ина очень похожа на известную икону “Георгий Победоносец”».
Другой оратор, Отто Куусинен, развивал эту мысль так: «Когда товарищ Суслов указал на этот порок товарища Жукова, последний наивно ответил: «Я сам этого не замечал». То есть он ничего ненормального не заметил в том, что на картине, сидя на белом коне, превратился в «Георгия Победоносца». Представьте себе, что он еще полгода или годик сидел бы на белом коне и любовался бы собой. (Смех.) По всей вероятности, в его воображении эта фигура всадника возросла бы до гигантских размеров. Возможно, что он сам и не заметил бы ничего ненормального в этом, а нам было бы жутко смотреть на эту фигуру, жутко и смешно».
Леонид Ильич тоже развенчивал «культ» маршала. Он добавлял такие живописные детали: «Говорилось о культе личности… Есть много подхалимов, которые, например, выпустили книгу о поездке Жукова в Индию. Там все расписано, как он на слона сел легко, как кавалерист, и когда он сказал, что этот слон вроде как танк, то слон, как бы услышав эти слова Жукова, быстрее зашагал. В таком слащавом тоне подхалимы расписывают официальную поездку… давая смехотворное изображение. Нет чувства меры!»
Вот это место из книжки, изданной летом 1957 года (авторы — Леонид Китаев и Георгий Большаков): «Как почетному гостю ему (Жукову) предлагают прокатиться на принадлежащем президенту слоне…
— Я старый кавалерист, — замечает маршал, легко садясь в седло на могучего гиганта.
Впереди в красной форме, отделанной золотом, сидит погонщик. Слон медленно шагает по парку…
— На этом слоне, как на танке, можно смело идти в атаку, — шутит Г. К. Жуков, и как бы в подтверждение этого слон убыстряет ход…»
Говорил Леонид Ильич и о другом признаке культа личности — «надписях на книгах». Очевидно, он имел в виду такой отрывок из той же книжки: «Где бы ни появлялся маршал Г.К. Жуков — в военных учреждениях и на заводах, на аэродромах, в парках и садах, на приемах и встречах, — всюду его ждали вездесущие коллекционеры автографов. А в резиденциях, где останавливался Г.К. Жуков, его всегда ожидала стопка из 100–150 записных книжек, во многих из которых уже стояли автографы Н.С. Хрущева и Н.А. Булганина. Теперь в сотнях книжек индийских коллекционеров имеется автограф — «Маршал Советского Союза Г. Жуков»…»
Но речь шла не только о возвеличивании личности Жукова. Брежнев упомянул афоризм о «трех эс» — любимых словечках маршала: списать, снизить, снять. Он говорил:
«Он это сопровождал, конечно, репрессиями, страхом, грубым обращением. Я не говорю о многочисленных приказах… когда снимали работников ни за что, неоправданно и незаслуженно подвергали наказаниям, снятию, разжалованию, увольнению из армии… Так надламливалась воля у офицерского состава. И поэтому не случайно на партийных активах, а я по решению Президиума, выполняя его волю, участвовал в проведении одного из активов на Дальнем Востоке, офицеры, почти все командиры, генералы, командующие армиями, выступая, говорили, что при такой атмосфере нет уверенности в завтрашнем дне, не знаешь — не то работать, не то сухари сушить. Такая атмосфера — неправильная атмосфера…
Грубость процветала и на заседаниях коллегии. Если человек мало-мальски инако мыслит, он его сразу обрывает репликами, и человек садится. Достаточно было маршалу Бирюзову что-то не в тон сказать, как Жуков в ответ: «Какой дурак тебе присвоил звание Маршала Советского Союза?»…
Никто в армии не мог уже больше терпеть, мучились в силу партийной дисциплины, но ждали, чтобы пришел этому конец…»
Речь Брежнева была, пожалуй, самой горячей и страстной на всем пленуме. Он особенно возмущался случаем, когда Жуков на Президиуме ЦК сказал одно, а среди своих военных коллег — прямо противоположное. Леонид Ильич воскликнул, обращаясь к Жукову:
— Я не верю вам!
По предложению Брежнева маршала вывели из состава ЦК. Впрочем, он остался в партии, сохранил воинское звание, все награды, положенные привилегии. Его опала продолжалась до конца эпохи «оттепели».
«У нас была всего одна ракета». В одном советском анекдоте правители страны получают новые прозвища, подобно царям: Владимир Мудрый, Иосиф Грозный, Никита Чудотворец… Откуда пошло это прозвище — Чудотворец? Дело в том, что Никита Сергеевич искренне верил в различные чудеса — но не в старые, божественные, а в новые — революционные, советские. Одним из таких его чудес стал спутник. Другим — полеты человека в космос. Еще одним могущественным чудом, наводящим ужас на весь мир, были ракеты вместе с атомными и водородными бомбами, способными мгновенно разрушать вражеские города.
Хрущев искренне восхищался всем этим своим «волшебным» арсеналом. Он любил и немного преувеличить его. Так, в одной из речей он пригрозил Западу применением ракет. Брежнев позднее говорил об этом: «Помните выступление Хрущева, в котором тот начал угрожать ракетным оружием? Так вот, в тот период у нас была всего одна или две ракеты, точность попадания которых была где-то около 50 процентов. Я отвечал за этот раздел и прекрасно помню тот период».
