«Европа, — говорил он в своих речах, — источник самых страшных войн в истории человечества. Не менее сотни миллионов погубленных человеческих жизней… Это тоже вклад европейцев в историю человечества, но вклад ужасный». «Мы призываем преодолеть кровавое прошлое Европы». «Пусть Вторая мировая война останется последней мировой войной». «И если сказать просто, то очень хочется, товарищи, чтобы дети и внуки наши никогда не испытали, что такое война». А летом 1945 года вместо Парижа Леонид Ильич попал в Москву — его командировали на Парад Победы.
«Храню саблю, с которой шел на параде». Парад Победы на Красной площади 24 июня 1945 года — наверное, одна из высших символических минут всей войны. Боевые знамена гитлеровских армий летели в грязь, на мокрую от дождя брусчатку Красной площади. И по этой же брусчатке гордо шли, сверкая обнаженным оружием и боевыми наградами, победители — красноармейцы, офицеры, генералы… Надо ли объяснять, что это сочетание: последнее унижение врага и праздничный триумф победителей — тоже составляло карнавал, великолепный карнавал Победы?
Кульминационный момент парада газета «Правда» в те дни описывала так: «Внезапно смолкает оркестр. Раздается резкая дробь барабанов. Взору представляется незабываемая, глубоко символичная картина. К трибуне подходит колонна бойцов. У каждого в руках — немецкое знамя. 200 плененных вражеских знамен несет колонна. Эти знамена добыты, как трофеи, в победных боях… Некогда гитлеровцы самонадеянно и нагло несли их на советскую землю, а сейчас они — единственное, что напоминает о былых полках и дивизиях Гитлера… Поравнявшись с трибуной, бойцы делают поворот направо и презрительным жестом, с силой бросают вражеские знамена на мостовую, к подножию мавзолея… Буря аплодисментов прокатывается по площади…» Брежнев видел это зрелище своими глазами и в музее как-то указал на такую фотографию: «Вот так летели к Мавзолею фашистские штандарты…»
Каждый фронт действующей армии на параде представлял один сводный полк. Генерал-майор Брежнев шел в первых рядах сводного полка своего 4-го Украинского фронта. До конца жизни Брежнев любил с гордостью вспоминать это событие своей биографии. Видимо, оно стало для него лучшей, славнейшей страницей жизни. Есть фотография — Леонид Ильич на Параде Победы марширует строевым шагом во главе колонны, в руке держит обнаженную саблю острием вниз. В его воспоминаниях говорится: «Как дорогую реликвию храню и по сей день саблю, с которой шел на параде вместе с командованием во главе нашего сводного полка».
Брежнев с радостью вспоминал это событие даже тогда, когда это было не слишком тактично с его стороны: при встречах с германскими руководителями. В 70-е годы фотограф запечатлел момент, когда Леонид Ильич с гордой и немного лукавой улыбкой показывает свою большую фотографию, сделанную на Параде Победы, федеральному канцлеру ФРГ Гельмуту Шмидту. Канцлер тоже вежливо улыбается, рассматривая лица победителей… Впрочем, сам Шмидт еще раньше, произнося тост, припомнил свое участие в войне. «Желая подчеркнуть высокие душевные качества русских людей, — писал А. Александров-Агентов, — стал рассказывать, как его и еще одного немецкого офицера в суровую русскую зиму где-то под Смоленском приютила и накормила какая-то русская старушка. И Брежнев, и другие присутствовавшие на обеде почувствовали определенную неловкость, слушая этот тост. Но дело обошлось». В разговоре с Брежневым канцлер как-то предположил, что во время войны они вполне могли бы стрелять друг в друга. Мысль о том, что он мог убить своего собеседника или погибнуть от его пули, настолько поразила Леонида Ильича, что, по его признанию, он готов был расплакаться от отчаяния.
Между прочим, в 1979 году, как говорили, Брежнев готов был помиловать последнего из руководителей «третьего рейха» — Рудольфа Гесса. Как утверждал сын Гесса Вольф-Рюдигер, советский генсек не хотел, чтобы «все видели, что мы держим в тюрьме больного старика и делаем соратника Гитлера мучеником в глазах людей».
«Когда вышел Сталин, я опрокинул столик…» Наследующий день после Парада Победы, 25 июня, для его участников в Кремле состоялся торжественный прием. Здесь Леонид Ильич, между прочим, стал одним из слушателей знаменитого тоста Сталина «За здоровье скромных людей!»
«Не думайте, что я скажу что-нибудь необычайное, — заявил вождь. — У меня самый простой, обыкновенный тост. Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают «винтиками» великого государственного механизма, но без которых все мы — маршалы и командующие фронтами и армиями, говоря грубо, ни черта не стоим. Какой-либо «винтик» разладился — и кончено… Это — скромные люди. Никто о них ничего не пишет, звания у них нет, чинов мало, но это — люди, которые держат нас, как основание держит вершину».
Анатолий Черняев вспоминал «очень красочный» рассказ самого Брежнева об этом приеме: «Явился, — говорил Леонид Ильич, — на официальный банкет раньше времени. Зал пустоват. Решил подойти поближе к тому месту, откуда должен был войти Сталин. А когда он вышел, я рванулся и опрокинул столик с бутылками и запасными тарелками. Штук тридцать их, наверное, было. Все — вдребезги. Но сошло».
