Рядом печатался шутливый диалог:
«— Послушайте! А как же теперь быть с гимном «Боже, царя храни»?
— А очень просто: он не упраздняется; только после первого слова будут вставлять частицу «от»…»
Но вскоре в обществе снова стало нарастать недовольство. Дело в том, что карнавал не терпит зрителей, здесь участником становится каждый. И многим в 1917 году казалось, что если одни растеряли в этом карнавале мировой войны все — близких, здоровье, руки или ноги, саму жизнь, то другие продолжали спокойно жить как ни в чем не бывало. На рисунке Н. Радлова в том же «Новом Сатириконе» уличный оратор воинственно выкрикивает:
— Мир мы подпишем только у стен Берлина!
— Чего вы кричите?! — благодушно возражает слушатель. — У меня тоже белый билет.
А вот характерная уличная сценка 1917 года (из воспоминаний военнослужащего С. Милицына}: «Стояла кучка спорящих: несколько солдат, бабы и какой-то интеллигент в соломенной шляпе. Он горячо и толково доказывал необходимость продолжения войны. Стоявший против него высокий солдат все время ему поддакивал, и, как только тот кончил, солдат быстрым движением руки сдвинул свою фуражку, скрестил руки и… озлобленно заговорил:
— Так, так, воевать, говоришь, надо. Так. Вот мы три года воевали, в окопах мерзли и мокли. А почему ты, шляпа, не воевала? Ты здоровый и годы у тебя призывные, где же ты был? Не подарки ли на фронт возил да у солдат георгиевские медали отбивал? Много вас таких видали. Почему не воевал?»
— Да я еще пойду, — смущенно оправдывался его собеседник.
— Врешь, не пойдешь. Языком трепать будешь. Много вас таких…
«Бабы смеялись и поддакивали, — продолжал С. Милицын. — Эта стычка на меня произвела впечатление и многое сказала».
Октябрьский переворот неожиданно, против их воли, сделал «зрителей» прямыми участниками карнавала. Вот как описывал такое превращение монархист Василий Розанов: «С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.
— Представление окончилось.
Публика встала.
— Пора одевать шубы и возвращаться домой.
Оглянулись.
Но ни шуб, ни домов не оказалось».
Октябрь в печати часто называли «сменой декораций». Произошла и всеобщая смена костюмов. Теперь дело не ограничилось царскими горностаевыми мантиями: переодевались все — и победители, и побежденные. Не случайно одной из легенд Октября стало знаменитое облачение Керенского в женское платье. (По его словам, при бегстве он переоделся в матросскую форму.) Еще долгие десятилетия эта выдумка с удовольствием обыгрывалась на страницах советской печати. На карикатуре 50-х годов Керенский в юбке удирает куда-то, возмущенно восклицая:
— Так с женщинами не поступают!
Но добавим, что Ленин тоже брал власть в гриме, парике, замаскированный. Автор этой книги в 70-е годы слышал и такую устную легенду: «Когда Ульяновы и Керенские жили в Симбирске, их семьи дружили между собой. И когда в доме Ульяновых устраивали елку, на праздничный бал маленький Саша Керенский наряжался в платье девочки…» К сожалению, легенда умалчивает, во что наряжался юный Володя Ульянов на этом рождественском балу…
По Каменскому, где тогда жил Леонид Брежнев, перемены стали прокатываться волнами сменяющих друг друга властей. Гражданином каких только государств не успел побывать юный Леонид! И Российской Республики, и Украинской Народной Республики, и Украинской державы во главе с наследственным гетманом Скоропадским, и Украинской Советской Республики, а потом — единой и неделимой России генерала Антона Деникина… Монархии и республики перемежались, как в калейдоскопе.
Довелось Леониду пожить и вовсе без государства. Волей судьбы он оказался в самом «эпицентре свободы» — в анархической вольнице Нестора Махно. (Об этом упоминается и в воспоминаниях Брежнева.) Взяв столицу губернии — Екатеринослав, махновцы, между прочим, выпустили из губернской тюрьмы всех арестованных, не исключая и уголовных. Каждого освобожденного они встречали подарком: украинской паляницей и кружком колбасы. Саму же тюрьму махновцы облили керосином и подожгли, как бы провозглашая этим: конец застенкам, конец неволе! Подарками стали и дорогие вещи, оказавшиеся в местных магазинах. Все отнимали и бесплатно раздавали населению.
Из воспоминаний большевика Григория Григорова: «Вот на одну деревенскую бабу напялили меховую шубу, а голову покрыли огромным шерстяным платком. Баба вся просияла и сказала: «Спасибо, хлопцы, за подарок», она села на свою телегу и быстро умчалась, как бы боясь, что от нее потребуют деньги за такие дорогие вещи. Такую же картину я увидел возле гостиницы «Франция», где беднякам раздавали шубы, каракулевые шапки, сапоги, ткани и продукты… Эта пестрая толпа радовалась, что впервые в жизни напяливала на себя драгоценные вещи, о которых она и мечтать не могла».
Так причудливо сложилась судьба шуб, которые исчезли некогда у розановских героев. Но, конечно, революция переодевала не только людей в не свойственные им прежде наряды. Переодевались все или почти все вещи и явления, весь мир.
