Смело шагайте же, юные взводы,
Помня заветы отцов!
Кровью залейте позорные троны,
Мысли о гнете в крови утопи…
Смело… Вперед… Разбивайте хоромы…
Жизни не нужны рабы!
Подпись гласила: «Л. Брежнев». А спустя почти 60 лет, в мае 1982 года, эти стихи (кроме последнего четверостишия) были зачитаны на всесоюзном съезде комсомола. Страна таким образом узнала, что во главе ее стоит поэт (по крайней мере бывший). Впрочем, стихи сочиняли и Сталин, и Мао, и Андропов — Востоком в XX веке правили поэты!..
(Кстати, в 60-е годы Леонид Ильич тоже порой сочинял устные стихи — видимо, экспромтом. Его соратник Петр Шелест вспоминал, как летом 1964 года в праздничной обстановке Брежнев вскочил на стул и декламировал стихи собственного сочинения: «Не Маяковского там и не Есенина, а какой-то свой каламбур».)
Другое сохранившееся стихотворение юного Брежнева — «На смерть Воровского» — более нескладно по форме, но зато более своеобразно по содержанию. Сюжет его таков: среди лощеной буржуазной публики, облаченной в цилиндры и фраки, появляется советский посланник, вызывающе одетый в простой рабочий наряд. Это производит настоящий скандал (примерно как демонстрация общества «Долой стыд»). А когда герой погибает, то можно понять и так, что он расплачивается именно за этот дерзкий вызов, брошенный «пышной» публике, за пощечину общественному вкусу. Мы видим не что иное, как продолжение все той же дискуссии «галстучников» и «антигалстучников»…
Эти стихи упоминались в «Воспоминаниях» Брежнева, хотя и довольно осторожно — весь их сюжет был просто выброшен: «Однажды я ехал по железной дороге, в том же вагоне сидела девушка моего возраста, тоже студентка. Разговорились. Девушка показала тетрадь со стихами, какие обычно собирают в альбом. И вот что характерно: в этой тетради оказалось стихотворение, которое прежде я никогда не встречал, — «На смерть Воровского». Мы тогда тяжело переживали убийство нашего посла, стихи взволновали меня, тут же я выучил их наизусть. С первой строчки — «Это было в Лозанне…» — и до последней строфы:
А утром в отеле с названьем «Астория»
Посол наш убит был убийцы рукой.
И в книге великой российской истории
Жертвой прибавилось больше одной».
Читая эти строки, советские граждане вряд ли догадывались, что читают стихи не неизвестного поэта, а… самого Леонида Ильича. Сохранилась рукопись этого стихотворения. На ней стоит дата — 13 ноября 1927 года — и имеется дарственная надпись: «На память И. И. Евсюкову от Л. Брежнева». Скорее всего, дата — 1927 год — описка, и в действительности стихи были написаны 13 ноября 1923 года. В те дни в Швейцарии как раз шел громкий процесс над убийцами Воровского (которых в конце концов оправдали и отпустили на свободу). Значит, автором стихов был 16-летний паренек.
По форме стихи весьма неуклюжи и действительно напоминают стихи ребенка. Но удивляет не это: кажется, автор нисколько и не старался «причесать» свое творчество, хоть слегка отшлифовать его форму. В рукописи совершенно не соблюдаются стихотворные строчки. А чего стоит сделанное в рукописи небрежное сокращение слова «общество» — «об-во»! Сам этот листок очень живо передает стиль жизни тех лет — торопливый, страстный, невнимательный к «пустякам».
Вот текст этого стихотворения (по сравнению с рукописью в нем исправлены явные ошибки и описки):
На смерть Воровского!
Это было в Лозанне, где цветут гелиотропы,
Сказочно дивные снятся где сны.
В центре культурно кичливой Европы
В центре красивой, как сказка, страны.
В зале огромном стиля «Ампиро»
У входа, где плещет струистый фонтан,
Собралися вопросы решать всего мира
Представители буржуазных культурнейших стран.
Бриллианты, монокли, цилиндры и фраки,
В петлицах отличия знаки
И запах тончайших роскошных духов.
Длинные речи не нужны, и глупы
Громкие фразы о добрых делах.
От наркотика лица бессмысленно тупы,
Наглость во взоре и ложь на устах.
На двери внезапно взоры всех устремились,
И замер — среди речи английский сэр.
В залу с улыбкой под шум разговора
Вошел Воровский — делегат С. С. С. Р.
Шокинг! позорной культуры нет лака.
В пышном обществе говор и шум:
«Как смели сюда Вы явиться без фрака?!»
«Он без цилиндра!»; «Мужик».
«Простите! не знал я, да знать разве мог я,
Что здесь это важно решающим столь.
У нас это проще: во фраке, без фрака,
В блузе рабочей, в простых сапогах,
У нас ведь не нужны отличия знаков,
Что нужно, решаем всегда и без них.
У нас ведь одеты совсем не как «денди» —
В простых сапогах, в блузе рабочей,
Кофе не пьют там, там нет и щербета,
Но дело там делают не на словах».
И замерла зала, как будто невольно
Звонок председателя вдруг прогремел:
«Господа! На сегодня, быть может, довольно.
Пора отдохнуть от сегодняшних дел».
