Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
А словечко «шокинг» Леонид, вероятно, позаимствовал из другого стихотворения Северянина — «Цветок букета дам»:
Условностям всегда бросает: «schoking!»
Экстравагантно выпускает лиф,
Лорнирует базарно каждый смокинг,
Но не во всяком смокинге калиф…
Однажды, уже будучи генсеком, Леонид Ильич в кругу друзей прочитал наизусть необычное стихотворение. Глава самой крупной в мире безбожной страны вдруг стал декламировать стихи о языческом боге. Действие стихов происходило в Индии:
По горам, среди ущелий темных,
Где ревел осенний ураган,
Шла в лесу толпа бродяг бездомных
К водам Ганга из далеких стран.
Под лохмотьями худое тело
От дождя и ветра посинело.
Уж они не видели два дня
Ни приютной кровли, ни огня.
Меж дерев во мраке непогоды
Что-то там мелькнуло на пути;
Это храм, — они вошли под своды,
Чтобы в нем убежище найти.
Перед ними на высоком троне —
Сакья-Муни, каменный гигант.
У него в порфировой короне —
Исполинский чудный бриллиант.
Говорит один из нищих:
«Братья, Ночь темна, никто не видит нас.
Много хлеба, серебра и платья
Нам дадут за дорогой алмаз.
Он не нужен Будде: светят краше
У него, царя небесных сил,
Груды бриллиантовых светил
В ясном небе, как в лазурной чаше…»
Подан знак, и вот уж по земле
Воры тихо крадутся во мгле.
Но когда дотронуться к святыне
Трепетной рукой они хотят —
Вихрь, огонь и громовой раскат,
Повторенный откликом в пустыне,
Далеко откинул их назад.
И от страха все окаменело, —
Лишь один — спокойно-величав,
Из толпы вперед выходит смело,
Говорит он богу: «Ты не прав!
Или нам жрецы твои солгали,
Что ты кроток, милостив и благ,
Что ты любишь утолять печали
И, как солнце, побеждаешь мрак?
Нет, ты мстишь нам за ничтожный камень,
Нам, в пыли простертым пред тобой, —
Но, как ты, с бессмертною душой!
Что за подвиг сыпать гром и пламень
Над бессильной, жалкою толпой,
О, стыдись, стыдись, владыка неба,
Ты воспрянул — грозен и могуч, —
Чтоб отнять у нищих корку хлеба!
Царь царей, сверкай из темных туч,
Грянь в безумца огненной стрелою, —
Я стою, как равный, пред тобою
И высоко голову подняв,
Говорю пред небом и землею:
«Самодержец мира, ты не прав!»
Он умолк, и чудо совершилось —
Чтобы снять алмаз они могли,
Изваянье Будды преклонилось
Головой венчанной до земли, —
На коленях, кроткий и смиренный,
Пред толпою нищих царь вселенной,
Бог, великий бог, лежал в пыли!
Леонид Ильич пояснил, что это строки Дмитрия Мережковского — баллада под названием «Сакья-Муни». Поэт-декадент Мережковский, как известно, был ярым противником большевиков. После революции он покинул Россию. Восхищался Гитлером, называя его «Жанной д’Арк современности». А к Муссолини поэт однажды кинулся навстречу с такой неподдельной радостью, что опешивший дуче воскликнул: «Presto! Presto!» В 1941 году Мережковский публично поддержал Гитлера в начатой им войне против СССР…
Слушатели удивлялись, что Брежнев знаком с творчеством подобного одиозного поэта. «Потом я узнал разгадку», — писал Г. Арбатов. Выяснилось, что в молодости Леонид Ильич, как синеблузник, читал эти стихи со сцены.
В то время, в начале 20-х годов, русские храмы, совсем как в приведенной легенде, освобождались от накопленных веками ценностей — серебра, золота, драгоценных камней. Ценности изымались, по словам властей, на хлеб для голодающих Поволжья. И пронизанные религиозным духом стихи поэта-богоискателя неожиданно совпали с массовыми настроениями. Ведь борьба тогда шла не только против церкви, но и внутри самой церкви. В ней ширилось движение обновленцев («живой церкви»), которые охотно подкрепляли изъятие ценностей доводами религии. Совсем как герои «Сакья-Муни»!
Впрочем, по другим вопросам обновленцы готовы были и поспорить с новой властью. По стране гуляли остроумные шутки их вождя митрополита Введенского. Прославился его диспут с наркомом просвещения Луначарским. Они спорили о Боге, о происхождении человека. Нарком, разумеется, защищал идею родства человека с обезьяной, священник — создания его Богом. Церковник насмешливо заметил:
— Ну что ж, каждому его родственники лучше известны…
Молодежь, к которой принадлежал тогда Брежнев, естественно, стремилась в самую гущу этой борьбы. Характерной приметой времени стали так называемые «пасхи комсомола». Карнавальные шествия проводились в дни больших религиозных праздников — на Пасху, Рождество, Троицу. Молодежь устраивала пантомимы, факельные процессии, которые проходили под оглушительный звон кастрюль и сковородок. В шествиях обязательно участвовали представители «проклятого прошлого» — ряженые, изображавшие попов, мулл, раввинов и ксендзов, лам и шаманов. Среди них шли цари, генералы, фашисты, фабриканты, городовые и урядники. Порой шествие возглавляли «боги, святые и пророки» — Магомет, Моисей, Христос, Дева Мария, ангелы и архангелы. Они выступали перед хохочущей толпой с веселыми «проповедями». Рядом с ними шли «обитатели ада» — черти и дьяволы. Случалось, в этих «чертей» летели камни со стороны возмущенных верующих…
В Курске тоже проводились комсомольские Рождество и Пасха. Например, в рождественском маскараде 1923 года здесь участвовали такие ряженые:
— бог Солнца и огня (с ним — крутящееся колесо и чан с факелами);
— бог Рама в шкуре;
— заросший первобытный человек;
— женщины с ветками вербы, две из них вели священного барана (барана, впрочем, не нашлось, и его роль исполнял козел);
— бог Кришна;
— мать Бога Девани, ее благословлял лебедем бог-отец;
— два факира в древних индийских костюмах;
— слон с куклой, Мария, Иосиф, три волхва, бог Иисус;
— Бог Капитал, Золотой истукан с метлой в руках, рядом — царь, буржуй и поп;
— рабочий с молотком, крестьянин с сохой, красноармеец с винтовкой…
«Тут целая небесная коллекция: разные боги всех времен и всех народов», — писала местная газета. Некоторые прохожие благочестиво крестились, завидев идущее «святое семейство» и волхвов. Когда эта невероятная процессия приблизилась к монастырю, встречать ее вышло духовенство, которое решило, что идет какое-то новомодное мероприятие «живой церкви»… «Подходим к монастырю, — писал участник шествия. — Образовали круг. Началось сжигание всех богов, а молодежь вокруг этого костра устроила пляски и танцы, прыгала через огонь…» Случалось, некоторые участники таких карнавалов из любопытства заглядывали и на настоящие праздничные богослужения. Но, по утверждению местной печати, быстро возвращались:
— Там дьявольская скука!
Синеблузники охотно участвовали в этих представлениях, разыгрывали нечто подобное и на сцене. В одной из пьес «Синей Блузы» в 1924 году, например, перечислялись такие действующие лица:
«Импресарио и дирижер Халиф (восточный халат, чалма).
Римский Папа (сутана, красная тиара).
Раввин (лапсердак, ермолка, талес).
Живая церковь (джентльмен, воротничок, бритый).
Мертвая (типичный поп).
Раешник (дедушка)».
Вполне вероятно, что и Брежнев, как синеблузник, участвовал в подобных мероприятиях. Но не была ему чужда и тяга к запретному: поскольку все вокруг высмеивали религию, она начинала вызывать у него неподдельный интерес. «Он рассказывал, — писала Любовь Брежнева, — как, будучи студентом, зашел к ребятам в общежитие. Один из его друзей неожиданно предложил ему почитать Библию. Дядя залез под стол, накрытый до пола скатертью, и читал там, светя фонариком». Любопытство проснулось, хотя Брежнев, конечно, изучал закон Божий и в школе, и в гимназии. Кстати, уже будучи главой страны, Брежнев в частных разговорах нередко упоминал Бога. Например, однажды он так рассуждал вслух:
— Истина выше солнца, выше неба, выше Бога: ибо если и Бог начинался бы не с правды — он не Бог, и небо — трясина, и солнце — медный тазик…
Что же касается баллады «Сакья-Муни», то нельзя не заметить сходства между судьбой безымянного бродяги из легенды и героя этой книги. Оба они были некогда бедняками, обоим нежданно-негаданно — благодаря чуду! — досталась частица «порфировой короны божества», символа власти над вселенной. Очевидно, чувствовал это сходство и сам Леонид Ильич, оттого ему так и нравились эти стихи.
«Вам лучше теперь пойти в проститутки». Позднее, даже в годы войны, Леонид Ильич не терял интереса к литературе. Например, летом 1942 года в Ереване вышла небольшая повесть Михаила Котова и Владимира Лясковского «Бессмертие». Она рассказывала о геройской гибели одного офицера-армянина — парня «с густыми черными бровями, сросшимися над переносицей». В книге значилось: «ответственный редактор бригадный комиссар Л. Б.». Скромные инициалы обозначали Леонида Брежнева. И в 70-е годы генсек мог ехидно спросить, прочитав какие-нибудь стихи: «Какая муза вас укусила?»
О литературных взглядах молодого Брежнева можно судить по сохранившемуся тексту его письма, адресованного какой-то писательнице. Она опубликовала в областной газете повесть, которая привела Леонида в пылкое негодование. Это произошло, видимо, около 1934 года — тогда возник Союз писателей, который упоминается в письме. А в следующем году Брежнев уже перестал быть студентом (в письме