На обратном пути с женой через Кремль, будучи навеселе, Леонид Ильич вдруг решил вступить в беседу с Царь-колоколом. «Это он особенно картинно изобразил», — замечал Черняев. Повторил свои тогдашние жесты и поклоны. «В Брежневе было что-то актерское», — добавлял Черняев. Подобная беседа в те времена была доступна не многим — ведь свободного входа в Кремль до 1953 года еще не было. Царь-колокол, как и крепость в целом, оставались таинственными, закрытыми для непосвященных символами верховной власти.
Леонид Ильич вообще любил вспоминать о празднествах, которыми было отмечено окончание войны. По одному из его рассказов, он и на Параде Победы под проливным дождем «грелся» коньяком. И будто бы так «нагрелся», что с парада в гостиницу его пришлось отвозить на «эмке».
Тогда же произошла и еще одна громкая история с участием Леонида Ильича. Его знакомым еще по боям на Малой земле был Александр Покрышкин — знаменитый летчик, трижды Герой Советского Союза, сбивший 59 немецких самолетов. «В эти же «парадные» дни, — писал Черняев, — они с Покрышкиным засели в ресторане гостиницы «Москва». Перевалило за полночь. Их стали «просить». Тогда Покрышкин выхватил пистолет и начал палить в потолок. Наутро дошло до Сталина. Тот ответствовал: «Герою можно!»
«Благодаря ей и выжил». В годы войны у Брежнева была фронтовая подруга — военный врач Тамара Лаверченко. Они познакомились в 1942 году. Впрочем, она признавалась, что комиссар Брежнев нравился не только ей, а «всем девчонкам» — красивый, веселый, хорошо танцевал. Сам Леонид Ильич говорил о ней:
— Какая это была женщина, Тома моя! Любил ее как… Благодаря ей и выжил. Очень жить хотелось, когда рядом такое чудо. С ума сходил, от одного ее голоса в дрожь бросало. Однажды вышел из блиндажа, иду по окопу. Темно было совсем, ночь была сказочная, с луной, звездами. Роскошь, одним словом. Слышу, Тамара моя за поворотом с кем-то из офицеров разговаривает и смеется. Остановился я, слушаю как завороженный, и такое счастье меня охватило, так что-то сердце сжалось, прислонился я к стене и заплакал.
Любовь Брежнева рассказывала: «Дядя увлекался, конечно, другими женщинами, галантно ухаживал за ними, но, по большому счету, у него была одна большая… любовь. Он много лет был влюблен в очень красивую, очень интересную женщину, с которой познакомился во время войны».
Между тем отношение к браку и семье в стране стремительно менялось. В 1944 году было покончено с прежней легкостью развода. Отныне, чтобы только начать дело о разводе, требовалось сообщить об этом в местной печати (и газеты запестрели объявлениями о разводах). Развести супругов мог теперь только суд, и делал он это весьма неохотно. В общем, идеалом для общества стал постоянный брак на всю жизнь.
О романе Леонида Ильича доложили ни много ни мало, как… самому Сталину. «Ну что ж, — заметил Сталин, — посмотрим, как он поведет себя дальше».
Дальше Леонид Ильич повел себя не особенно «разумно». Встречался с фронтовой подругой и после войны. Виктория Петровна при знакомстве сказала ей: «Я все знаю. Но никого не упрекаю и не обвиняю, только прошу тебя уехать». Тамара решила уехать, Брежнев догонял ее на поезде… Их встречи не прекратились и позднее.
«Потом она жила в Москве, — рассказывала Любовь Брежнева, — и дядя «сделал» ей квартиру на «Соколе»… Она вышла замуж за генерала, и жизнь ее в общем-то сложилась удачно». Любовь Брежнева так описывала свою единственную встречу с Тамарой: «Однажды на каком-то праздничном приеме отец наклонился ко мне и сказал: «Посмотри на пару, которая сейчас вошла. Это Тома, боевая подруга Леонида… Ленька был в нее влюблен без памяти». Я знала из семейных разговоров о Тамаре и не без любопытства принялась ее разглядывать.
Рядом с седым представительным мужчиной в генеральской форме стояла полноватая, но еще стройная женщина в элегантном вечернем платье, с красивой прической и уверенным, но доброжелательным лицом. В глазах ее и улыбке была неповторимая прелесть, и мне сразу стало понятно, почему эта женщина долгие годы играла такую роковую роль в жизни дяди. Красавица она была редкая!»
Глава 5«НОЧЬЮ МНЕ ПОЗВОНИЛ СТАЛИН»
К мирной жизни Леонид Ильич окончательно вернулся только летом 1946 года, когда был демобилизован из рядов армии. В Запорожье, куда его направили, он приехал в военной форме…
Следующие десять лет Брежнев возглавлял сперва обкомы (в Запорожье, Днепропетровске), а потом и целые республики (Молдавию, Казахстан). Он пережил головокружительный взлет на самый верх, а потом столь же стремительное падение (об этом мы еще расскажем).
Первой целью Брежнева в эти годы стало восстановление разрушенного войной. Это считалось делом почти религиозным: ведь в заводах, домнах, шахтах, плотинах в те годы видели нечто вроде храмов. Их возводили примерно с таким же старанием, как в 90-е годы православный храм Христа Спасителя. В Запорожье таким «храмом» был завод «Запорожсталь», в Днепропетровске — Днепрогэс, в Казахстане — вся целина. По замечанию Брежнева, там предстояло распахать «площадь, превышающую размеры всей Англии».