону гроба какое-то другое его и свое тело, потому что человек еще не принял на себя миссию Христа и не соединил во времени, подобно Христу, свое земное тело и духовное тело в одном мгновении, в одном «настоящем», как Христос. Но Христос Своим примером нас учит: посмотрите, это можете и вы. Если пойдете Моим путем, вы сможете иметь оба тела в один и тот же момент времени! А это означает призыв идти не только путем духа Христа, но и путем Его тела…
Когда иеромонах сделал паузу, в столовую внесли и подали на стол пирожные, тесто которых было сделано из смолотой в муку фасоли. И какое-то красное вино. Падре Ружичка этим вином ополоснул руки над небольшой мисочкой, взял одно пирожное и положил его в рот, а потом предложил их и гостю.
— Означает ли это, Dominusvobiscum, что, по вашему мнению, духовным телом, тем самым, развитым, очистившимся, идеальным телом могло бы стать любое земное тело, если бы в достаточной мере устремилось к совершенству еще при жизни? Устремилось к очищению, к какому-то другому «золотому сечению», как вы назвали это в нашем разговоре, к какому-то другому «сейчас» за пределами нашего земного измерения? А так наше неразвитое земное тело остается после смерти просто останками на дне тела души. Земное тело, умирая, перестало ощущать свою связь с космической жизнью, поэтому оно прервало связь с «духовным телом», которое эту связь по-прежнему чувствует и хранит. Но неужели мы, Dominusvobiscum, не являемся частью изливающейся космической жизни, несмотря на все эти недостатки? Человек — это малый космос, так говорят. Если я вас правильно понимаю, вы считаете, что здоровье (разум), счастье (интеллект) и любовь (страстные желания) все же остаются в душе, ибо она несет с собой образ физического тела и этот образ и есть то самое новое, принявшее иной облик духовное тело. Другое тело. Можно сказать следующее: если человек, то есть микрокосмос, — это зеркало, отражение Вселенной, макрокосмоса, то и во Вселенной тоже отражается человеческий лик и влияет на космос. Так же как и космос на него. Каждый человек изменяет Вселенную в той же мере, в какой Вселенная изменяет его… Или я слишком далеко зашел в своем усердии?
Сказав это, Ружичка, казалось, обессилел. И отпил такой большой глоток вина, что оно как будто заполнило весь его рот до самых ушей.
V. Сладости на десерт
— Я, дорогой мой гость, — заметил падре ввиду того, что визит подходил к концу, — утомил вас своими историями и вопросами. Признаю, такой грех за мной водится. Слишком я словоохотлив usque ad vicium…[11] Но я пригласил вас, брат мой во Христе, не только для разговоров. Есть еще одна причина. Я давно наслышан, причем в самых превосходных степенях, о вашем вдохновенном мастерстве проповедника. Ваши орации, Dominusvobiscum, или, как вы называете их, — проповеди далеко разнесли слух о вас, во всяком случае по всей Паннонии, где мне довелось бывать. И я, так же как и окружающие, люблю слушать ваше слово, произнесенное с амвона, и вслушиваюсь в него с самым большим вниманием. Те, кто имел счастье слышать вас, рассказывали, что в той вашей проповеди в Вербное воскресенье вы упоминали Богородичный источник. Сколь значительны и вдохновенны были ваши слова! И именно поэтому, а точнее — еще и поэтому, мне бы хотелось, чтобы этот обед мы закончили некоторым подобием причащения. Вы, конечно, заметили, что все блюда были постными. Как и подобает нам, посвятившим себя Богу. И сегодня это связано не только с праздником святого апостола Симона Зилота, этому есть еще одна, более важная причина. Я бы сказал, превосходящая причина. Служа Господу Богу, я бывал и распространял Его Слово во многих местах, и однажды Провидение Божие и дорога привели меня в некое село на берегу моря, где ранее был большой греческий город. Там сейчас имеются источники, которые молва некогда связывала с языческой богиней Кибелой, а позже с одной из множества греческих богов и богинь Артемидой, ибо здесь находились храмы, посвященные этим идолам женской природы. Однако, как все знают, эта вода, все три источника, на самом деле является святым кладезем нашей Богоматери, Блаженной Девы Марии, о чем вы и упоминали в той вашей проповеди. Итак, этот кладезь, как вы знаете, одаривает нас из одного источника здоровьем, из второго любовью, а из третьего счастьем. Никому не известно, какой именно источник несет в себе ту или иную благодать, но я набрал воды из одного и теперь предлагаю вам разделить со мной эту святую воду и выпить ее, с благодарностью Святой Деве за те дары, которые она нам посылает, именно в той интенции, о которой вы и говорили тогда с амвона…