А утром в отеле под фирмой астрий
Посол наш убит был убийцы рукой,
И в книге великой российской истории
Жертвой прибавилось больше одной!!!
Между прочим, можно догадаться, что подсказало Леониду идею этого стихотворения. 31 мая 1923 года, в самый разгар «галстучных» споров, журнал «Прожектор» напечатал на обложке фотографию: некий человек с тросточкой, по виду — типичный британский джентльмен, покидает дворец. Подпись гласила: «Л.Б. Красин выходит из министерства иностранных дел после беседы с Керзоном». «Красин был тогда послом, — вспоминал писатель Варлам Шаламов. — Он выходил из какого-то дворца с колоннами. На голове его был цилиндр, в руках — белые перчатки. Мы были потрясены, едва успокоились». Молодежь восприняла этот снимок как прямой вызов или даже откровенное признание. Вот, значит, к чему в конце концов ведут «галстучники»! И все только ради того, чтобы угодить вкусам Керзона — того самого лорда, чье громадное чучело молодежь носила на своих демонстрациях… А на соседних страницах тот же журнал помещал фотоснимки с похорон убитого Воровского: гроб с телом, свежая могила на Красной площади… Очевидно, молодежь придирчиво изучала эти фотографии, обсуждала их. Напрашивался простой вывод: белогвардейцы не тронули Красина — этого нарядного денди в цилиндре и белых перчатках, а вот Воровский получил от них свинцовую пулю. Видно, он-то не подлаживался к их вкусам и привычкам, не угождал мировой буржуазии! В стихотворных строчках Брежнева неожиданно прочитывается вполне определенный упрек Леониду Красину.
«Чисто одетая публика встретила поэта в штыки». Двадцатые годы, по замечанию В. Шаламова, были временем литературных сражений. А одним из самых ярких участников этих сражений являлся поэт Владимир Маяковский. Его творчество находило тогда не только пылких поклонников, но и открытых противников. Последние, пожалуй, даже преобладали. Журналы печатали ехидные карикатуры на поэта. Так, на одном рисунке (1928 года) он снисходительно замечает какой-то птичке: «Должен признаться, что ты, соловушка, поешь не хуже меня». «Очень лестно слышать, тов. Маяковский, — отвечает пичуга, — только, к сожалению, я не соловей, а воробей».
На встречах с Маяковским публика обычно быстро делилась на две враждующие партии. В первых рядах сидели противники поэта — старая интеллигенция. Остальную часть зала заполняла учащаяся молодежь, вузовцы, которые жадно ловили и запоминали его стихи и знаменитые колкие остроты. Конечно, молодой Брежнев, любитель поэзии и сам поэт, не мог остаться дома, когда в Курск приехал Маяковский. Судя по всему, на эту встречу Брежнев, как и его товарищи, попал без билета: денег на такие роскошества у них не было.
Вместе с друзьями Леонид слушал выступление поэта, его язвительный «разговор с публикой». «Бас его доходил до последнего ряда», — говорится в воспоминаниях Брежнева. Вот как описано развернувшееся «литературное сражение»:
«Помню, приехал в Курск Маяковский. Разумеется, мы, комсомольцы, прорвались в железнодорожный клуб, где был его вечер. Чисто одетая публика встретила поэта в штыки. «Вот вы считаете себя коллективистом, — кричали из зала, — а почему всюду пишете: я, я, я?» Ответ был немедленным: «Как, по-вашему, царь был коллективист? А он ведь всегда писал: мы, Николай Второй». Шум, хохот, аплодисменты. Или еще такой эпизод. Из последнего ряда поднялись двое молодых людей, для которых, видимо, интереснее было побыть наедине, а не слушать Маяковского. И вот, когда они медленно пробирались вдоль ряда, раздался мощный голос поэта. Вытянув руку в направлении к ним, Маяковский сказал: «Товарищи! Обратите внимание на пару, из ряда вон выходящую». И опять бурный взрыв смеха, аплодисменты».
Обе приведенные шутки Маяковского — довольно старые, он использовал их и раньше. Но поэту часто приходилось отвечать на одинаковые вопросы, и у него уже имелся некоторый «запас удачных острот». Этим, видимо, и объяснялась быстрота его реакции.
«Мечтал стать актером». Еще одним ярким явлением 20-х годов было театральное движение «Синяя Блуза». В нем участвовал и Леонид Брежнев. «Ставили спектакли», — скупо упомянуто об этом в его мемуарах…
Основная идея «Синей Блузы» заключалась в том, чтобы стереть границу между игрой и жизнью, обычным человеком и актером. Участники движения играли без занавеса, часто без грима и театральных костюмов… Роль обозначалась каким-то ярким символом: шпагой на поясе, цилиндром, погонами, ножницами парикмахера, метлой дворника, фашистским шлемом со свастикой. У машинистки на голову могло быть надето подобие пишущей машинки, у стрелка на животе красовалась мишень. Обычно синеблузники надевали на сцене синие блузы (отсюда и название движения). Но порой выступали в одних физкультурных трусиках и босиком. (Почти в духе общества «Долой стыд»! В печати их даже осуждали за излишнее увлечение таким скромным костюмом.) Задорно пели частушки: