Конечно, в мемуарах Брежнева выделена другая сторона дела: «Нам угрожали кольями, вилами, злобными записками, камнями, брошенными в окно»… Но Любовь Брежнева писала о его отношении к происходящему так: «Леонид разъезжал по селам, видел, как изымали из кулацкого и середняцкого хозяйства ухваты, столовые ложки, бабские юбки… отбирали одежду, утварь, срывали одеяла со спящих детей. Видя своими глазами, как проходит кампания коллективизации, он мало-помалу начал понимать, что идет самый настоящий разбой. Леонида коробила дикая жестокость, разнузданность и самодурство уполномоченных по раскулачиванию. Он не мог смириться с тем, что, прикрываясь политическими идеями, председатели наживались на барахле…».
И в 1930 году Леонид резко оборвал свою карьеру землеустроителя. К этому времени он уже был, хотя и небольшим, начальником в земельном управлении в Свердловске. Теперь он вернулся в родной город и стал работать кочегаром. Из начальства, от письменного стола — в кочегары! Поворот, что и говорить, крутой, хотя вполне в характере нашего героя.
Одновременно Леонид снова стал студентом — в местном институте. «Получалось так, — рассказывала Виктория Брежнева, — когда утром идет на работу, то вечером — в институт, а если вечером работает — утром учится. Бывало, придет, одни зубы белые: кочегар есть кочегар! Ванны не было. Воду на плите нагревали, кочегара отмывали, в студента превращали!.. Вот так четыре годика прокрутились».
А потом жизнь снова начала толкать Брежнева наверх: его избрали парторгом… В 1935 году он с отличием защитил диплом инженера.
«Унижать человека — не наша мораль». Уже тогда, в первой половине 30-х, если не раньше, у нашего героя появился свой стиль руководства. Может показаться неожиданным, но самой характерной чертой этого стиля было подчеркнутое уважение к людям. Вот, например, любопытная история, которую вспоминал Константин Грушевой: «Здесь, в институте, произошел однажды такой случай. Активисты, не помню уж точно, какого факультета, под звуки заунывной музыки вручили отстающим рогожное знамя. Делалось это для того, чтобы воздействовать на самолюбие людей, поднять их энтузиазм». Леониду Ильичу вся эта церемония не понравилась. Он упрекнул ее авторов: «Зачем вы так? Ни один воспитательный акт не должен унижать человека. Унижать — не наша мораль. Наша — возвышать человека. Возвышать его даже тогда, когда критикуешь».
Брежнев говорил, что всякого человека нужно судить только с лучшей стороны: «Нет убедительности в поношениях…». Одного собеседника он иронически спросил: «Ну, вот ты всех пересудил, а сам кого лучше?»
«Сколько прекрасного встретишь в людях, где и не ожидаешь», — заметил он как-то.
«Тут не институт — тут головой надо думать». В 1935 году судьба Леонида Брежнева сделала новый поворот — его призвали в Красную армию. Служить отправили танкистом в Забайкалье, недалеко от Читы. В мемуарах Брежнева его военная жизнь описана так:
«— Подъем! Пулей вылетай!
Жара ли, мороз, дождь, ветер — мы, голые по пояс, выскакивали на зарядку, потом строем на завтрак, потом занятия по уставу, долгие часы строевой подготовки и наставления старшины Фалилеева, который был с нами особенно строг:
— Тут вам не институт. Тут головой надо думать. Смир-р-но!
Ходили мы с песнями — любимая была тогда «Нас побить, побить хотели», — пели дружно, с присвистом…».
«Броски были далекие. Поначалу и ноги натирали, и портянки наматывать не умели. Все это было. А однажды весной во время такого марш-броска между сопками разлилась речушка местная. Мы уже возвращались, шагали с песней, все вроде было хорошо. И вдруг водная преграда. Слышим голос командира: «Почему остановились?» Молчим: сам, мол, видишь, по воде не пройти. К тому же ветрище холодный. Ранняя весна в тех местах теплом не баловала. Видим, командир снял гимнастерку, обернул в нее личное оружие, поднял над головой и скомандовал: «За мной!» Вода студеная, миновали речку — зуб на зуб не попадает…».
Известны фотографии молодого Брежнева, на которых он — в буденовке с нашитой красной звездой. На другом снимке, еще более знаменитом, он — в кожаном шлеме танкиста. Офицерских званий в то время в Красной армии еще не ввели, но Брежнева назначили политруком танковой роты — это было что-то вроде младшего офицера.
Не все в его службе шло совершенно гладко. Однажды, например, он получил крепкий нагоняй от начальства: родители прислали ему в посылке бутылку водки…
В октябре 1936 года воинская служба Леонида закончилась, он вернулся домой.
Глава ЗВЕТЕР ПЕРЕМЕН 1937 ГОДА
«Я и есть Брежнев». В один из дней 1939 года новенький «Бьюик Лимитед» подкатил к зданию Днепропетровского обкома партии. Шофер — молодой парень по фамилии Рябенко — ожидал свое начальство, с которым еще не был знаком. Из обкома вышел почти столь же молодой парень — щеголеватый, с густыми черными бровями, в белой рубашке с засученными рукавами. Уверенно уселся в машину.
— Поехали, — обратился он к шоферу.
— Куда? — насмешливо возразил шофер. — Я жду секретаря обкома Брежнева.
— Я и есть Брежнев.
— Ну да? — изумился шофер.
Как ни странно, в этом несложном диалоге отразилась вся драматическая история 1937–1938 годов. Ведь шофер ожидал, что из обкома к нему выйдет человек солидный, немолодой, прошедший революцию и Гражданскую войну. Он еще не свыкся с мыслью, что таких людей уже почти не осталось — все они ушли в небытие, в лагеря и тюрьмы. Асам Брежнев, скорее всего, никогда бы не стал ответственным работником, если бы не этот вихрь, унесший целое поколение. Свой первый ответственный пост в горсовете своего родного города Леонид Ильич занял именно тогда, в мае 1937 года.
Журнал «Крокодил» в тот год всячески высмеивал уходящее начальство. На карикатурах начальникам курят фимиам лести, застилающий им глаза. Перед ними почтительно изгибаются в поклонах, осыпают их подарками, в бане — услужливо трут спину. Женщины радуют их взор глубоким декольте. Сынишка начальника спрашивает в зоопарке, гладя на террариум со змеями — пресмыкающимися: «Папа, это они перед директором парка пресмыкаются?»
На обложке журнала появился рисунок К. Рогова «Под свежим ветром самокритики… шишки падают» — с дерева вверх тормашками сыплются неуклюжие шишки-бюрократы, прижимая к себе пухлые портфельчики. Некоторые уже упали на землю и лежат неподвижно, закрыв глаза… Этот рисунок изображал массовые аресты, но вполне мог бы обозначать и 1917, и даже 1991 год.
Мы уже говорили, что в моменты подобных катастроф в обществе возникает атмосфера карнавала, безудержного праздника. Свою передовую статью в 20-летие Октября тот же «Крокодил» назвал «Смеющаяся страна». «Смех, — говорилось в ней, — катится по всей стране, по заводам, фабрикам, колхозам, вузам, от края до края, от папанинской льдины до мандариновых плантаций Батуми…» А перед рядовым человеком в такое время открываются головокружительные возможности, о которых вчера страшно было и помыслить. Конечно, все это соединяется с чувством опасности, личного риска — ведь пострадать может каждый. Но риск — необходимое дополнение карнавала. Каждый, кто вовлекается в карнавал, то есть в череду всеобщих изменений и превращений, и сам рискует подвергнуться им. В противном случае он в карнавале не участвует, а смотрит на него со стороны.
С этой точки зрения генерал двадцати с чем-то лет, командующий дивизией или армией (что всегда бывает в годы революций), — завораживающее, многообещающее зрелище. Это как бы живое воплощение тех неограниченных возможностей, которые дарит человеку революция. Молодой парень с закатанными рукавами на месте, которое прежде занимали убеленные сединами «старые большевики», — столь же удивительное зрелище.
И надо добавить, это впечатление не обмануло шофера. Ведь эта встреча определила всю его дальнейшую судьбу. Следующие 40 лет он проработал вместе со своим новым знакомцем. Когда тот стал генсеком, Александр Рябенко возглавил его личную охрану. А закончил свою жизнь бывший водитель в 1993 году — генералом в отставке, дожив до семидесяти семи лет.
«Мы боялись тоже». Много лет спустя писатель В. Карпов спрашивал у вдовы Леонада Ильича, как они пережили массовые аресты: «В эти годы многих репрессировали, как миновала вас сия чаша?». «Арестовывали, — согласилась она. — Поляков у нас было много, вот их в основном и брали. Конечно, мы боялись тоже, хотя у нас и не было среди поляков близких друзей. Из родственников наших никого не взяли, ни моих, ни его, никого».
Впрочем, по свидетельству руководителя Польши Эдварда Терека, дело обстояло несколько иначе. В беседах с ним Брежнев «вспоминал о польском происхождении своей матери и о своей дружбе в юношеские годы с поляками, живущими на Украине». Значит, аресты среди поляков вполне могли угрожать и ему…
Как вообще людям удается уцелеть во время событий, подобных войне, революции, массовым арестам? Иначе говоря: можно ли в разгар карнавала избежать превращения в «карнавальное чудище»? И если да, то каким способом? Может показаться, что жизнь в таких случаях не оставляет человеку выбора: остается надеяться только на удачу в «лотерее». Но это не так. Например, Евгении Гинзбург, ожидавшей в 1937 году ареста, довелось выслушать такой совет.
— Слушай, Женя, — сказал ей один знакомый. — А ведь если вдуматься, дела наши плохи… Надо искать другие варианты. Как бы ты отнеслась, например, если бы я спел тебе популярный романс: «Уйдем, мой друг, уйдем в шатры к цыганам»?
— Еще можешь шутить?
— Да нисколько! Ты послушай. Я цыган натуральный, ты тоже вполне сойдешь за цыганку Азу. Давай исчезнем на энный период с горизонта. Для всех, даже для своих семей… А мы с тобой присоединились бы к какому-нибудь табору и годика два побродили бы как вольные туристы, пока волна спадет. А?
«И это по сути дела мудрое предложение, — писала потом Гинзбург, — показалось мне авантюристским, заслуживающим только улыбки». А позднее она с удивлением замечала, что некоторые ее знакомые избежали неминуемого ареста именно бегством. Но бегство выглядело тогда слишком нестандартным выходом, и решались на него не многие. «Да, — признавала Гинзбург, — люди искали всевозможные варианты вы