Тут, к изумлению своего гостя, падре Ружичка перешел с греческого языка на сербский, который капал с его губ медленно и густо, но точно:
— Душа моя как земля безводна… но толмо и едино этими слезами я утоляю свою жажду… Прошу тебя, припади к моему источнику… а ты меня, неизвестного, издалека пришедшего утомленного путника, из твоего кладезя напои…
С этими словами, которые гость тут же узнал, потому что они были цитатой из какой-то его старой проповеди, отец Ружичка извлек из стенного шкафа глиняный флакончик, перекрестился и налил из него немного воды в свой бокал, а потом в бокал гостя. Они выпили, перекрестились, некоторое время сидели молча. Словно приветствуя это действо, венские часы отзвонили полный час, напоминая, сколько времени прошло с того момента, как они встретились. Перед самым уходом гостя хозяин отпустил из столовой всю прислугу, и они закончили разговор с глазу на глаз.
Прощаясь, падре Ружичка помолчал, потом из его губ, как сбегающий суп из кастрюли, выползла какая-то особая улыбка, и он спросил своего гостя шепотом:
— Скажите, а не будет ли однажды слишком поздно для доказательств того, что переселение, о котором мы говорим, переход из одного «сейчас» в другое «сейчас», действительно существует? Я спрашиваю самого себя, сможем ли мы получить подтверждение того, что у нас в настоящее время оно уже есть и что в далеком будущем мы сможем и на земле иметь то, другое, новое тело в другом «сейчас», в другом золотом сечении, которое Христос показал и пообещал нам через Свое Воскресение? О том, другом, истинном теле человека нам с вами надо еще поговорить. Сможем ли мы продвинуться в подражании Христу?
— А вы, отец Ружичка, вы смогли придумать, каким образом получить такие доказательства существования другого тела, тела души? — спросил в ответ на это иеромонах Гавриил. — Есть ли способ познакомиться с такими свидетельствами еще в этой, земной жизни? Возможно ли еще из этого нашего тела вступить в соприкосновение с другим нашим телом?
Некоторое время эти вопросы Гавриила парили в тишине, а потом падре откликнулся:
— Может быть, лекарство, как говорили древние, in aquam, in verbis et in lapidibus? В воде, слове и камне?.. Богородицыны слезы мы выпили. Если случайно вам встретится живой перстень и если вы его наденете на палец умирающему, пусть даже по воле Господа и мне, то живой перстень покажет вам, есть у человека другое тело или его нет.
— А слова?
— Какие слова? «Улыбка Кибелы»? — спросил падре Ружичка, провожая гостя.
— Не знаю, как они называются. Магические слова! — пробормотал иеромонах словно про себя.
— Mille dugento con sessanta sei? — спросил падре.
— Подождите, подождите! Откуда я это знаю? Mille dugento con sessanta sei? А откуда их знаете вы?
— Поверьте мне, гораздо важнее, что эти слова знаете вы! А что касается меня, то вспомните, что говорят крестьяне: когда бы ты ночью ни встал, позаботиться о конях, позаботься и о своей жене… Теперь мы, Dominusvobiscum, отцы одного ребенка…
7. Беда никогда не приходит одна
В 1717 году, как только флотилия сербских шайкашей переместилась с верхнего течения Дуная под Белград, сербские церкви в Сентандрее опустели, из прихожан остались только греки, не решавшиеся в беспокойные времена передвигаться по своим торговым делам. Вода в Дунае была высокой, в мутных пятнах. Настолько высокой, что его притокам больше не удавалось впадать в него и они в изумлении остановились у устий. Иеромонах Гавриил сидел у себя на колокольне и шептал: «Мир всем! — призываю других, а в самом себе его не имею…» Его духовника Киприяна в живых больше не было, и теперь старшим над ним оказался духовник Кирилл, он и стал тем человеком, который по распоряжению митрополии решил перевести инока Гавриила в Коморан. С этого начались его бесконечные скитания.