В. Семичастный рассказывал об этих бурных днях — 13 и 14 октября: «Полтора дня шло заседание Политбюро… Они все заседают, а мне звонки: «Слушай, что ты сидишь, там Хрущева снимают! Надо спасать идти!»… Другой звонит: «Слушай, там Хрущев уже победил! Надо идти спасать Политбюро!» А потом, уже на второй день, я с Брежневым созвонился и говорю: «Товарищи дорогие, если вы будете еще продолжать заседать, вы не критиковали его несколько лет, теперь дорвались, то я уже не смогу в следующую ночь членов ЦК удержать, потому что они начинают бурлить и могут пойти к вам спасать кого-то — или вас, или Хрущева».
«Ни в коем случае не допускай!» — сказал Брежнев.
«Я не могу членов ЦК не допустить, — отвечал главный чекист, — это не в моих силах. Я, как могу, уговариваю. А если они соберутся группой и окажутся у вас в приемной Политбюро, то я ничего не смогу сделать… Вторую ночь я не выдержу. Леонид Ильич, вы дозаседаетесь до того, что или вас посадят или Хрущева».
После этого разговора уже в шесть часов вечера 14 октября в Кремле открылся Пленум ЦК…
«Сегодня мы Хрущева скинули!». 14 октября, когда Брежнев возглавил страну, у его бывшего начальника по Казахстану — Пантелеймона Пономаренко — сгорела дача. Он вспоминал: «Поздно вечером, весь прокопченный, в спортивном костюме я приехал в Москву и у своего дома внезапно встретился с Брежневым. Ведь мы живем в одном подъезде. Он выглядел каким-то возбужденным. Мы поздоровались».
«Что у тебя за вид?» — удивился Леонид Ильич.
Тот рассказал о своем несчастье. Брежнев успокоил, пообещал помочь. Затем сообщил:
— Сегодня мы Хрущева скинули!
Предложил прогуляться по Шевченковской набережной.
— А кого же избрали Первым? — спросил его собеседник.
— Представь — меня, — засмеялся Брежнев. — Все прошло довольно гладко. Неожиданно сопротивление оказал только Микоян: он возражал, чтобы Хрущева освободили сразу с двух постов…
И добавил:
— Ведь чуть что, все могло сорваться.
Возражения Микояна создавали весьма серьезное препятствие: ведь он был главой государства. «Я предложил, — писал он, — сохранить его (Хрущева) на посту Председателя Совета Министров хотя бы на год, а там видно будет… Между прочим, Брежнев сказал, что это предложение он понимает и его можно было бы принять, если бы не характер Никиты Сергеевича. Его поддержали…»
Когда на Президиуме ЦК решался вопрос об избрании Первого секретаря, Брежнев снова, в который уже раз «отказался от короны». Он предложил выбрать другого вождя заговорщиков — Николая Подгорного. За того вряд ли бы проголосовали, и сам он это понимал. Он сразу возразил:
— Нет, Леня, берись ты за эту работу.
Так и было решено…
Момент выдвижения Брежнева в первые секретари в стенограмме Пленума ЦК отражен так: «Голоса из зала. Предлагаем избрать Первым секретарем ЦК нашей партии т. Брежнева. (Продолжительные аплодисменты.)».
Уже после выкриков с мест это предложение поддержал Н. Подгорный. Но и здесь подстерегали разные неожиданности. Об одной из них писал участник пленума Нуриддин Мухитдинов: «Когда Подгорный назвал его (Брежнева) кандидатуру, сидевший рядом со мной маршал С.К. Тимошенко недоуменно спросил своим басом:
— Кого? Леню Первым секретарем? Ну и дела… — И поднял руку, прося слова, но именно в этот момент уже приняли решение не открывать прений».
«Ему было легче бороться с мертвым». На Президиуме ЦК Леонид Ильич выступил с речью против Хрущева. (Тот, как уже было замечено, по-прежнему занимал председательское кресло и сам вел заседание.) Сохранились наброски к этой речи, написанные красным фломастером рукой самого Брежнева. Он, согласно этим записям, говорил:
«Вы, Никита Сергеевич, знаете мое отношение к Вам на протяжении 25 лет. Вы знаете мое отношение, в трудную для Вас минуту — я тогда честно, смело и уверенно боролся за Вас — за ленинскую линию. Я тогда заболел, у меня <был> инфаркт миокарда — но и будучи тяжело больным, я нашел силы для борьбы… Почему мы сегодня вынуждены говорить о крупных ошибках и промахах в работе — почему мы все отмечаем тяжелую обстановку в работе Президиума ЦК. Над этим вопросом я думал много и серьезно и твердо убежден, что если бы Вы, Никита Сергеевич, не страдали бы такими пороками, как властолюбие, самообольщение своей личностью, верой в свою непогрешимость, если бы Вы обладали хотя бы небольшой скромностью — Вы бы тогда не допустили создания культа своей личности — а Вы, наоборот, все делали для того, чтобы укрепить этот культ.
Вы не только не принимали мер к тому, чтобы остановиться на каком-то рубеже — но, наоборот, поставили радио, кино, телевидение на службу своей личности… Вам это понравилось. Вы по-своему увидели в этом свою силу и решили, что теперь Вы можете управлять самостоятельно, единолично. Вам понравилось давать указания всем и по всем вопросам, а известно, что ни один человек не мо-жег справиться с такой задачей — в этом лежит основа всех ошибок. К сожалению, мы… видели это, говорили, — пытались поправлять, но это встречалось с Вашей стороны как сопротивление якобы новой линии. И мы не смогли вовремя остан<овить> и Пленум ЦК — которому мы должны доложить о нашем разговоре, вправе критиковать нас за это».
Сам Хрущев упреки в культе категорически отвергал, хотя и соглашался с некоторыми другими.
«Разве я «культ»? — возмущался он. — Вы меня кругом обмазали г…м, а я говорю: «Правильно». Разве это «культ»?» Рассказывали, что на октябрьском Пленуме Брежнев выразился примерно так: «Вот Никита Сергеевич развенчал культ Сталина после его смерти, а мы развенчиваем культ Хрущева при его жизни…». Вскоре эта мысль Брежнева — сравнение двух культов — получила развитие в печати. В начале 1965 года появились стихи Александра Безыменского:
Давно ль народами страны
Заклеймлены гнилые нравы,
Что были культом рождены
И стали бедствием державы!
Двадцатый съезд разоблачил
И культ и все его порядки.
Мы приложили уйму сил,
Чтоб уничтожить их остатки…
И тут появляется некий начальник — Пахомов, который очень любит, когда его хвалят «лично». Стихи как бы вкратце излагают историю правления Хрущева (увиденную глазами его победителей).
Иван Иванович Пахомов
Был избран Предом Исполкома.
Он приступил к делам своим
С хорошим творческим порывом,
Работал дружно с коллективом,
Любил советоваться с ним,
Судил о людях не по чину,
А по уменью и уму.
Был рад хорошему почину,
Всегда содействовал ему…
Но вот в газете появился
Отчет о майском торжестве —
И в нем Пахомов очутился
У Исполкома «во главе».
Его уверили, что это
Так надо, так заведено,
Что «во главе» сиять в газетах
Всем председателям дано.
Итак пошло! Притом обычно
В речах, в решении любом,
Когда хвалили Исполком,
Пахомов отмечался «лично».
Благодарили беспредельно
Всех вместе, а его отдельно.
Коль Исполкому своему
Собранья письма посылали,
Всем славу чохом выдавали,
А «лично» — только лишь ему.
…………………………..
И стали для него привычны
Словечки «во главе» и «лично».
И стали для него логичны
Понятья «во главе» и «лично».
Он стал не сомневаться в том,
Что все решающее — в нем…
…………………………..
Что ж! В нем хорошего немало.
В нем есть и пыл и мастерство.
Но поведение его
С годами нестерпимым стало.
Привык товарищ единично
Быть «во главе» и править «лично».
Но разве он один таков?
То в учрежденьях, то в науке
Кой-где кормило дали в руки
Такому типу «вожаков».
Чем человек такой рукастей,
Тем раньше вырастает в нем
Охота к бесконтрольной власти
И к своеволию во всем.
Ведь в скором времени опять
С трибун собраний стали зычно
Словечки «во главе» и «лично»,
В бумажку глядя, повторять…
Свои стихи Безыменский завершал следующим пожеланием:
Запомним это навсегда,
Чтоб культ Пахомова любого
Нигде у нас, в стране труда,
Вовек не повторился снова.
И для грядущих наших лет,
Бесспорно, было бы отлично,
Когда б в речах, в статьях газет
Исчез вреднейший трафарет
Словечек «во главе» и «лично»!
А участнику Пленума Динмухамеду Кунаеву реплика Брежнева запомнилась иначе. Кунаев вспоминал происшедшее так: «Во время выступления Суслова из зала кто-то выкрикнул: «Где вы были раньше?» В этот момент Брежнев посмотрел в сторону Хрущева и сказал: «Ему было легче бороться с мертвым».
«Что же мы его будем добивать?» Прений о Хрущеве на Пленуме решили не разворачивать. Как выразился Брежнев, «чтобы не разжигать страстей». Большую речь произнес только один оратор — Михаил Суслов. Судя по репликам и выкрикам с места (много раз — «Позор!», «Этому кукурузнику все нипочем!», «Шах иранский, что хотел, то и делал», «Таскал за границу свою семейку», «Под суд отдать»), многие были готовы к гораздо более жесткому разоблачению Хрущева. «Что же мы его будем добивать? — говорил Брежнев. — А то, знаешь, сейчас первыми полезут на трибуну те, кого самих надо критиковать». Брежнев замечал, что незачем выливать на самих себя грязь. И не надо развертывать в партии обсуждение ошибок Хрущева.