И теперь Бетра рассказала мне про тот случай.
– В тот вечер я совершила жуткую ошибку! Ты себе даже представить не можешь! Не надо было его брать с собой. Знаешь, что он там учудил? Я потеряла чуть ли не всех подруг, которые у меня есть… были.
Она встала и стала ходить взад-вперед по кухне.
В тот день ее подруги пригласили их на вечеринку.
– Такер не хотел ехать. Мне буквально пришлось уламывать его. Я заставила его поехать, а он учудил такое. Димфна, я знаю, у него нет образования. Но, честно говоря, я им горжусь. И мне просто хотелось, чтобы они его увидели.
Пока она рассказывала, что там произошло, я представила себе всю картину: она не уточнила, как это все случилось, а только сказала, на какой почве. Я достаточно долго прожила рядом с Такером и знала, что он может сказануть, и каким тоном, и как он смотрит, говоря то-то и то-то. Но в тот момент я удивилась, потому что не отдавала себе отчета, как много я знаю про него. Я никогда не думала, что, подобно Дьюи, так много внимания обращаю на него.
Но я все про него знала. И представила себе, как они сидели там и разговаривали о вещах, которые, по моему разумению, обычно обсуждают студенты колледжа: ситуация в мире, старые преподаватели. И Бетра сказала, что студенты колледжей для цветных всегда затрагивают расовую проблему. И один из присутствующих сказал, что он – член местного отделения Национального общества по защите прав цветных и хочет воспользоваться случаем и выбить членство. А Бетра сказала, что ее членская карточка просрочена, но она даст ему доллар, и пусть он пришлет ей новую карточку. Она взглянула на Такера, который сидел тихо, не проронив ни слова с того самого момента, как она его представила. И когда она мне это рассказала, я живо представила себе, как он сидит молча в кресле, выпрямившись, сложив руки на коленях, а огоньки гирлянды отсвечивают от его очков, так что его глаз не видно, и он весь такой маленький, жалкий…
– Такер, будь добр, дай мне, пожалуйста, доллар, – говорит Бетра.
А Такер сидит со злобным лицом и отвечает:
– Не дам.
И я представила себе, как все студенты с удивлением медленно переводят на него взгляды, но не желая выказать своего изумления, а потом мельком смотрят на Бетру и отворачиваются, наверняка думая про себя: вот бедняжка! Вышла замуж за скрягу!
И я сама вспыхнула от стыда, точно это случилось со мной, и поняла, как ей в тот момент было неловко.
А она ему сказала:
– Прошу тебя, милый, дай ему доллар. Обществу нужна помощь, а я верю в их дело. Я тебе верну, когда мы вернемся домой.
Бетра решила, что он правильно беспокоится о деньгах. Ее знакомые могли бы это понять, ведь им всем приходилось экономить на всем, чтобы сводить концы с концами и оплачивать свою учебу.
Но дело было не в деньгах! Такер имел в виду совсем другое. Потому что он полез в карман, выгреб оттуда все деньги – по ее словам, там было около двадцати долларов – и протянул ей на глазах у всех, и все были и сами смущены, и за нее им стало неловко. А он заявил:
– Не надо мне возвращать деньги. Это все, что у меня есть. Но только не давай ему денег за кусок картонки!
Вот что ее так расстроило. Она наклонилась ко мне – ее глаза были злые:
– Какой же он гадкий. Ди, он иногда такой прижимистый, просто кошмар! Но все мои знакомые и я тоже – мы верим в это Общество. Мы считаем, что они делают большое дело и делают его хорошо. Но он взял и так вот оценил их деятельность… назвал куском картона. Вряд ли ты сможешь понять, что я чувствую. – Она пристально посмотрела на меня.
Но я поняла. Я не часто думаю о расовых проблемах, и тогда уж точно не думала, но я знаю, что в будущем году поеду учиться в колледж на север, как Дьюи, и там будут цветные, и я с нетерпением жду нашей встречи, потому что Дьюи говорит, что общение с ними – это тоже своего рода образование. Но Бетра совсем не об этом говорила. Она была удивлена и оскорблена, увидев, что он ни в грош не ставит то, во что она так сильно верила.
А потом, сказала она, тот человек, который попросил дать ему доллар, сказал Такеру, что это не просто кусок картона, что Общество защищает права Такера и права всех цветных.
Вот тут он и начал городить глупости, сидя в кресле и глядя прямо на активиста Общества, и он даже слегка улыбался, а потом перестал улыбаться:
– Они не борются за мои права. Никто не борется за мои права. Я этого никому не позволю.
Тогда активист Общества возразил: что бы там Такер позволял или не позволял, они все равно будут продолжать свою работу, и что решения по делам, которые они выиграли в суде, позволят его детям учиться в школе и получить хорошее образование.
– И что с того? – ответил ему Такер. – И что с того? – повторил он своим пронзительным, чирикающим, как у старика, голосом.
Бетра оглядывала знакомых, глазами прося у них прощения за его поведение, и кто-то просто отвернулся, разозлившись или просто стыдясь, и ее самые близкие подруги смотрели на нее с жалостью, и это было для нее самое неприятное.
А активист Общества продолжал:
– Ты разве не хочешь, чтобы твои дети получили хорошее образование?
– Мне все равно, – ответил Такер.
