— Смотри, Вилли, я тебе его привез, чтобы ты не забывал про Вторую мировую войну!
И в конце концов Леониду Ильичу удалось достичь успеха. 12 августа 1970 года в Екатерининском зале Кремля Брандт и Косыгин торжественно подписали Московский договор. «СССР и ФРГ… рассматривают как нерушимые сейчас и в будущем границы всех государств в Европе», — говорилось в нем. Генсек присутствовал на церемонии. Это была его крупная победа. «Поскольку Брандт и Косыгин могли подписывать бумаги лишь сидя, — замечал В. Кеворков, — то на фотографии Брежнев возвышался, словно монумент, над двумя низко склоненными головами, с высоты благословляя все то, что происходило ниже его пояса».
Но Брежневу пришлось еще немало поволноваться, когда за договор голосовали депутаты бундестага. Исход голосования висел на волоске. «Леонид Ильич был в эти дни как ходячий клубок нервов, — писал А. Александров-Агентов, — то выскакивал из зала, где шла работа, то возвращался, выкуривая сигарету за сигаретой». Наконец пришла долгожданная новость. «Брежнев сразу повеселел. Ужин в этот вечер за большим столом в Завидове (Леонид Ильич всегда столовался вместе со всеми) прошел на подъеме».
В народе многие еще помнили, что после прошлого договора с Германией вскоре вспыхнула война. Сам Леонид Ильич рассказывал в своем кругу о таких забавных событиях:
— В трех районах — на Смоленщине, в Белоруссии и Предуралье население расхватывает соль, мыло и спички: «С немцами договор подписали. Значит — скоро война». Глубоко сидит в людях трагедия 1941–1945 годов.
Некоторые западные деятели предупреждали Брежнева против чересчур тесной дружбы с немцами. Например, Жорж Помпиду заметил ему: «За этими молодчиками нужен глаз да глаз как на Западе, так и на Востоке».
Леонид Ильич в таких случаях отвечал, что не может поручиться за всю Западную Германию, но лично Вилли Брандту он безусловно доверяет.
В 1975 году в признании итогов войны была поставлена окончательная точка — главы почти всех стран Европы, США и Канады подписали Хельсинкский акт. От имени СССР свою подпись поставил Брежнев. Незадолго до этого он говорил:
«Если заключим соглашение, а к этому все идет, то посмотрим, что скажут некоторые товарищи, которые были против переговоров. Они самого главного не понимают, что это соглашение является юридическим признанием статус-кво в Европе, подводит черту под разговорами о границах, признает ГДР, а это залог того, что не только внуки, но и правнуки наши будут жить спокойно, не боясь нападения со стороны Германии. А то, что, говорят, в гуманитарном разделе много пунктов с вмешательством во внутренние наши дела, так ведь большинство из этих пунктов имеется в нашей Конституции…»
«Я друзей в беде не бросаю». Известны весьма меткие оценки Брежневым некоторых иностранных деятелей. Например, о том же Вилли Брандте он однажды высказался так: «…благородный политик, не способный на предательство, но которого, однако, легко предадут другие…» Это предсказание Брежнева сбылось: в 1974 году вокруг канцлера неожиданно разразился громкий скандал. Выяснилось, что один из его близких сотрудников был шпионом ГДР. Кроме того, Брандта обвиняли в отношениях с женщинами, которые также могли работать на иностранную разведку. Выполнявший дипломатические поручения Вячеслав Кеворков вспоминал свою беседу на эту тему с Леонидом Иль-ичом. Генсек спросил:
— Что там происходит с моим другом Брандтом?
Выслушав объяснения, уточнил:
— Подожди, подожди… Я в толк не возьму… Ты говоришь, охранники рассказывают про женщин, которые бывали у Брандта, так я тебя понял?
— Так.
«Из последовавшего затем диалога становилось ясно, что Брежнев не просто близко к сердцу воспринял все происшедшее с Брандтом, но невольно отождествил в несчастии себя с ним. А представив себя в роли преследуемого, обиделся, затем возмутился и дал волю своим чувствам… У него было ощущение, что с фотоаппаратом лезли не в постель Брандта, а в его собственную».
— Ты мне объясни, — возмущался генсек, — кому нужны охранники, которые вместо того, чтобы заботиться о безопасности, подглядывают в замочную скважину?! Гнать их надо, да не вон, а под суд за нарушение должностных инструкций! И потом, что за следствие, которое не понимает, что бабы существуют не затем, чтобы им рассказывать государственные секреты, а совершенно для других целей? Ведь это же не детективный роман, а жизнь!
— Леонид Ильич, — заметил его собеседник, — немецкая госбезопасность считает, что…
— А немецкая безопасность вообще сидит в заднице, где ей и место, и если там есть приличные люди, они обязаны пустить себе пулю в лоб, а не следствие против канцлера вести, которого не смогли уберечь! Получается, что канцлер должен ходить по кабинетам, открывать двери, заглядывать своим сотрудникам в лица и по глазам выяснять, кто из них шпион, а кто нет. А безопасность за что деньги получает? Не знаешь? И я не понимаю.
От ярости у Леонида Ильича, видимо, пересохло во рту, он отпил из стакана и продолжал расспросы:
— Брандта какими-то фотографиями с девицами пугают, если он не подаст в отставку? Ты их не видел?
— Да их, скорее всего, нет в природе.
