ами крупное соглашение с Америкой — об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1). «В рамках ОСВ, — признавал позднее Г. Киссинджер, — жертва требовалась — если она вообще требовалась — со стороны Советов». Конечно, советские военные выступали против. Тогда Брежнев спросил у них:
— Ну хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки, и соглашения не будет. Развернется дальнейшая гонка ядерных вооружений. А можете вы мне как главнокомандующему Вооруженными Силами страны дать здесь твердую гарантию, что в случае такого поворота событий мы непременно обгоним США?..
От такой постановки вопроса военачальники растерялись; сказать «да» никто из них не рискнул.
— Так в чем же дело? — продолжал генсек. — Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивая военные расходы?..
В мае 1972 года соглашение ОСВ-1 торжественно подписали Брежнев и Никсон.
В 1974 году Брежнев встречался во Владивостоке с новым президентом США Фордом. Г. Арбатов вспоминал, что Брежнев снова «имел длинный, очень острый и громкий спор с военным руководством… Об этом я знаю как от наших участников, так и от американцев, рассказывавших, что в решающий момент беседы советский лидер выставил всех из кабинета и чуть ли не час говорил по телефону, да так громко и эмоционально, что шум был слышен даже через стены и закрытые двери». «Разговор состоялся крутой, — свидетельствовал Валентин Зорин, — он кричал так, что было слышно через дверь». Этот разговор происходил, когда в Москве была уже глубокая ночь.
Глава государства Николай Подгорный требовал от Брежнева «поднажать на Вашингтон». Это означало срыв встречи. «Возражения Подгорного буквально взорвали Брежнева», — писал А. Добрынин. Генсек возбужденно заявил: «Хорошо… Я сейчас объявлю Форду о прекращении встречи с ним, а сам сразу вылечу обратно в Москву, где соберем Политбюро. Я там вместе с Громыко выступлю против вас с Устиновым, и пусть Политбюро нас рассудит».
Услышав такой жесткий ультиматум, Подгорный сдался. Он примирительно заявил, что Брежневу на месте, конечно, виднее, как решать дела с американцами. Но в этой истории любопытно и то, что Брежнев не очень старался скрыть свой спор от американцев. Вероятно, он опять-таки давал им понять: в Кремле есть и «ястребы», и «голуби» и сам он принадлежит к последним. В конце концов так решили и на Западе. Генри Киссинджер писал: «Как-то раз Брежнев предался воспоминаниям. Он рассказал о своих юных годах, проведенных на Украине, и об участии отца в Первой мировой войне. Пережив такую бойню, отец понял, что самая благородная цель — мир; он неустанно твердил это. И Брежнев был согласен: мы достигли исторического момента, когда нужно строить памятники не героям войны, не генералам, а борцам за мир».
К Брежневу на Западе стали относиться с подчеркнутым уважением, которое немало изумляло многих его спутников. «Меня удивляло колоссальное почтение, — писал Е. Чазов, — которое не только высказывали, но и подчеркивали при визитах главы государств». Леонид Ильич не без ноток гордости заметил в одной из речей: «В беседах с иностранными государственными деятелями иногда приходится слышать такие рассуждения, что, мол, в миролюбие Брежнева мы верим, а вот как насчет других у вас, в СССР, — это-де еще неизвестно…»
«Сделайте еще одно фото для истории». Во время поездки по Америке в 1973 году Брежневу были оказаны высочайшие почести. Впервые Вашингтон посещал не глава правительства СССР, а именно вождь советских коммунистов. Выглядело это весьма необычно. А. Добрынин вспоминал: «Запомнился в этой связи по-своему исторический момент, когда мажордом громко объявил собравшимся о появлении Брежнева, приглашая тем самым всех встать: «Дамы и господа! Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза!» Такое впервые прозвучало под сводами Белого дома. Брежнев, да и сопровождающие его сотрудники, как и все присутствовавшие, почувствовали необычность ситуации». Титул Брежнева американцы обычно произносили неполно, без слов «ЦК», но от этого он звучал только еще более весомо.
Посол выделял и другую яркую церемонию, проведенную 18 июня: «Запомнилась официальная торжественная встреча… на ухоженном газоне южной лужайки Белого дома, где на специальном подиуме вместе с президентом США стоял Брежнев. Пожалуй, для него лично это был момент наивысшего триумфа, ибо что могло быть еще выше: он, равный самому американскому президенту, руководитель страны, равной самим США по военной мощи, по ракетам и ядерным боеголовкам. Торжественный ритуал, исполнение гимнов, артикулы почетного караула…» После окончания этой церемонии Брежнев весело бросил Никсону: «Мы движемся вперед!»
Непринужденными шутками генсек перебрасывался и с фотографами: «А ну-ка сделайте еще одно фото для истории!»
Вечером в тот же же день президент устроил торжественный обед в Белом доме в честь советского гостя. Музыкальный ансамбль исполнил песни из популярных мюзиклов. Леонид Ильич весь этот день пребывал в очень хорошем настроении. «После концерта, — писал В. Суходрев, — Брежнев поднялся на сцену и поблагодарил каждого участника, уделив особое внимание хорошеньким участницам… Когда я сделал движение, чтобы взять у него микрофон для перевода, он разыграл смешную сценку: будто я хочу отобрать микрофон, чтобы лишить его слова, а он не поддается. Американцам все это очень понравилось. Они вообще такое любят…»
«Ничего, что я с Картером расцеловался?» Среди множества привычных вещей и явлений, которые в свое время попыталась опрокинуть революция, оказался и такой повседневный обряд, как рукопожатия. В 20-е годы в советских учреждениях велась настоящая борьба с этой привычкой. Печатались плакаты, разъяснявшие, что при пожатии рук от человека к человеку передаются вредные микробы. «Рукопожатия отменены» — это объявление красовалось почти в каждом кабинете. Кроме того, считалось, что между товарищами необходимы прямота и откровенность, а «китайские церемонии», вроде рукопожатий, только мешают этому. Синеблузники распевали частушки:
Мне приятель руку жал
С радостью на физии;
Он бацилл мне насажал
Целые дивизии.
Руки жать привычка в ком,
Тот несет заразу.
Я здороваюсь кивком
И со всеми сразу.
Потом изгнанные бытовые обряды стали постепенно возвращаться, воскрес и обычай рукопожатий. Более того, для демонстрации тесной товарищеской близости в 60-е годы рукопожатие уже выглядело недостаточным.
И тогда в СССР возникла традиция — при встречах с руководителями дружественных стран обниматься и обмениваться троекратным поцелуем. Этот ритуал неожиданно пришел из числа православных обрядов и обозначал тесную дружбу и братство.
Братские поцелуи сделались своего рода «знаком» Брежнева. Он действительно был одним из отцов этой новой традиции. Например, в материалах первого «брежневского» съезда партии (1966 год) прямо сказано: «Товарищ Брежнев… обнимается, целуется». Не все в Кремле были в восторге от этого нововведения. По свидетельству чекиста В. Кеворкова, глава чекистов Юрий Андропов «никак не мог смириться с распространившимся при Брежневе ритуалом мужских затяжных поцелуев в губы». Усвоивший многое из духа 20-х годов, Юрий Владимирович считал, что такие поцелуи разносят заразу. В частном разговоре он возмущался поведением одного кремлевского гостя:
«Это же надо себе представить! Выходит из самолета совершенно больной человек, из носу капает, глаза слезятся, весь в поту, и тут же целоваться лезет! Ну, извинись, скажи, что болен… Да и вообще, за каким дьяволом нужно мужчинам лобызать друг друга! За всю жизнь я не перецеловал столько женщин, сколько за эти дни мужиков. Вот уж поистине отвратительное зрелище…»
Но прямо возражать против поцелуев казалось неприличным. «Поцелуи, несомненно, область интимная, — замечал Кеворков, — и вторгаться в нее не было разрешено никому». И все-таки «оппозиция» по этому вопросу деликатно высказывалась Брежневу. «Ему не раз тактично указывали на необязательность такого проявления чувств, — вспоминала дипломат Галина Науменко. — Но он только посмеивался». Леонид Ильич ценил вновь изобретенный обычай именно за эту необязательность, которая давала ему некоторую свободу действий. «Эта чисто славянская черта, — добавляла Галина Науменко, — умело использовалась в большой политике… Брежнев-то, и замечали это не многие, целовался далеко не со всеми». Он мог сердечно расцеловать Жоржа Помпиду — главу дружественной, хотя и «западной», Франции. И всего лишь холодно пожать руку «великому вождю» Северной Кореи Ким Ир Сену (с которым не целовался никогда).
Однако настоящий переворот в традиции поцелуев произошел 18 июня 1979 года. Во время встречи в Вене президент США Джимми Картер неожиданно решил выйти за рамки протокола. «Ко всеобщему удивлению, — вспоминал переводчик В. Суходрев, — Картер потянулся к Брежневу и стал левой рукой обнимать его за плечи. Брежнев в ответ тоже потянулся к американцу, и два президента на глазах у изумленной публики вдруг поцеловались». В. Медведев отмечал, что обнимались и целовались они «подчеркнуто долго». Окружающие стали улыбаться и аплодировать… Но поскольку Москва и Вашингтон еще были главными противниками в «холодной войне», происшедшее выглядело явным нарушением традиций. Потом Леонид Ильич даже обеспокоенно спросил у своего переводчика: «Скажи, Витя, а ничего, что я с Картером расцеловался? Но ведь это он первый…»
Переводчик в ответ заверил генсека, что все сделано правильно — у него самого это не вызывало никаких сомнений. Однако этот маленький жест заслуживает определенного внимания. Ведь одним простым движением будущий Нобелевский лауреат перевернул вверх дном весь смысл установившегося обычая. Если следовать его смыслу буквально, получалось, что глава Кремля и глава Белого дома являются друзьями и единомышленниками! Подобный взгляд на вещи и победил позже, спустя десятилетие. Но уже при Брежневе, как мы видим, к нему делались некоторые, пусть символические, шаги. По замечанию бывшего дипломата О. Гриневского, лидеры расцеловались «к великому неудовольствию своих близких окружений».