10 сентября Брежнев вновь принимал Тараки. Леонид Ильич предупредил собеседника, что в его собственной партии зреет заговор. Во главе заговорщиков — его ближайший соратник Хафизулла Амин.
11 сентября Тараки вернулся на родину. Он произнес грозную фразу, которая позднее стоила ему жизни: «Я обнаружил в партии раковую опухоль. Будем ее лечить».
Как развивались дальнейшие события? По одной из версий, Амина попытались убить (по другой, он сам устроил это покушение). И уже 16 сентября власть перешла к нему. Тараки сместили со всех постов. Через несколько дней бывшего президента вместе с женой отвели в какое-то новое помещение. Позднее Нурбиби Тараки рассказывала:
«Комната, в которой мы оказались, была абсолютно пустой, если не считать голой жесткой кровати. Пол был покрыт толстым слоем пыли. Все это очень напоминало тюремную камеру. Я спросила у Тараки:
— Неужели мы совершили какие-то преступления?
— Ничего, — как всегда, философски ответил он. — Все образуется. А комната эта обычная. Я знаю, что раньше здесь жили солдаты, что ж, теперь мы поживем.
Я вытерла пыль. Восемь дней мы провели здесь. Муж вел себя абсолютно спокойно… Ему было 62 года. Он не болел, только стал совсем седым». Когда супруга спрашивала, не могут ли их убить, он спокойно отвечал: «Я всю жизнь отдал революции, другой цели у меня не было, и любой это знает. За что же меня уничтожать?»
Тем временем Брежнев, обеспокоенный судьбой своего недавнего гостя, срочно направил Амину тайное личное послание. Леонид Ильич просил сохранить Тараки жизнь. Но Амин не послушался совета из Кремля: живой Тараки казался вечной угрозой для новой власти. Его разлучили с женой, а 8 октября поздно вечером — казнили. «Мне рассказали, — вспоминала Нурбиби Тараки, — что опять-таки ночью три аминовских офицера вошли в комнату мужа. Он стоял перед ними в халате, был спокоен. Офицеры предложили ему идти с ними. Он попросил пить. «Не время», — ответили палачи. Схватили Тараки за руки и за ноги, повалили его на пол, а на голову положили подушку. Так подушкой и задушили». Один из офицеров признавался позднее, что «пришлось помучиться не меньше пятнадцати минут».
На следующий день кабульское радио сообщило о том, что Тараки умер: скончался «от треволнений».
«Какой же это подонок — Амин…» Убитый был ближе Брежневу и по возрасту, нежели его преемник. В. Медведев вспоминал момент, когда Брежнев узнал об убийстве: «Брежнев был и взволнован, и возмущен, стал вдруг рассказывать о Тараки как о национальном поэте, писателе, просто как о человеке — вспомнил добром». Возможно, Леонид Ильич невольно и на себя примерил происшедшее: как с ним расправляется бойкий молодой соратник. Легко представить охватившее генсека негодование.
«Как же так, ведь я же его предупреждал!» — досадовал он. Брежнев с горечью вспоминал, как совсем недавно, 10 сентября, принимал Тараки, обещал ему поддержку и помощь. Брежнев негодовал: «Какой же это подонок — Амин: задушить человека, с которым вместе участвовал в революции! Кто же стоит во главе афганской революции? И что скажут в других странах? Разве можно верить слову Брежнева, если все его заверения в поддержке и защите остаются словами?» В своем кругу он говорил, что ему нанесена пощечина, на которую он должен ответить. Андрей Громыко рассказывал: «Брежнев был просто потрясен убийством Тараки, который незадолго до этого был его гостем, и считал, что группировка Амина может пойти на сговор с США». А сам Громыко говорил своим сотрудникам:
«Ни при каких обстоятельствах мы не можем потерять Афганистан… Если сегодня мы оставим Афганистан, то завтра нам, может быть, придется защищать наши рубежи от мусульманских орд уже где-нибудь в Таджикистане или Узбекистане».
Между прочим, будучи ранее в Москве, Амин встречался с зятем генсека Юрием Чурбановым, тогда — заместителем министра внутренних дел. Речь шла о советской военной помощи, Амин просил ее увеличить.
— В этом году, — вежливо отвечал Чурбанов, — мы уже не сможем ничего увеличить.
— Если не поможете вы, — вдруг вспыхнул Амин, — мы тогда купим у ФРГ.
«Тут я сорвался, — вспоминал Чурбанов, — спрашиваю: «А на какие, извините, деньги? У вас нет возможности заплатить нам за оружие, и только поэтому мы поставляем его безвозмездно».
— Не ваше дело, — отрезал Амин.
Его собеседник понял так, что Амин намекает на возможность перехода Кабула в западный лагерь. «Угроза Амина о военной помощи со стороны бундесвера, — писал Чурбанов, — мне надолго врезалась в память. Я незамедлительно рассказал обо всем Леониду Ильичу…»
«По линии КГБ поступили сведения, — писал В. Гришин, — что Амин учинил расправу со всем родом Тараки… Родственников и сторонников Тараки насильственно переселили на пустынную территорию, бесплодную и безводную землю, вдали от населенных пунктов. Они были обречены на голодную смерть… Наши попытки защитить их были отвергнуты».
Убийство Тараки стало последней каплей, предрешившей ввод советских войск. Но окончательное решение принималось 12 декабря 1979 года. Дипломат О. Гриневский приводил такую легенду о поведении Брежнева в этот день. Высшие руководители страны собрались в Кремле, за знаменитым столом заседаний Политбюро. Леонид Ильич выслушал подробную характеристику Амина, весьма нелестную. Затем долго сидел молча. В гробовой тишине прошли минуты три. Потом Леонид Ильич встал, хлопнул кулаком по зеленому сукну.
— Непорядочный человек! — сказал он.
И — вышел из зала. Вопрос о вводе войск был решен.
«Вот, черт побери, влипли в историю!» Как будто следуя карнавальным законам, на вероломство Амина решено было ответить еще большим вероломством. В «Правде» от 7 декабря на первой полосе появилось сердечное поздравление, адресованное «товарищу Хафизулле Амину». Подписали его Брежнев и Косыгин. Здесь же Амин благодарил их в ответ, называя «дорогими товарищами». Но уже 28 декабря советские граждане с изумлением узнали, что «товарищ Амин» вдруг превратился в «кровожадного угнетателя». С цветистым восточным красноречием новый глава Афганистана Бабрак Кармаль сообщал:
— Сегодня разбита машина пыток Амина и его приспешников — диких палачей, узурпаторов и убийц десятков тысяч наших соотечественников… Разрушены бастионы деспотизма кровавой династии Амина и его сторонников — этих сторожевых псов сардаров Надир-шаха, Захир-шаха, Дауд-шаха, наемников мирового империализма…
Самого Амина «за преступления против благородного народа Афганистана» осудили к смертной казни. «Приговор приведен в исполнение». Как же произошли все эти удивительные события?
Днем 27 декабря во дворце Амина проходил торжественный обед. Из советской столицы только что возвратился секретарь ЦК Панджшери. Он привез хорошие новости: в Кремле наконец поверили тому, что Тараки умер от естественных причин. Более того, Москва решила наконец откликнуться на просьбы Кабула о присылке войск. Амин с торжеством заметил: «Советские дивизии уже на пути сюда. Я вам всегда говорил, что великий сосед не оставит нас в беде. Все идет прекрасно».
Между прочим, Амину докладывали, что войск прибывает явно больше, чем оговаривалось. Но он возражал: «Ну что тут особенного, чем больше их прибудет, тем лучше».
После обеда Амин собирался выступить по кабульскому радио и телевидению и сообщить о приглашении советских войск. Он находился в приподнятом настроении. Когда Панджшери за столом отказался от супа, сказав, что соблюдает диету, Амин весело пошутил:
— Наверно, тебя в Москве избаловали кремлевской кухней.
Однако после застолья стало твориться что-то неладное. Всех вдруг непреодолимо начало клонить ко сну. Одни внезапно падали и засыпали, других разбирал неостановимый истерический смех. Участник этой трапезы А. К. Мисак вспоминал: «Кто отведал этот обед, чувствовал себя, словно пьяный. Только Панджшери с удивлением взирал на наши мучения. Он единственный из нас не ел суп, потому что соблюдал диету. Видимо, что-то было подмешано именно в суп». Мисак спросил у Амина:
— Может быть, нам что-то в еду подсыпали? Не яд ли это? Кстати, кто твой повар?
— Не волнуйся, — успокоил его хозяин. — И повар, и переводчик у меня советские.
Но и сам Амин почувствовал себя плохо. «Кажется, я схожу с ума», — сказал он, теряя сознание. Прислуга и охрана срочно вызвали врачей из советского посольства. Те стали промывать больным желудки и добросовестно приводить их в чувство. Очнувшись, Амин с изумлением спросил: «Почему это случилось в моем доме? Кто это сделал?»
Около половины восьмого вечера весь дворец задрожал от взрывов. Отовсюду к зданию протянулись светящиеся нити трассирующих пуль. Но Амин не терял присутствия духа, он уверенно сказал: «Советские помогут».
И распорядился попросить о помощи советских военных советников. Адъютант ответил, что по дворцу стреляют советские. Амин вскипел и швырнул в своего адъютанта пепельницей, крикнув: «Врешь, не может быть!»
Но вскоре стало ясно, что так оно и есть.
«Я об этом догадывался, все верно, — вымолвил Амин. И приказал: — Дайте мне автомат».
«В кого ты хочешь стрелять? — спросила у президента его жена. — В советских?..»
Во время штурма дворца Амин был убит. Погиб при штурме и один из лечивших его советских врачей — пуля соотечественника попала ему прямо в сердце. 28 декабря утром выстрелы утихли — президентский дворец был взят. Еще раньше была захвачена тюрьма Пули-Чархи, где находились политзаключенные. Советские войска освободили, в частности, вдову Тараки. Всего в течение месяца освободили около 15 тысяч заключенных.
После ввода войск, по свидетельству Ю.Чурбанова, Брежнев «провел несколько бессонных ночей». Но вскоре стало ясно, что дело принимает затяжной оборот. В Афганистане разгорелась партизанская война. Генеральная Ассамблея ООН голосами более чем 100 государств осудила ввод советских войск. Вероятно, в Кремле не ожидали такой реакции: совсем недавно, в сентябре 1979 года, Франция свергла императора Центрально-Африканской империи Бокассу I. Мир воспринял это событие совершенно спокойно. Но тут все вышло иначе…