с есть свой Муля!».
Теперь, неожиданно услышав эту злополучную реплику из уст первого человека в стране, Раневская обиделась.
— Леонид Ильич! — сказала она. — Меня так невоспитанные мальчишки на улицах дразнят или хулиганы.
Но еще больше актрису удивила реакция Брежнева. Он страшно смутился, покраснел и очень тихо ответил:
— Простите, но я вас очень люблю.
У Раневской после этой сценки, как она говорила, осталось все же хорошее впечатление о Брежневе: ей понравились его искреннее смущение и извинения.
«Отлично! Мне как раз нужна переводчица». Мы уже отмечали, что Леонид Ильич пользовался немалым успехом у женщин. Это объяснялось не только его внешними данными, но и обходительными манерами. Вот характерная сценка 1956 года, описанная В. Суходревом. Перед началом приема Брежнев подошел к группе переводчиков. «Брежнев окинул нас взглядом, поздоровался с каждым из нас за руку, затем, улыбнувшись, галантно согнул руку в локте и предложил ее Татьяне Сиротиной — единственной в нашей группе женщине-переводчице.
— Отлично! Мне как раз нужна переводчица, — произнес он своим красивым баском…
Нам все это очень понравилось».
Как замечал Николай Месяцев, один из младших соратников генсека, «молодой Брежнев — уважительно относящийся к людям, добрый, умный, красивый парень. Не только женщины от любви к нему трещали по всем швам, но и мужчины в него влюблялись».
Как ни странно, но мужское обаяние Брежнева сыграло роль и при его избрании главой страны в 1964 году. Хотя голосовали за него в высшем руководстве именно мужчины (единственной женщиной там была Екатерина Фурцева). «Он был представительный красивый мужик, — говорил В. Семичастный, — такие нравились, а у нас полстраны — женщины. Такие вещи тоже надо учитывать».
«Не помню, чтобы ты о чем-нибудь забыл». Мелочей в работе с людьми не существует! — такими словами можно выразить главное правило, которое помогло Брежневу взойти на вершину власти. Награждая своего ближайшего помощника и соратника К. Черненко, Брежнев произнес очень показательную фразу (вошедшую в его собрание сочинений): «Я не помню случая, чтобы ты о чем-либо забыл, даже если речь шла на первый взгляд о вещах не очень значительных». В устах Брежнева такая оценка, разумеется, была высокой похвалой. О самом Брежневе украинский партработник Виталий Врублевский писал так: «Ему помогала великолепная память на лица и имена. Спустя много лет, приезжая в обком, он всех узнавал, со всеми — от уборщицы до секретаря — был внимателен. Этот стиль доброжелательного отношения к людям он исповедовал и в работе. Брежнев не расталкивал локтями других, не предавал друзей, ценил дружбу».
О памяти Брежнева говорит и такая сценка 1974 года, описанная малоземельцем Г. Соколовым: «Леонида Ильича окружили однополчане. Дружеские объятия, поцелуи.
— Меня помните, Леонид Ильич? — не раз раздавалось вокруг.
Леонид Ильич всматривался в спрашивающего, потом называл фамилию и даже имя. А ведь тридцать лет не виделись, да и годы изменили людей. И все же узнавал».
Фронтовой врач Тамара Готуа спросила тогда у генсека:
— А меня помните, Леонид Ильич?
— Как же! — воскликнул он.
— Правда, я сильно изменилась с тех пор?
— Но глаза остались прежние…
О стиле работы Брежнева можно судить и по такой детали. В 1976 году артисту Евгению Матвееву предстояло сыграть роль Леонида Ильича в кинофильме. И, желая понять характер своего героя, он осмотрел его рабочий кабинет. «Говорят же, — писал он позднее, — что по жилищу, по рабочему месту-можно определить суть человека». Увиденным зрелищем артист был немало изумлен. Прежде всего его поразили маленькие размеры комнаты: у иных его коллег по киноискусству кабинеты были побольше и пошикарнее. Но удивляла и сама обстановка. «На стульях, стоящих вдоль стен, лежали стопки книг, подшивки газет и журналов, какие-то диаграммы. На столе кроме бумаг — кусок руды, подшипники, большой и малый, металлическая трубка…». «Я попытался, — рассказывал Матвеев, — как можно деликатнее спросить, почему в кабинете, мягко выражаясь, такой беспорядок. Что, хозяин не бывает здесь или он неряха?» Референт генсека на такой вопрос почти обиделся:
— Что вы… Никому не разрешается даже притрагиваться к вещам. Уборщица, вытирая пыль, всегда аккуратно водружает предметы на те же места, ставит их в том «беспорядке», к которому привык хозяин. А память у него отменная. Мало того, что он многие стихи Есенина читает наизусть, и, кстати, хорошо читает, он и в быту аккуратен, все помнит. На днях спросил: «Куда ластик подевался? Он лежал здесь…»
Совсем иначе, впрочем, выглядел парадный кремлевский кабинет генсека, описанный американским дипломатом Генри Киссинджером: «Нас принял Брежнев, который был в спортивной куртке голубого цвета на молнии. Он ввел нас в святая святых — свой кабинет. В кабинете находился стол заседаний, за которым легко могло поместиться человек сорок. На концах стола были пульты с телефонами, формой и размерами напоминавшие орган средней величины».
