— Сабантуй — какой-то праздник?
Или что там — сабантуй?
— Сабантуй бывает разный.
А не знаешь — не толкуй.
Вот под первою бомбежкой
Полежишь с охоты в лежку,
Жив остался — не горюй:
Это — малый сабантуй.
Отдышись, покушай плотно,
Закури и в ус не дуй.
Хуже, брат, как минометный
Вдруг начнется сабантуй.
Тот проймет тебя поглубже, —
Землю-матушку целуй,
Но имей в виду, голубчик,
Это — средний сабантуй.
Затем следует описание «главного сабантуя» — танковой атаки… Теркин превращает окружающие образы войны и смерти в смешных страшилищ, образы, присущие празднику и карнавалу. Возьмем его поведение после падения снаряда. Снаряд не разорвался, бойцы уцелели, но случившееся еще внушает им настоящий страх. Тогда Теркин делает великолепный карнавальный жест:
Он стоит с воронкой рядом
И у хлопцев на виду,
Обратясь к тому снаряду,
Справил малую нужду…
После такого жеста смертоносное орудие войны мгновенно превращается в карнавальное страшилище. Бояться всерьез его уже невозможно — над ним можно только смеяться.
Такое же карнавальное перерождение претерпевают и возвышенные образы войны. К примеру, суровая «родина-мать» с военных плакатов в устах Теркина становится «матерью-старухой».
Но Россию, мать-старуху,
Нам терять нельзя никак.
И родина в поэме — «старуха», и смерть — тоже «старуха», «баба». Она ласково уговаривает раненого Теркина, обещает избавить его от холода, страха и усталости. Два противоположных образа неожиданно соединяются в один — матери-земли, которая и уничтожает, и возрождает.
Карнавальное восприятие войны — не чей-то каприз или прихоть; оно необходимо для выживания. Твардовский пишет об этом так:
Жить без пищи можно сутки,
Можно больше, но порой
На войне одной минутки
Не прожить без прибаутки,
Шутки самой немудрой.
Не прожить, как без махорки,
От бомбежки до другой
Без хорошей поговорки
Или присказки какой…
И не случайно такой парень, как Теркин, шутник и балагур, «в каждой роте есть всегда, Да и в каждом взводе».
В карнавальном мире изменяется не только отношение к смерти и опасности; изменяется и отношение к быту. Поэма буквально пересыпана настоящими гимнами самым простым, обыденным вещам: сну вдоволь, наваристому супу и каше из полевой кухни, горячему чаю, яичнице с салом, чарке водки, кисету с махоркой, жаркой печке, кирзовым сапогам, меховой шапке, суконной шинели и портянкам… Начинается она гимном самой простой из всех возможных радостей — холодной воде, а заканчивается описанием бани, одного из высших солдатских наслаждений. Чтобы выжить на войне, человек должен научиться радоваться всем этим простым вещам, воспринимать их как праздник.
«Малая земля географически не существует». Для Брежнева высшей, наиболее опасной точкой войны стала Малая земля. В 70-е годы его спрашивали: «Вы прошли всю войну. Где было всего труднее?» «На Малой земле», — отвечал Леонид Ильич.
Что же это за земля? Малая земля — это несуществующая, почти мифическая страна. «Малая земля географически не существует», — прямо говорится в одноименной книге Брежнева. В одной из песен военных лет она называется «Малой чудо-землей». Реально же это был клочок земли возле Новороссийска, площадью около 24 квадратных километров, имевший большое военное значение. В мирной жизни он был известен как мыс Мысхако, его знали благодаря здешним винам и виноградникам. «У нас была узкая полоска берега — длинная, голая и ровная, — сказано в мемуарах Брежнева, — а у немцев — все высоты, лес». В некоторых местах окопы противника находились на расстоянии в 15–20 метров. «Когда тут стали размещать какое-то подразделение, — рассказывала в 1943 году газета «Правда», — люди в недоумении разводили руками: как здесь воевать? Кто-то сказал: «Что же вы хотите? Это вам не Большая земля, эта земля Малая. Ясно?»
С той поры стали называть вновь отвоеванную землю Малой землей».
Жили малоземельцы в окопах и блиндажах. Этот подземный мир имел свою топографию. В нем даже появились улицы со своими названиями — Госпитальная, Саперная, Пехотная, Матросская. Но что это были за улицы! «На них не было ни одного дома», — сказано в мемуарах Брежнева. Таким образом, уже само слово «улицы» скрывало в себе юмор. Но особенно характерно название «Госпитальная улица». Дело в том, что никакого госпиталя, даже подземного, на этой улице, как ни странно, не было. Несуществующий госпиталь на воображаемой улице! В чем же тогда смысл названия? Просто-напросто, читаем в книге Брежнева, «Госпитальная — бугристая местность, насквозь простреливаемая, откуда люди часто попадали в госпитали». Это яркий пример карнавальной топографии, которая всегда ломает рамки обычного пространства, выворачивает его наизнанку. Улица ведет в госпиталь, хотя никакого госпиталя на ней нет!