— Вот и я так думаю. А предположим, и есть, так я бы за них еще деньги приплатил, особенно если я на них настоящим мужчиной выгляжу. И уж никак не в отставку… Ты вот что ему скажи: газетная бумага — сродни туалетной, только грязнее, вот из этого ему и надо исходить. И передай: я друзей в беде не бросаю. Нужно будет — мы все перевернем, а его в обиду не дадим. Я вот думаю: может, мне письмо ему ободряющее написать или устное послание передать?
Брежнев и вправду, в своей манере, написал Брандту такое ободряющее письмо. Но это не помогло: в мае 1974 года канцлер ушел в отставку. В германских газетах писали, что он поступил мужественно, ушел с гордо поднятой головой. Леонид Ильич был раздосадован такой развязкой и говорил: «С высоко поднятой головой от противников бежит только олень, так у него для этой осанки множество рогов на голове вырастает… Вот сразу видно, что Брандт не воевал! Пройди он через эту кровавую мясорубку, он отнесся бы к интригам окружавшей его камарильи как к назойливости осенней мухи: прихлопнул бы ее голой рукой».
О новом канцлере Гельмуте Шмидте после встречи с ним генсек замечал: «Вот этот в отставку добровольно не подаст! Он прошел фронт и знает, что на завоеванных позициях надо держаться до конца».
Возмущался Леонид Ильич и поведением восточногерманской разведки: ведь генсек и канцлер строили мирное будущее для всей Европы и мира: «А вокруг вдруг начинается какая-то мышиная возня, сплетни про девиц и фотографии… И кто затеял это? Представь себе, наши немецкие друзья! А вот как я буду выглядеть при этом, «друзей» совершенно не интересует, они сводят счеты!»
О бывшем канцлере Брежнев отзывался с сочувствием: «Вилли нужно поддержать и почаще приглашать в Москву».
Действительно, Брандт как глава социал-демократической партии и председатель Социнтерна несколько раз посещал Москву. Его принимали со всем почетом, на высшем уровне. Рут Брандт писала о такой встрече в 1975 году: «Вилли рассказал мне о беседе с Брежневым с глазу на глаз. Брежнев якобы не скрывал своего раздражения по поводу того, что ГДР умудрилась усадить в приемной канцлера своего шпиона. Вилли был уверен, что Брежнев ничего не знал об этом».
«Я должен повидать этого человека!» Любопытна история знакомства Леонида Ильича с премьер-министром Баварии Францем-Йозефом Штраусом. Он возглавлял партию Христианско-социальный союз — самую правую среди крупных партий Западной Германии. В мае 1973 года Брежнев впервые посещал ФРГ. «В ходе подготовки к визиту, — писал В. Кеворков, — встал вопрос: какое внимание должен Генеральный секретарь уделить оппозиции? Наиболее проблематичной и вызвавшей максимум разногласий оказалась идея его встречи со Штраусом. В те годы в Советском Союзе Штрауса воспринимали лишь как «поджигателя войны»… Брежнев попросил нас выяснить мнение Брандта на этот счет и был искренне удивлен, узнав, что канцлер с энтузиазмом высказался в пользу такой встречи».
Леонида Ильича чрезвычайно развеселила характеристика баварца, которую дал один из его противников, Эгон Бар: «Штраус представляет собой мощную атомную электростанцию с предохранителями от сельского электродвижка». Посмеявшись, генсек твердо сказал: «Я должен повидать этого человека!»
И их знакомство состоялось (а позднее у них бывали и другие встречи). Штраус говорил Брежневу не совсем обычные вещи. Он уверял его в своем добром расположении к России. «Хоть я и был ранен под Сталинградом», — добавлял он. Штраус высказал мысль, которая произвела на Брежнева сильное впечатление:
«Господин Генеральный секретарь, может быть, я не слишком хороший политик, поскольку часто был близок к цели, но ни разу ее не достиг, оставаясь вечно вторым. Но, поверьте, я неплохой историк, а потому вот о чем хочу вам напомнить: в те времена, когда Россия и Германия были вместе, в Европе неизменно царили мир и порядок. Стоило им вступить в междоусобицу, и в Европе начинался полный хаос. Так было и так будет».
Эти слова Штрауса генсек потом часто вспоминал и приводил как веский довод в пользу хороших отношений с ФРГ. Штраус развивал свою мысль и дальше, выступая за дружбу двух стран:
— Если нам это удастся, мы выставим американцев из Европы — на черта они нам тут нужны? Но только отдайте нам ГДР.
«На подобный демарш Брежнев ответил только ухмылкой», — вспоминал Александров-Агентов. Но, как ни удивительно, между двумя бывшими фронтовыми офицерами завязалось нечто вроде личной дружбы. А. Черняев описывал встречу Брежнева и Штрауса в ноябре 1981 года: «Я стоял на улице у главного подъезда… Вдруг команда «На караул!» солдатам у входа, на лестнице и частично в аллее. Из двери выходят Штраус и Брежнев под ручку. Мы… ахнули от удивления. Штраус… прославлен был советской пропагандой чуть ли не как фашист, как крайний реакционер, во всяком случае. И вот — пожалуйста! Никто до него не удостоился такой чести». Леонид Ильич проводил Штрауса до самой его машины, прощально взмахнул ему рукой. «Свора теле-, фото- и просто журналистов бежала рядом, щелкала, припадала на колени, обегала с боков и спереди. Еще бы — неслыханная сенсация!».