«Ты не владеешь информацией!» Итак, отсутствие «забывчивости» было главной чертой, за которую Брежнев хвалил своего близкого соратника. А вот, наоборот, случай разноса, которому Леонид Ильич подверг своего подчиненного. У генсека была маленькая записная книжка, в которой аккуратно отмечались все дни рождения окружавших его людей, не исключая охранников и обслугу. В такие дни Леонид Ильич непременно старался сделать имениннику какой-нибудь небольшой памятный подарок от себя лично. Эти подарки ему покупали из его личных денег. Чаще всего он дарил часы — карманные, ручные или будильник. Валерий Балдин писал: «В. Г. Афанасьев показал мне однажды швейцарские часы из желтого металла с дарственной надписью Л. И. Брежнева на задней крышке».
Однажды он пожелал поздравить с днем рождения кремлевскую буфетчицу. Генсек заранее попросил, чтобы она пришла на работу в этот день, но охрана не передала буфетчице его просьбу. Прибыв утром в Кремль, Леонид Ильич заметил отсутствие именинницы и спросил у своего охранника, почему ее нет.
— Не знаю, — растерянно отвечал ему В. Медведев.
— Почему ты так относишься к моим указаниям?! — вскипел генсек. — Расхлябанность! Ты обманул меня, не доложил! Я же хотел ее по-человечески поздравить! Ты не владеешь информацией!
Вспоминая этот случай, В. Медведев писал: «Но злобы никогда в нем не было ни к кому. А главное… был отходчив. В конце того злополучного дня я перед отъездом на дачу принес ему папку.
— Ну, как дела? — спросил он.
— Да тяжело, Леонид Ильич, тяжело…
— Вот как я тебе врезал, будешь знать, — сказал примирительно».
Ю. Чурбанов отмечал: «Леонид Ильич, как никто другой, умел так журить людей, что они на него никогда не обижались».
«Садись на мое место, но не насовсем». В чем причина такой вежливости Брежнева к «маленьким людям»? Почему он придавал взаимоотношениям с ними столь непомерное значение? Неужели Генеральный секретарь хоть в чем-то мог зависеть от кремлевской буфетчицы? Однако, похоже, сам Леонид Ильич в этом не сомневался.
Скорее всего, как современник революции, Леонид Ильич хорошо помнил, что, когда верх и низ общества поменялись местами, «маленькие люди» порой решали все. Так бывало не раз и за годы советской истории — например, в 1937 году. А сколько раз его собственная жизнь зависела от «маленьких людей» — хотя бы в годы войны! Старшина второй статьи Зимода, протянувший руку полковнику Брежневу, когда тот барахтался в ледяной воде, был, безусловно, одним из таких «маленьких людей». У следующих поколений руководителей этой живой памяти не было. В. Суходрев вспоминал: «Если Брежнев, даже будучи уже дряхлым и больным, после окончания официальной беседы с иностранцем, попрощавшись с ним, считал для себя обязательным пожать руку переводчику и поблагодарить его за работу, то Горбачеву это и в голову не приходило. Для него мы были как бы частью обстановки, как столы, стулья, карандаши».
Однажды на переговорах Леонид Ильич обратил внимание, что переводчик Николай Щеклеин остался без места за столом. Тогда он уступил ему собственное кресло, обставленное телефонами с гербами. Шутливо заметил при этом: «Садись на мое место, но не насовсем». Как вспоминал В. Медведев, к подчиненным ему людям Брежнев «привыкал, привязывался, держал их на близкой дистанции — ни кичливости, ни барства не позволял. Простота в общении была более чем естественной».
«Господи! Хоть бы он меня не прирезал…» Довольно показательный пример отношения Брежнева к «маленьким людям» — его взаимоотношения с личным парикмахером. «У него был парикмахер — запойный пьяница, — рассказывала Любовь Брежнева. — И Леонид Ильич иногда ходил заросший, некому было стричь — Толя в диком запое. И дядю порой стригли его жена Виктория Петровна, охранники. А когда Толя возвращался и с трясущимися руками приступал к работе, дядя каждый раз говорил: «Господи! Хоть бы он меня не прирезал или не проткнул ножницами». Виктория Петровна ему говорила: «Слушай, ну выгони ты его в конце концов! Ты первый человек в Союзе и не имеешь нормального парикмахера!» Он отвечал: “Как ты можешь такое говорить? У него же двое детей! Его никто не возьмет”». «Дай бог вырваться живым», — смеялся генсек перед бритьем или стрижкой. А когда узнавал, что его парикмахер снова в запое, то ворчал:
— Вот разгильдяй, опять нализался.
Но когда тот приходил, добродушно спрашивал:
— Ну, как праздник провел?
— Да ничего, собрались, «шарахнули».
— Стаканчик-то опрокинул?
— Да побольше.
Один раз Брежнев даже распорядился повысить ему зарплату, узнав, что его заработок невелик. Этот парикмахер стриг и брил генсека до последнего дня его жизни.
Похожий случай произошел как-то с одним из шоферов генсека. Этот водитель попал в милицию за то, что, выпив, ловил на улице «шпиона». Из гаража генсека его немедленно уволили: разве можно позволить пьющему человеку возить главу страны? Но Леонид Ильич распорядился восстановить его на работе. При случае спросил с юмором: