– Храни вас Господь… Вы же мистер Уилсон? Я так и подумал, что вы можете сюда прийти. – На нем был дорогой темно-серый костюм и начищенные до блеска черные туфли. Он улыбался. – Добро пожаловать, мистер Уилсон. – Он говорил почти с британским прононсом, и я сразу распознал в его голосе и интонациях человека высокой культуры.
Он полез в нагрудный карман, достал мундштук и пачку турецких сигарет.
– Вы курите, мистер Уилсон? Если нет, не будете ли вы возражать, если я позволю себе предаться этому безобидному пороку?
– Нет, но… курите, – пробормотал я, запинаясь.
Шофер дал ему прикурить, и негр глубоко затянулся.
– Вернись в машину, Клемент, – обратился он к шоферу. – Я уверен, мистер Уилсон будет настолько добр, что станет моим гидом.
Я не мог выговорить ни слова. Он засмеялся.
– Спокойно, мистер Уилсон. Возьмите себя в руки!
– Вы кто? – выдавил я. – Кто вы такой? – продолжал я сдавленным фальцетом. – Откуда вы меня знаете?
Он ответил без запинки:
– Я привык знакомиться с личными делами молодых людей, у которых, по моим ощущениям, многообещающее будущее. Моя старая привычка. Что до моей личности, то можете звать меня Дядя Том. – Он рассмеялся. – По крайней мере, в определенных кругах это старое и уважаемое имя. Но я вижу, оно вам неприятно. Тогда, полагаю, вам больше понравится Брэдшоу. Преподобный Беннет Т. Брэдшоу. Но позвольте, мистер Уилсон, насколько я понимаю, вы же довольно хорошо знаете, или, точнее сказать, знали Такера Калибана. Я был бы вам безмерно благодарен, если бы вы прояснили некоторые черты его крайне неординарной личности.
– А что вам о нем известно? – Все это было в высшей степени странно.
– Я бы не осмелился дать вам ответ с абсолютной уверенностью. Понимаете ли, я не большой специалист в области южного менталитета, идет ли речь о черных или белых южанах. Не стану скрывать, мы на Севере переживаем такие же расовые трения, но не в столь открытой, примитивной, живительно варварской форме, как здесь. Вот почему я и задал вам вопрос. Вы можете послужить мне, так сказать, истолкователем ситуации, принимая во внимание, что небольшая часть вашего образования получена на Севере, хотя в то же время вы являетесь уроженцем этих мест. Возможно, мой вопрос прозвучал слишком общо. Вам не кажется, что вы находитесь на пороге неких значительных событий? – Он бурно зажестикулировал. – Не происходит ли тут нечто, что настраивает вас на эпический лад, что напоминает сюжеты, описанные в Библии или «Илиаде»?
Я кивнул. Но мне не понравилось ощущение уязвимости, которое он во мне пробудил: слишком уж много он про меня знал.
– Раз уж я, как представляется, не могу получить от вас внятный ответ, может быть, нам стоит совершить экскурсию по ферме? Возможно, это пробудит в вас то красноречие, коим так славится ваш колледж! – И мы обошли ферму, задержавшись у горы обломков, оставшихся от часов Дьюитта Уилсона, а потом у пепелища, где раньше стоял фермерский дом. После этого мы вернулись к лимузину.
– И что вы теперь об этом думаете, мистер Уилсон?
Я чувствовал себя дураком.
– Мистер Уилсон, вы меня разочаровываете, – с упреком произнес он. – Вы же были сегодня на вокзале? Что вы видели?
Я ничего не мог вспомнить про вокзал, кроме того, что мои родители держались за руки. Поэтому промолчал.
Он нахмурился. Вероятно, я его и впрямь разочаровал.
– Негры, мистер Уилсон. Негры! Цветные. Черномазые. Чернозадые. Черняшки. Негритосы. Ниггеры. Негры. На муниципальном вокзале никогда за всю историю штата, я бы сказал, не было столько черных, как в тот день, и, осмелюсь предположить, уже никогда не будет.
Но я ничего такого не помнил.
– И что?
Он ткнул пальцем себе под ноги.
– Вот где это началось, мистер Уилсон. Ваш друг Такер Калибан запустил этот процесс. Так что отдайте ему должное. Что же до меня, то я вынужден признать свою ошибку. Я никогда не мог представить, что подобное движение вспыхнет изнутри, что оно начнется на низовом народном уровне, в результате, можно сказать, спонтанной вспышки.
Хотите верьте, хотите нет, я не понимал ни слова.
– Какое еще движение?
– Все негры, мистер Уилсон, снимаются с места и уезжают.
Я ничего не сказал, но, верно, вид у меня был такой, словно я ему не поверил.
– Ладно, поехали со мной. Давайте войдем туда и поглядим. – И он распахнул передо мной дверцу лимузина.
Мне не слишком хотелось ехать с ним куда-либо, но, с другой стороны, я знал, что поеду.
– А как насчет моего велосипеда? – задал я дурацкий вопрос.
– Мы можем положить его в багажник.
Багажник был такой просторный, что в нем мог поместиться не только мой велосипед, но и еще один такой же. С помощью шофера я закрепил его там веревкой, чтобы он не подпрыгивал и не поцарапал кожаную обивку. Потом уселся рядом с преподобным Брэдшоу, и мы поехали в Нью-Марсель.
– А почему вы мне ничего не рассказали о привычке Такера плевать на окружающих? – Он устроился поудобнее и повернулся ко мне вполоборота.
– Например? – Я обдумал все, что сам знал про Такера, и счел, что он поможет мне разобраться.
– Да возьмем любой пример. Его странные выходки в семье, можно сказать, дерзкое выражение лица, решительная походка. Все что угодно!
