«Я даже не сразу понял, что произошло. Впереди громыхнуло, поднялся столб пламени, впечатление было, что разорвалось судно. Так оно, в сущности, и было: наш сейнер напоролся на мину. Мы с лоцманом стояли рядом, вместе нас взрывом швырнуло вверх. Я не почувствовал боли. О гибели не думал, это точно… Иногда пишут, что человек вспоминает при этом своих близких, что вся жизнь проносится перед его мысленным взором и что-то главное он успевает понять о себе. Возможно, так и бывает, но у меня в тот момент промелькнула одна мысль: только бы не упасть обратно на палубу. Упал, к счастью, в воду, довольно далеко от сейнера. Вынырнув, увидел, что он уже погружается. Часть людей выбросило, как и меня, взрывом, другие прыгали за борт сами. Плавал я с мальчишеских лет хорошо, все-таки рос на Днепре, и в воде держался уверенно».
К оказавшимся за бортом подплыли два мотобота. Вокруг рвались немецкие снаряды. Вместе с лоцманом Брежнев помогал «взбираться на борт тем, кто… с трудом удерживался на воде».
«И в этом шуме я услышал злой окрик: «Ты что, оглох? Руку давай!»
Это кричал на меня, протягивая руку, как потом выяснилось, старшина второй статьи Зимода. Не видел он в воде погон, да и не важно это было в такой момент… Ухватившись за брус, я рванулся наверх, и сильные руки подхватили меня. Тут только почувствовал озноб: апрель даже на Черном море не самое подходящее время для купания».
Что ж, все рассказы сходятся в одном: смерть прошла на волосок от полковника Брежнева, но, как бывало много раз, ему повезло. Между прочим, день взрыва сейнера — 17 апреля — не был случаен. В этот день немцы начали свое решающее наступление, которое назвали именем морского бога Нептуна. «Само название говорило об их планах — сбросить нас в море, — читаем в воспоминаниях Брежнева. — По данным разведки мы знали об этом…» По счастью, Брежневу удалось избежать «встречи с Нептуном».
В 1982 году Леонида Ильича не стало, и, казалось, эта история могла бы прекратить свое развитие. Но она уже жила по своим законам — законам мифа. В 90-е годы в газете «Аргументы и факты» появилось такое изложение все того же случая — якобы по книге Брежнева: «Я плыл на катере. Катер нарвался на мину. Я оказался в воде, но быстро сориентировался. Нырнул, подхватил двух матросов, подтащил их к лодке и передал старшине… Нырнул еще за одним. Старшина крикнул, чтобы я залез в лодку. Он не мог видеть моих полковничьих погон и не мог знать, что я вырос на Днепре и чувствовал себя как рыба в воде…» Стоит оценить всю красоту легенды — утопающий неожиданно оборачивается неуязвимым морским богатырем, который сам ныряет и спасает тонущих матросов, да еще двоих за раз. Кто знает, проживи эта легенда в устной передаче не тридцать лет, а триста, не превзошла бы она по яркости и красочности все приключения Садко? Ведь Садко не случилось потом стать государем всей Русской земли…
Если же искать более близкие по времени литературные примеры, то, наверное, снова вспоминается Василий Теркин, пловец в ледяной воде.
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый.
Снег шершавый, кромка льда…
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, —
Ни приметы, ни следа.
Повторяя позднее эти стихи, Леонид Ильич не мог не вспоминать ту свою ночь 17 апреля. От нее ему осталась память и даже слава, но вполне могла бы — темная вода.
Глоток «матросского молока». И вот вымокший до нитки полковник Брежнев ступил на «нашу маленькую землю», как он тогда ее ласково называл. «А на берегу вокруг творился сущий ад, — вспоминал бывший юнга Иван Соловьев, — рядом били пушки и пулеметы, трещали автоматы, ухали разрывы. Незнакомый матрос мне сказал: «Ну, юнга, сегодня у нас, как в парилке!» «Он (Брежнев) держался бодро, но было заметно, что от ледяной воды изрядно замерз». Начальник обратился к парню: «Юнга, достань мой эн-зе, надо комиссара отогреть, он ребятам сейчас во как нужен!»
«И провел рукой по горлу, — рассказывал бывший юнга. — Я сбегал на мотобот, достал флягу со спиртом и отнес на берег в бункер… Там офицеры, солдаты и матросы окружили Брежнева. Ему подали флягу, и Доценко сказал: «Отведайте, товарищ комиссар, матросского молока, а то погода плохая, холодно купаться!»
Брежнев рассмеялся, выпил, поблагодарил, но все же упрекнул Доценко, что он мальца гоняет за спиртом. Но было уже не до того! Ударили немецкие минометы».
Спирт в отличие от водки вряд ли был «законным» видом выпивки. Скорее всего, его просто украли с какого-нибудь склада или из госпиталя. «По поводу этой байки, — писал историк Вильям Похлебкин, — многие армейские партработники ехидно замечали, что старшина здорово рисковал, предлагая подобную помощь бригадному комиссару. Ведь тот… мог бы поинтересоваться, откуда взят спирт, так как все три возможности его получения — от авиаторов, из медсанбата и из самогонных запасов гражданского населения — считались хищениями или мародерством и карались по законам военного времени как минимум штрафбатом. Странно, говорили армейские ветераны, что старшина, то есть тертый волк, мог быть столь наивен и не осведомлен, кому, что и в какой ситуации можно предлагать».