Одним из самых опасных мест считался «Сарайчик» — так с домашним юмором прозвали каменный дзот. Армейская газета писала: «Это название — «Сарайчик» — может показаться странным. Но когда спрашивают бывалого, обстрелянного воина, как туда пройти, он с гордостью говорит: «Я тоже из «Сарайчика»!..»
До немецкой передовой линии — 15–20 метров. Здесь перебрасываются с немцами ручными гранатами». Добирались до «Сарайчика» ползком или перебежками: окопы сюда не вели. Видимо, полковник Брежнев счел делом своей чести побывать на этом «полюсе риска»: он тоже посетил «Сарайчик», и не один раз. Когда Брежневу напоминали об опасности, он в ответ обычно бесшабашно махал рукой: «Не попадут».
А по другим окопным «улицам» ходили пригнувшись, чтобы не попасть под пулю немецкого снайпера. Брежнев шутил: «Ну ничего, своей земле кланяемся, она убережет, матушка наша…»
«Красота необыкновенная». Путешествие на эту «чудо-землю» не только смертельно опасно, оно еще и… сказочно красиво. В воспоминаниях Брежнева описано одно из таких его путешествий — на торпедном катере: «Немцы, когда мы подходили к месту, палили непрерывно. Орудия у них навесные, и потому важно было прижаться к берегу, пройти по краю. Снова взрывались снаряды совсем близко от нас. Если не знать, что метят в тебя, красота необыкновенная». В другом месте говорится, что морская вода, подсвеченная прожекторами и разноцветными огнями трассирующих пуль, «сверкала всеми цветами радуги». Над водой горели ярчайшие «лампадки» — так шутливо прозвали осветительные ракеты.
«Леонид Ильич, — вспоминал полковник С. Пахомов, — часто шутил при подобных переправах. Заберется, бывало, на капитанский мостик корабля и, обращаясь оттуда к приунывшим или загрустившим на палубе, говорит: “Полундра! Справа по борту корабля… — и, сделав небольшую паузу, продолжает: — иллюминация, фейерверк”».
Путь сюда открыт только смелым, попасть на Малую землю можно только с риском для жизни. «Тот, кто попадал на плацдарм под Новороссийск, — писал в 1958 году журналист Сергей Борзенко, — становился героем. Трус на этой обгорелой земле умирал от разрыва сердца или сходил с ума, или его расстреливали по приговору трибунала. Там не было метра площади, куда бы не свалилась бомба, не упала мина или снаряд». «Чтобы читатель оценил обстановку, — читаем в воспоминаниях Брежнева, — скажу, что в дни десанта каждый, кто пересек бухту и прошел на Малую землю, получал орден». Иначе говоря, само достижение Малой земли уже причисляло к некоему почетному «ордену», если вспомнить первоначальное значение этого слова.
Вступление в этот «рыцарский орден» мыслилось как дело добровольное и потому особенно почетное. Это подчеркивается в мемуарах Брежнева. Перед высадкой первого десанта командир построил отряд. «Еще раз напомнил, что операция будет смертельно опасная, и предупредил: кто считает, что не выдержит испытаний, может в десант не идти. Он не подал команды, чтобы эти люди сделали, скажем, три шага вперед. Щадя их самолюбие, сказал: «Ровно через десять минут прошу снова построиться. Тем, кто не уверен в себе, в строй не становиться…»
Когда отряд построился, мы недосчитались всего лишь двух человек». И позднее переправа на Малую землю оставалась весьма опасным делом. Ее называли Дорогой смерти. «Помню, — вспоминал бывший малоземелен Федор Монастырский, — как пожилой полковник, сойдя на берег, чертыхнулся и сказал: “Ну, знаете ли, тут надо ордена давать только за то, что человек живым сюда добрался”».
Рискованное путешествие на Малую землю Брежнев совершал не однажды. В книге С. Борзенко, изданной в 1958 году, говорится: «Начальник политотдела армии — полковник Леонид Ильич Брежнев сорок раз приплывал на Малую землю». Все сражение, добавим, продолжалось около семи месяцев, 225 дней.
«Наш сейнер напоролся на мину». Морскую дорогу на Малую землю немцы густо усеивали минами, которые сбрасывали с самолетов. Мины были «сладкими»: к парашютам их прикрепляли сахаром. В воде сахар таял, намокший парашют тонул, а мина оставалась ждать своего часа. Во время одного из своих путешествий на Малую землю Брежнев едва уцелел. 17 апреля 1943 года судно «Рица», на котором он находился, подорвалось на мине и затонуло. Взрывной волной полковника выбросило за борт…
В книге Георгия Соколова «Малая земля» герои ведут между собой такой разговор.
— Солдаты рассказали мне, — говорит один, — что в сейнер, на котором Брежнев плыл сюда, попал снаряд, полковника взрывной волной сбросило в море. Моряки нырнули, спасли. Без сознания был…
— Молодцы моряки! — одобрительно отзывается другой герой книги. (Заметим, что рассказ не очень точен — ведь взорвался не снаряд, а мина.) В официальной биографии Леонида Ильича, выпущенной в 1976 году, об этом случае сказано: «его спасли моряки». В «Воспоминаниях» Брежнева эта история выглядит несколько иначе: