В том случае Брежнев согласился с судьями Верховного суда. Но и глава государства тоже не мог самостоятельно решить вопрос о помиловании: следовало обращаться напрямую к Хрущеву. Брежнев пошел к нему, однако получил жесткий отказ и очередную выволочку. Раздосадованный, он вернулся к судьям: «Дурак, зачем я вас послушался? Рассердился Никита Сергеевич и письма не взял».
Впрочем, о другом громком деле тех лет — расстреле валютчиков Яна Рокотова и Владислава Файбишенко — Леонид Ильич как-то высказался сурово: «Рокотов ваш на своих товарищей стучал. Мразь, и нечего о нем говорить. Там ни одного достойного не было, по кому можно было слезу пустить».
Брежнев имел в виду работу Рокотова на Петровку, 38, еще когда тот находился на свободе. Забавно, что «стучать» в 60-е годы считал недостойным сам глава государства. Обращаться таким образом к сказочной мощи государства уже считалось чем-то зазорным, нехорошим.
Однажды неудовольствие Хрущева вызвали кадры кинохроники: с Брежневым, отъезжавшим домой на поезде, чересчур тепло прощался финляндский президент Кекконен. Эти знаки почета привели советского премьера в раздражение… Еще один нагоняй в 1963 году Леонид Ильич получил за то, что в «Известиях» напечатали его статью с фотографией автора. Страницу газеты увидел Никита Сергеевич, который в своем обычном резком стиле отчитал Леонида Ильича «за нескромность». Вскоре после этого, как вспоминал журналист «Известий» Мэлор Стуруа, он присутствовал на важной церемонии с участием главы государства.
— Вы будете давать фотографию? — спросил Брежнев.
— Разумеется, Леонид Ильич.
— Ни в коем случае. Репортаж должен пойти без снимка.
— Но это невозможно!
— Я говорю, никаких фото!
— Но почему же, Леонид Ильич?
— Ты что, не помнишь или прикидываешься непомнящим?
— Вы имеете в виду историю с фото к вашей статье?
— А что же еще?
— Но это совсем другое дело. В данном случае вы не автор статьи, а официальное лицо…
— Кто станет вдаваться во все эти тонкости!
— Да нет здесь никаких тонкостей.
— Ну, хватит. Никаких фото, и баста!
— Леонид Ильич, мне придется доложить об этом главному редактору.
— Ну и докладывай.
— А если он решит по-иному?
— Тогда другое дело. Но пусть все-таки он посоветуется.
— С вами?
— При чем тут я? Ты же знаешь с кем!..
Обратим внимание, как аккуратно (если верить мемуаристу) ведет разговор Леонид Ильич: он не произносит буквально ни одного лишнего слова. Но при всем желании Брежнев не мог предотвратить все подобные происшествия. Тогда же, в 1963 году, его портрет впервые появился на иностранных почтовых марках. Так был отмечен в Иране визит Брежнева в эту страну. (Вряд ли такой знак почета мог понравиться Хрущеву, если бы он узнал о нем.) Уже позднее, в 70-е годы, портреты Брежнева появлялись на марках Восточной Германии, Кубы, Болгарии, Коморских островов и Верхней Вольты…
А тогда, чтобы не заслужить новых упреков в нескромности, Леонид Ильич старался чаще других выражать почтение к первому лицу. На XX съезде партии в 1956 году он упомянул его имя только четыре раза. В 1959 году — семь раз, а в 1961-м — два десятка раз. Это был рекорд для всего съезда!
«Нам невозможно работать с Никитой Сергеевичем…»Настроения недовольства Хрущевым разделяли и на Олимпе власти, где постепенно стал зреть новый заговор против Никиты Сергеевича. Когда это началось? Любовь Брежнева утверждала: «Лично я узнала о намерении дяди организовать этот заговор еще в сентябре 1963 года, то есть за год до переворота». Брежнев позднее замечал: «Не только аппарат созрел для того, чтобы Хрущев, стоявший у всех костью в горле, ушел с поста, но и народ». Он говорил о премьере: «Иванушка-дурачок, возомнивший себя русским царьком».
Пожалуй, эту фразу можно понять и так: Хрущев побеждал, пока не выходил из простодушного образа «Иванушки-дурачка». Но стоило ему вжиться в образ «русского царька», как почва под ним зашаталась. Мы уже отмечали, что Леонид Ильич тоже перенял кое-какие черты этого сказочного героя — Иванушки. А победить из них двоих, вероятно, должен был тот, кто сильнее на него походил… Петр Шелест вспоминал: «Борьбу я заметил еще в феврале 64-го. У меня 14 февраля — день рождения. Я в Москве. Вдруг ко мне приезжают Подгорный и Брежнев. С коньячком. Вроде как поздравить. Что-то, думаю, тут не то: чего им меня поздравлять?.. Словом, они приехали меня прощупать… Но до конца они не открывались». Начался осторожный разговор:
— Как ты работаешь, как дела? Как у тебя взаимоотношения с Хрущевым?
— Да нормальные. Поругивает иногда, но ничего.
— Да вот, нам с ним трудно, он нас не слушает.
— Что ж, вы бы собрались, поговорили с ним. А можно было бы собраться: Никита Сергеевич, вот тут вы не правы, вот тут…
Эти беседы продолжались и в апреле, на 70-летнем юбилее Хрущева. Шелест слышал такие высказывания:
— Да, почти уже старик, 70 лет, пора бы ему и на отдых, надо его нам беречь.
«Это была своеобразная игра и «прощупывание» настроения», — добавлял Шелест. В июле разговор с ним повторился, но уже в более жестком варианте. На этот раз Брежнев сказал:
— Вот нам невозможно работать с Никитой Сергеевичем, он нас оскорбляет… С нами не считается, грубит, дает нам прозвища и приклеивает разные ярлыки, самостоятельно принимает решения. Он недавно заявил, что руководство наше старое и его надо омолодить. Он подбирает «ключи», чтобы нас всех разогнать.
— Так вы соберитесь, скажите ему…
— Нет, ты его не знаешь, он нас всех поразгоняет… Я уже тебе говорил, что в откровенный разговор я не верю, кто первый об этом заговорит, тот будет вышвырнут вон из состава руководства.
Если собеседник отвечал, что Хрущев его хвалит, то Леонид Ильич возражал:
— Это он в глаза, а за глаза может другое говорить и говорит.
По сведениям Сергея Хрущева, в этих беседах «Брежнев жаловался на нетерпимость Хрущева, резкие выражения в свой адрес. Особенно то, что отец назвал его как-то бездельником». «Когда из него высекают искры, — замечал Хрущев, — вот тогда он работает хорошо». Бездельник — это было, вероятно, самое мягкое из словечек, которыми премьер награждал своих соратников. Во всяком случае, в набросках Брежнева для его речи 13 октября читаем: «А вы говорите, что мы как кобели сцим на тумбу… А кто из нас ходит без ярлыков?»
«Теперь я думаю, — замечал А. Микоян, — Хрущев сам их спровоцировал, пообещав после отпуска внести предложение об омоложении Президиума ЦК».
Карманной книгой Брежнева стал справочник со списком высшего руководства страны. Возле каждой фамилии он ставил плюс, минус, галочку или еще какой-то значок. Плюс означал, что с человеком уже поговорили и склонили его на сторону заговора. Подсчитывая плюсы и минусы, Леонид Ильич замечал:
— Будет, баланс будет беспроигрышный.
— Каждого индивидуально обрабатывали, — вспоминал Геннадий Воронов.
— Вас тоже? — уточнил журналист, задававший вопросы.
— Да, — отвечал Воронов. — Целую ночь.
Хорошую почву для таких бесед подготовил сам Хрущев. Он умудрился поссориться едва ли не со всеми: с военными из-за больших сокращений армии, с чекистами из-за намерения лишить их погон и военной формы. «Надо вас раз-лампасить, — замечал премьер, — надо распогонить». Бывший глава КГБ Владимир Семичастный вспоминал свой разговор с Брежневым: «После какой-то пустячной беседы Леонид Ильич отвел меня в угол кабинета и прямо спросил:
— Как ты относишься к идее снять Хрущева? Он совсем обнаглел и стал просто вреден для страны.
— Положительно, Леонид Ильич.
— КГБ поддержит?
— Безусловно. Вы же знаете, что он хочет нас разлампа-сить и упразднить звания… Так что не сомневайтесь, поддержим все». Впрочем, по словам того же Семичастного, этой напористой беседе предшествовала другая, сверхосторожная: «Когда в один прекрасный день я вошел в кабинет Брежнева, то сразу заметил, что Леонид Ильич чувствует себя более неуверенно, чем когда-либо раньше. Он пошел мне навстречу, пригласил сесть и начал разговор издалека. Очень осторожно и сверх меры мягко.
— Как ты сам понимаешь, чувствуешь и видишь, положение в стране трудное, — начал он на ощупь. — Запустили мы заботу о простом народе, забросили партийный актив; много проявлений несогласия…»
В качестве козырной карты против премьера заговорщики готовились использовать старые документы 30-х годов. В них он одобрял расстрелы тех лет. Когда Леониду Ильичу показали эти бумаги, он заметил:
— Хорошо, теперь он от нас никуда не денется.
«Прекрасно, какие точные формулировки!» Но одновременно Брежневу приходилось играть роль перед самим Первым секретарем. Надо сказать, что он справлялся с этим блестяще. В апреле 1964 года праздновалось 70-летие Хрущева. Леонид Ильич вручил юбиляру четвертую Золотую Звезду Героя. «По старинному русскому обычаю, — писала «Правда», — Л. И. Брежнев обнимает и троекратно целует Н. С. Хрущева». От имени всех соратников премьеру передали приветственный адрес.
«Мы считаем, наш дорогой друг, — говорилось в нем, — что Вами прожита только половина жизни. Желаем Вам прожить еще по меньшей мере столько же, и столь же блистательно и плодотворно».
П. Шелест тогда ехидно поинтересовался у Брежнева:
— А чего же ты тогда на 70-летии выступал?.. Что же ты не выступил и не сказал: «Никита, с вами нельзя работать!»
— Мы просто не знаем, что с ним делать, — признался Леонид Ильич.
Даже в своих рабочих записях Брежнев продолжал эту игру. Возможно, он опасался, что записи попадутся на глаза кому-то из людей Хрущева. После речей Никиты Сергеевича он отмечал: «Прекрасно, какие точные формулировки!». Такими же фразами пестрят и его заметки предыдущих лет. Например, после возвращения Хрущева из Америки в 1959 году: «Встречали Никиту Сергеевича, радостная и приятная встреча. Народ не давал проехать. Хороший митинг в Лужниках и вечер — ужин на Ленинских горах…»