– Он написал мне письмо. Я ничего в нем не понял. – С этими словами я достал из кармана письмо и прочитал его, потом рассказал ему все, что помнил про свой десятый день рождения. А потом, наверное, зная, что у меня есть слух и ум, который позволит мне слышать и думать, я не остановился на воспоминаниях, но продолжал размышлять вслух: – Понимаете, вот он пишет: «Но ты бы и так научился, потому что ты этого сам очень хотел». Но я не уверен, что научился бы, я не знаю, научился бы я, если бы он меня не научил, но, может быть, он имел в виду, что я могу добиться чего угодно, если поставлю перед собой такую задачу. Ну и что тут такого особенного, а? Такое все говорят. Это же слишком просто!
Он, казалось, необычайно возбудился:
– Нет, не думаю. Вы забываете, с кем имеете дело, мистер Уилсон. Мы же говорим не об утонченном интеллектуале, вдохновленном чтением Платона, мы говорим о невежественном негре с Юга. Мы говорим не о новомодных и сложных идеях – об уникальных прозрениях мысли, которые посещают гениев. Мы говорим о старых, как мир, идеях, об очень простых и фундаментальных истинах, которые мы, возможно, игнорировали или никогда не пытались постичь. Но Такер Калибан не мог их игнорировать: он их открыл сам. Мне нравится ваш анализ, мистер Уилсон. А что еще вы можете вспомнить? Я уже вижу его, гневающегося на невысказанные и бесчисленные обиды и унижения, и этот гнев накапливался в его душе, и кровь отмщения бурлила в его жилах.
– Неправда. Вы не правы. В Такере не было ни капли гнева. Он все принимал как должное, словно заранее знал, что это произойдет и у него нет способа этому воспрепятствовать.
– Возможно, и так. Ну, продолжайте.
Я снова вспомнил о прошлом лете, пытаясь вычленить из памяти самые важные вещи. Некоторое время я молчал, собираясь с мыслями. Мы уже ехали по Саттону, мимо веранды мистера Томасона, которая, наверное, из-за позднего часа была пуста, а может быть, она была пуста по причине того самого движения, о котором говорил преподобный Брэдшоу.
– Ну что-то наконец заставило этих бездельников разойтись.
– А почему бы и нет? Такер Калибан заставил нас с вами носиться по полям и городу в поисках того, что завело его механизм. – Он покачал головой. – Это же просто замечательно, просто чудо какое-то!
Мы перевалили через Истерн-Ридж, и в оранжевых предвечерних сумерках, далеко за холмами и за рекой, увидели город, который издалека казался совершенно обычным – счастливым и беззаботным, как всегда.
Теперь я распределил все события прошлого лета и напоследок рассказал о том, какое удивление у меня вызвало согласие отца продать Такеру земельный участок и ферму.
Преподобный Брэдшоу слегка улыбнулся своим мыслям:
– Люди иногда совершают странные поступки, мистер Уилсон, особенно те, кто принадлежит к нашему – вашего отца и моему – поколению. Не забывайте, мы росли в эпоху, когда люди придерживались по-настоящему идеалистических взглядов, когда неприятие существующего общественного порядка заставляло нас ломать прочные устои нашей жизни, ломать принципы, которые завещали нам наши предки, наши родители.
Я рассмеялся:
– Мой отец? Мой отец… Если бы вы его знали, вы бы так не говорили.
– Я знаю его! – отрезал тот.
Я удивленно повернулся к нему:
– Вы его знаете?
На сей раз он улыбнулся, прямо глядя на меня:
– Вам нет причины беспокоиться, мистер Уилсон. Я знаю его так, как знаю их всех. Всех мальчишек, сегодня ставших мужчинами, всех нас, выросших в эпоху Великой депрессии, приобретших первый жизненный опыт в годы Гражданской войны в Испании, флиртовавших с идеей коммунизма. Коекто из нас даже связал свою судьбу с этой капризной дамой. Кто-то на ней женился, а потом развелся и навсегда утратил способность влюбляться. – Его глаза потускнели, затуманились, мысленно он улетел куда-то далеко, словно он не только вспоминал, но и въяве видел и ощущал те давние дни.
– Но только не мой отец! – воскликнул я, оторвав его от воспоминаний.
Он посмотрел на меня:
– Люди, я продолжаю утверждать, совершают странные поступки, особенно если они вскормлены в странное время.
– Но только не мой отец, – повторил я спокойнее, а потом опять рассмеялся, потому что мои слова прозвучали словно эхо.
Преподобный Брэдшоу не засмеялся:
– Став старше, вы узнаете массу странных вещей о своем отце. – Тут он улыбнулся, но теперь его улыбка показалась мне злобным оскалом.
Мы приближались к Нью-Марселю, проезжая мимо пустых, темнеющих полей, уже покрывшихся рядами зеленых проростков кукурузы и хлопка, и скоро въехали по мосту в Нортсайд. На улицах валялись обрывки брошенного быта: изношенная одежда, матрасы, сломанные игрушки, рамы от картин, обломки мебели, всего того, что негры не смогли унести на спине или набить в чемоданы. Нам попадалось немного людей, мы заметили бродяг, которые волокли бумажные свертки, перевязанные шпагатом или бельевыми веревками. Старик с белой косматой бородой ковылял, опираясь на клюку, вероятно, к вокзалу. На нем было мексиканское сомбреро. По краю проезжей части торопливо передвигалась одинокая женщина в кресле-каталке, держа на коленях небольшой чемоданчик. Кожа у нее была не темная, а какого-то землистого цвета, и она так выглядела, словно годами не выходила на солнечный свет.