Но, скорее всего, «тертый морской волк» как раз хорошо знал натуру своего комиссара. Знал, что тот не отдаст под трибунал в благодарность за угощение. И Брежнев действительно пожурил подчиненного только за то, что тот напрасно рисковал жизнью «мальца» ради спиртного…
«Именины фюрера». В письмах семье Брежнев не написал ни слова о своем приключении с сейнером. «На Малой земле, — вспоминала Виктория Брежнева, — как мы позднее узнали, настоящий ад был, но Леня об этом — ни слова. Что взрыв был на корабле, что едва не погиб — тоже скрыл».
Но если Малая земля была адом, то дьяволом в этом аду, несомненно, был сам Гитлер. Неудивительно, что наиболее острый момент сражения за Малую землю наступил 20 апреля 1943 года — в день рождения Гитлера. «Как ни странно, — говорится в воспоминаниях Брежнева, — день этот связан для меня с одним забавным воспоминанием». В ночь на 20 апреля, собрав политработников, их спросили, знают ли они, почему именно сейчас так остервенело стали рваться фашисты. Не все знали. «Потому, — последовало объяснение, — что у них завтра именины фюрера. Хотят покончить с нами, чтобы поднести ему подарок. Хорошо бы… и нам отметить эту дату». После обсуждения был найден подходящий способ «поздравления». Художник Борис Пророков быстро сделал набросок рисунка, тут же получивший всеобщее одобрение. «Ночью он изобразил на простыне свинообразное чудовище, убегающее с Кавказа. У свиньи были всем знакомые усики и челка — карикатура на Гитлера получилась отменная. Простыню укрепили на раму и установили на заранее пристрелянном месте нейтральной полосы, надежно закрепив косяками.
Утром 20 апреля со всех окрестных гор, со всех своих позиций гитлеровцы увидели это поздравление. Как и предполагалось, стрелять в своего фюрера немцы не решались. Прошло немало времени, пока они, как видно, согласовывали, что им делать. Наконец к раме с трех сторон поползли фашисты. Но место-то пристрелянное: половина их полегла, остальные убрались восвояси. Так повторялось трижды за этот день, пока по «именинному подарку» не ударила их артиллерия.
— Так его! Бей его! — хохотали бойцы».
Кровопролитное сражение и неподдельное веселье бойцов — рассказчик оговаривается о «странности» этого сочетания. Но для карнавала оно, разумеется, является ничуть не странным, а самым естественным. С тем же днем — самым тяжелым из всех — в мемуарах Брежнева связано и еще одно забавное воспоминание: «И опять рядом с огневой ячейкой мы услышали смех. Подошли: оказалось, там проводил беседу молоденький сержант-агитатор.
— Подводим итоги боя, товарищ полковник, — доложил он.
— И какие же итоги?
Сгрудившиеся вокруг пулемета бойцы стали сержанта подталкивать: расскажи, расскажи. Тот было смутился, но под напором товарищей осмелел:
— Гитлер хвастался, что сегодня сбросит нас в море. Нашей украинской байкой я и сказал, чего он добился. Пошел на охоту, убил медведя, ободрал лисицу, принес домой зайца, мать зарезала утку и сварила кисель. Попробовал, а он горький.
Вместе с солдатами я с удовольствием слушал веселого парня. Его немудреная байка, пожалуй, значила в тот момент больше и действовала крепче, чем самый серьезный разбор военных действий. Это было тем более важно, что день, повторяю, выдался самый тяжелый из всех пережитых нами на Малой земле».
Народное сознание продолжало по-своему осмыслять окружающий мир, даже в разгар кровавого боя. Находилось в нем место и Гитлеру — карнавальному свинообразному страшилищу, и его потешным военным походам. Любопытно, что солдаты противника воспринимались в этой обстановке как нечто вроде карнавальных чертей, выходцев из земли, преисподней, с того света: «Там, где все вокруг покрывалось трупами врага, появлялись новые цепи, их истребляли, но снова и снова возникали серо-зеленые силуэты. И неудивительно, что в одну из атак у бойца… вырвалось: “Да что они, из земли растут?”» Эта короткая фраза вдруг переносит нас из XX столетия куда-то в глубину веков: мы видим, как гитлеровцы растут прямо из-под земли, точно посеянные зубы сказочного дракона.
Советских морских пехотинцев (сражавшихся и на Малой земле) немцы тоже прозвали «черными дьяволами». В названиях своих операций противник часто использовал имена героев германских мифов. Так, в «Малой земле» Брежнева в связи с этим упоминаются имена Кримгильды и Брунгильды. Это героини «Песни о Нибелунгах», а Брун-гилвда, кроме того, — одна из валькирий. Согласно скандинавским мифам валькирии — воинственные девы, кружащиеся над полем битвы. Они выбирают среди воинов тех, кому предстоит умереть в бою, и относят их в небесный чертог — Вальгаллу. Валькирии ткут над полем боя ткань из разорванных человеческих кишок. Германское командование считало, что одна из этих суровых дев — Брунгильда — парит и над Малой землей. «Но и эта мифическая дама им не помогла», — сказано в книге Брежнева.