«Вороньи гнезда на трубах». Там, где еще недавно кипела жизнь, наступали разруха и запустение. Днепровский завод — сердце Каменского, кормивший все село, остановился. Свирепствовали болезни, в день на рабочего выдавали всего полфунта хлеба. Чтобы не умереть с голода, семье Брежневых пришлось покинуть родное село. В воспоминаниях Брежнева читаем: «Помню, уходя, я оглянулся в последний раз — проститься с заводом и увидел на трубах, на эстакадах, на крышах цехов черные вороньи гнезда. Впечатление осталось тяжелое: вверху кружило воронье, внизу стоял омертвевший завод… Но по молодости меня и радовало нежданное путешествие, оно было первым в моей жизни».
Брежневы отправились на родину — в курскую деревню Брежневе, или Брежневка, как называли ее местные жители. Здесь Леониду пришлось испробовать крестьянский труд. Как сказано в его мемуарах, он поработал «и на пахоте, и на севе, и на косовице хлебов». «Отец… вспомнил как-то, — писала Любовь Брежнева, — как ходил в Брежневе на покос Леонид с дедом Яковом. Траву тогда косили австрийскими косами, которые «для нужного закала» опускали в колодец с холодной водой на три недели. Такой косой Леонид однажды поранился. Очень ему не хотелось отставать от других деревенских ребят. Напрасно дед останавливал: «Не торопись, не нажимай, коса сама должна траву почувствовать». Не послушал, размахнулся пошире, вонзил косу в землю. Стал ее выдергивать и хватил себя по ноге. Побледнел, сел на траву, вмиг обагрившуюся кровью. Вспоминал, как Леонида везли на телеге домой, а он бежал рядом и плакал».
Глава 2«ГАЛСТУКИ МЫ ОТВЕРГАЛИ…»
«По отцу — рабочий, по деду — крестьянин». После 1917 года верх и низ в обществе как будто поменялись местами. Происхождение человека, как и в дореволюционное время, сохранило свое значение. Но теперь не было ничего хуже принадлежности к дворянству или купечеству. Правда, дело не дошло до того, чтобы присваивать пышные дворянские титулы осужденным ворам и убийцам в виде наказания, как это бывало иногда в истории. Но сами титулы клеймили человека крепче любого каторжного клейма.
Самым благородным считалось, напротив, происхождение от бедных крестьян, а еще лучше — от рабочих. С этой точки зрения происхождение Леонида Брежнева не оставляло желать ничего лучшего. «По отцу — рабочий, по деду — крестьянин», — сказано в его мемуарах. Ему уже не требовалось, как прежде, пробиваться вверх ценой величайших усилий. Перед ним были распахнуты все двери!
«Убежал из дома в Индию». Молодежь начала 20-х годов мечтала о мировой революции. Казалось, до этого великого события остаются считанные недели и месяцы. Его ожиданием пронизаны страницы печати того времени. Вот на рисунке художника Мина в 1923 году изображен спящий красноармеец, которому снится сон: на праздничном параде в Париже маршируют представители новых советских республик — ССР Франция, ССР Англия, ССР Германия, ССР Италия, ССР Турция… Над Эйфелевой башней вьется алый флаг, а принимает парад сам Лев Троцкий.
На другом юмористическом рисунке Н. Купреянова в 1924 году командарм Семен Буденный поит своего коня на фоне лондонского пейзажа. Он вежливо спрашивает у британского короля Георга:
— Разрешите напоить своего коня в Темзе.
Растерянный король держит плакат «Не пейте сырой воды» и говорит:
— Нет, нет… Ради бога… У нас вода некипяченая.
— А вот мы ее сейчас вскипятим, — весело отвечает Буденный. — На огне революции.
Особые надежды в плане революции возлагались на Индию, находившуюся под властью британской короны. Романтические мальчишки той эпохи мечтали отправиться в Индию, чтобы «делать там революцию». Но, конечно, их привлекала и экзотика далекой южной страны. Был в числе этих мечтателей и Леонид Брежнев. Много лет спустя, уже будучи главой страны, он рассказывал индийским дипломатам, как в пятнадцать лет убежал из дома в Индию. До Индии он, впрочем, не добрался. Отец вернул сына домой, чтобы определить в дипломатическую школу, сделать из него дипломата. Очевидно, Илья Яковлевич рассуждал так: уж если мальчишку тянет в дальние страны, то пусть отправляется туда официально, как дипломат. Тем более что теперь ничто не мешало сыну рабочего стать хоть и самим наркомом иностранных дел. Рассказав эту историю, Брежнев риторически спросил Громыко:
— Как ты думаешь, достиг бы я того же, что сейчас, став дипломатом?
Сам Леонид тогда выбрал себе другую судьбу — поступил в техникум. И, несмотря на это, в 1961 году его мечта об Индии все-таки сбылась — как глава Советского государства он посетил эту страну. Его помощник Андрей Александров-Агентов писал: «Большой любитель природы и животных, Брежнев во время этого своего (единственного продолжительного) визита в Индию все время рвался соприкоснуться как-то с экзотической природой страны, требовал, чтобы его свозили в джунгли. Пойти ему в этом навстречу хозяева, конечно, не решились. Пришлось ограничиться посещением интереснейшего Делийского зоопарка, где затем Неру подарил ему маленького слоненка, которого кормили из бутылочки молоком. Кажется, он был передан Леонидом Ильичом в Московский зоопарк». А в Джайпуре Брежнев совершил прогулку на слоне. Сохранились фотографии: Леонид Ильич едет верхом на разрисованном, одетом в золотую попону слоне…