– Ну, нравится тебе это или нет, Общество ведет твои битвы в судах, и ты должен нас поддержать.
А Такер сидел и упрямо возражал:
– Никто не ведет мои битвы ни в каких судах. Я сам веду свои битвы!
– Ты не можешь сражаться в одиночку! Какие битвы?
– Мои собственные! Все они мои, и либо я одержу победу над ними, либо они надо мной. И исход этих битв не зависит от твоего куска картона. – И тут он встал и вышел из комнаты. Бетра тоже встала и, извинившись, пошла за ним, глаза у нее были на мокром месте, но она не плакала, потому что была ужасно сердита и не собиралась доставить Такеру такого удовольствия, чтобы он видел ее слезы.
Она опять захотела покурить, и на сей раз ей удалось зажечь сигарету.
– Я вот думаю, может, он псих. Ведь образование – это самое главное, Димфна. Особенно для нас, негров. И если он думает, что ему удастся вырастить ребенка таким же невежественным, как он сам, тогда нам предстоит серьезный разговор. Мои друзья, верно, считают его этаким неотесанным дядей Томом. Представляешь, что они обо мне думают, если я вышла замуж за такого… – Она погрустнела. – Ну, почему он мне ничего не объясняет? Это единственное, чего я хочу. Разве я многого требую?
– Нет, Бетра, – ответила я. Наверное, не стоило мне ей это говорить, но ведь ей того и надо было: чтобы с ней кто-нибудь согласился.
Она посмотрела очень серьезно:
– С меня хватит, милая.
Не знаю, плакала ли она еще потом. Вряд ли. Потому что через пятнадцать минут она собрала какие-то вещи для себя и ребенка и пошла по шоссе к остановке автобуса с намерением уехать к матери в Нью-Марсель. Времени плакать у нее не было.
Но через неделю она вернулась. Нам всем ее очень недоставало. Мы все по ней сильно скучали, даже Такер. Он, правда, в этом никому не признавался, особенно мне, но я-то чувствовала. Он не был собранным и деловитым, как прежде, и бродил по двору, точно зомби, словно в полусне, и я сказала себе: это ему – хороший урок. Надеюсь, она больше к нему не вернется.
Но я это сказала ради ее же блага, я радовалась, что он страдает. Мне же было не по себе оттого, что она ушла.
Как-то я захожу на кухню – и вижу ее: она готовила еду. Я так и не поняла, почему она вернулась, и, должно быть, у меня был такой недоуменный взгляд, что она серьезно и спокойно встретила мой взгляд и сама глядела на меня довольно долго.
– Знаю, Ди. Он был прав. А когда мне стало ясно, что я не права и почему, я ему позвонила и попросила приехать за мной. Что он и сделал.
Я все смотрела на нее, как будто ничего не понимая, но я поняла. Все я поняла. А она только и сказала:
– Это такое новое и приятное ощущение, что я какое-то время хочу насладиться этим ощущением. И как-нибудь я тебе все объясню. Но будет лучше, если ты сама до этого дойдешь своим умом. Попробуй! – И она улыбнулась. Но ее улыбка была немного незнакомой. Точно она узнала чудесный секрет и теперь была не просто счастлива, но и умиротворена.
Она снова забеременела. Думаю, это случилось в декабре, потому что в апреле она начала набирать вес и, как-то войдя в кухню, объявила:
– Миссус Уилсон, нам с Такером нужно съехать. Мне очень жаль. Но так надо.
Мама чуть на расплакалась.
– Но, Бетра…
– Мне жаль, миссус Уилсон, но Такер хочет съехать. Он хочет переселиться на ферму.
У мамы слезы повисли на ресницах.
– Но, Бетра, ты же беременна, и тебе лучше сейчас быть в городе… Разве нет?
А я стояла, разинув рот.
– Нам так надо. Такер хочет. А я должна быть с ним.
Я молча развернулась, пошла к себе в комнату и проплакала там несколько часов. Наверное, у меня не было права быть такой эгоисткой, но я, правда, чувствовала себя преданной, потому что теперь мне предстояло жить в этом доме одной, с родителями. Я даже подумала съехать, но куда бы я поехала – только в Нью-Марсель, в дом бабушки, маминой матери, а она такая недалекая. В голове у нее – никаких современных идей. По субботам она требовала, чтобы я возвращалась домой к девяти. И я никуда не поехала. Наверное, я бы так и так никуда не смогла уехать.
Вечером накануне отъезда Бетры я сидела в своей комнате в дурном расположении духа. Было уже поздно, и я себя жалела. Я даже уснуть не могла. И вот слышу стук в дверь – и так резко говорю: войдите, кто бы там ни был. Бетра. А я догадалась еще до того, как ее увидела.
– У тебя найдется пара минут? Мне надо с тобой поговорить. – Она держалась как-то виновато. – Хочу тебе кое-что сказать. Одну вещь.
– Давай, – отвечаю не слишком любезно.
Она присела на дальний край кровати, расставив ноги, и уставилась в пол.
– Я знаю, как ты относишься к моему отъезду. Мне жаль. Но мне надо ехать, я это знаю. – Она взглянула на меня, а я медленно отвернулась, потому что, кажется, начала плакать. Не знаю. – Помнишь, перед тем как я ушла от Такера, мы с тобой разговаривали в кухне? – Я ничего не ответила. Но она знала, что я помню.