Но были и неудачные чудеса. Лозунг «обогнать Америку по мясу, молоку и маслу» тоже был, по сути, призывом к чуду, надеждой-на чудо. На популярном рисунке того времени изображались скачки на коровах: веселая русская буренка обгоняет холеную, но запыхавшуюся заокеанскую соперницу:
«Держись, корова из штата Айова!»
Другим таким несостоявшимся чудом стала «великая кормилица» — кукуруза. Ее в те годы любили изображать в качестве «королевы полей» — на плакатах и даже в мультфильмах. Королеву полей окружал «двор ее величества»: упитанные свиньи, куры, гуси, утки и прочая откормленная кукурузой живность… На одном рисунке тех лет кукуруза жалобно спрашивала у какого-то усатого начальника:
«Почему вы обо мне не заботитесь? Я же королева!»
«Молчать! — рявкал тот из-за стола. — Здесь я король!» Но на другой карикатуре, украшенной цитатой Хрущева, эта королева уже хватала подобного начальника за шиворот…
Целина тоже была одним из «чудес» Никиты Сергеевича. Как по волшебству, она должна была накормить всю страну хлебом. Вначале так и вышло — в 1956 году после богатого целинного урожая хлеб в столовых даже сделали бесплатным. Но в 1963 году зерно уже пришлось закупать за границей. «Кто самый изобретательный фокусник на свете? — шутили после этого. — Хрущев. Он посеял на целине, а собрал в Канаде». Другая шутка: «При въезде в штат Айова установили большой рекламный щит с надписью: «Добро пожаловать в штат Айова — житницу Советского Союза!»
Деятельность Никиты Сергеевича во многом состояла в поиске все новых и новых «чудес», палочек-выручалочек — от спутника и до какой-нибудь чумизы или ветвистой пшеницы. Однако со временем все эти «чудеса» все больше и больше начинали раздражать руководящих работников. Как и всем, им просто хотелось пожить спокойно. Например, в одном тогдашнем анекдоте начальник жалуется: «Кукуруза — это страшная штука, сынок. Ее не посадишь — тебя посадят, ее не уберешь — тебя уберут».
«Чуть в ядерной войне не оказались». За годы «оттепели» мир дважды оказывался на пороге новой мировой войны — во время берлинского и карибского кризисов. В последнем случае, как известно, Москва отправила на Кубу свои ракеты с ядерными боеголовками, а когда в октябре 1962 года американцы уже готовились из-за этого атаковать остров, поспешно убрала их.
А. Черняев рассказывал, как в 1976 году Леонид Ильич заговорил об этой истории: «Он вдруг завелся. Вспомнил Хрущева, который, по его словам, оставил такое положение, что начать двигаться к миру стало, наверное, труднее, чем за десять лет до 1964 года. В карибском деле пошел на глупую авантюру, а потом сам в штаны наложил».
«Я не забуду, — говорил Леонид Ильич, — в какой панике Никита то пошлет телеграмму Кеннеди, то «с дороги» требует задержать ее, отозвать. А все почему? Потому, что хотел об…ать американцев. Помню, на Президиуме ЦК кричал: «Мы попадем ракетой в муху в Вашингтоне!» И этот дурак Фрол Козлов ему вторил: «Мы держим пистолет у виска американцев!» А что получилось? Позор! И чуть в ядер-ной войне не оказались. Сколько пришлось потом вытягивать, сколько трудов положить, чтобы поверили, что мы действительно хотим мира».
А по поводу берлинского кризиса 1961 года, когда была построена знаменитая стена, Леонид Ильич спустя десятилетие замечал: «Сегодня не пахнет огнем, как пахло этим огнем еще десять лет тому назад, когда в Берлин мы ввели наши танки и американцы ввели свои… Когда мы воздвигали стену в Берлине как одну из мер. Вместо дипломатических успехов строили китайскую стену, грубо говоря, и хотели так решить проблему».
«Никита сильно ругается!» Ближайшим соратникам Никиты Сергеевича часто доставалось от него столь же крепко, как и рядовым работникам. Дипломат Б. Колоколов вспоминал такой эпизод. Во время встречи иностранных гостей что-то пошло не по плану. Хрущев вызвал и сурово распек за это Брежнева. «Лицо его покраснело, — вспоминал Б. Колоколов, — на нем появились капли пота, взгляд был растерянным, и он сказал взволнованно находившемуся в зале… М. А. Суслову: “Никита сильно ругается!”». Эта маленькая сценка поразила ее случайных свидетелей: ведь им казалось, что глава Советского государства (Брежнев) — это очень крупная величина, вполне сравнимая с самим Хрущевым.
О пределах власти Брежнева в то время можно судить и по такому случаю. В 1964 году в Ленинграде к смертной казни был приговорен гражданин Аркадий Нейланд. Сомнений в его виновности не возникало: он убил женщину и трехлетнего ребенка с целью ограбления. Смущал только возраст осужденного — 15 лет! Казнить подростка, хотя бы и убийцу, — даже у самих судей такое решение вызывало сильные сомнения. И руководители Верховного суда СССР обратились к Брежневу с просьбой о смягчении приговора. Видимо, они рассчитывали на его известную всем мягкость, и в этом не ошиблись. «Он не любил жестоких расправ, — писал А. Александров-Агентов. — Как-то, будучи Председателем Президиума Верховного Совета СССР, он сказал, что самое тяжелое для него в этой должности — обязанность подписывать смертные приговоры, отклонять апелляции приговоренных».