прыгивал через кусты, как молодая лань». Я настолько рельефно это себе представила, что, вспоминая, долго смеялась».
«Кабан требует стопку водки…» Удовольствие от охоты продолжалось и потом, при разделке добычи. Тушу кабана разрубали на четыре части — эти большие куски и становились подарками от генсека. Леонид Ильич говорил, кому из министров и соратников отослать тот или другой кусочек кабанятины (или лосятины, если охота шла на лося). Изредка посылал в подарок с десяток настрелянных им уток.
Потом, когда фельдъегерь доставлял посылку, звонил:
— Ну как, ты получил?
— Получил.
Не без ноток гордости Брежнев рассказывал, как выслеживал этого кабана, сидел в засаде, стрелял, сколько килограммов весила добыча. Советовал приготовить вырезку или грудинку по рецепту своей супруги. Например, в июне 1980 года Леонид Ильич говорил по телефону своему старому знакомому по Украине генералу Виктору Алидину:
— Я недосмотрел, какой-то период не посылал тебе «дары природы», виноват… Кабан требует стопку водки в выходной день вместе с семьей. Обязательно под кабана надо выпить.
Иногда охотничьи трофеи Брежнева попадали даже и за границу. В октябре 1974 года он направил советскому послу в Бонне В. Фалину такую записку: «Валентин Михайлович! Завтра… на Ваше имя будут отправлены два груза: в одном два ружья, которые прошу вручить врачам — содержание второго (кабан) посылаю лично Вам. Л. Брежнев».
Некоторые трофеи Брежнева стали украшать его московское жилище. Писательница Лариса Васильева перечисляла их: «Архар, дикий горный баран с роскошными ионическими рогами и два гигантских оленя, всеми ветвями рогов упирающиеся в потолок, явно низковатый для таких гигантов. Им бы в рыцарский средневековый замок. Это трофеи хозяина».
Разумеется, завершением удачной охоты для Леонида Ильича становилась трапеза из его лесных трофеев. «Особой симпатией, — писал Ю. Чурбанов, — у него пользовался свой собственный, его руками добытый кабан. Тут же, за столом, всегда были разговоры, как он его убивал, как он к нему подкрадывался, какого веса был этот кабан». Подтверждал это свидетельство и Г. Шахназаров: «По высшему разряду шла кабанятина, шпигованная чесноком. Были, конечно, и другие изысканные блюда, но тут смак состоял в том, что кабана подстрелил сам Леонид Ильич. Кстати, перед разъездом по домам каждому участнику завидовского сбора в багажник клали добрый кусок охотничьих трофеев».
«Генри, давай поохотимся». После того как Генри Киссинджер в 1972 году впервые посетил Завидово, он с удивлением говорил: «Мне сказали, что там охотничий домик, а это настоящий дворец». И вот однажды, когда в этом «дворце» шли переговоры, Леонид Ильич пригласил американского гостя «поразмяться»:
— Генри, давай поохотимся на кабана.
Киссинджер сказал, удивленно подняв брови, что он не охотник и даже стрелять не умеет.
— Ничего, — бодро ответил Брежнев, — стрелять буду я! Покажем, как это делать.
Американец признался, что за всю свою жизнь ни разу не убил ни одной земной твари.
— Ну, просто побудьте рядом, — предложил Брежнев, — понаблюдайте, как охотятся другие.
Киссинджер заметил, что у него нет теплой одежды, пригодной для охоты в такой холодный день. Леонид Ильич сразу распорядился, и американцу принесли шапку, ватник и сапоги кого-то из охранников. «В этом наряде, — вспоминал А. Добрынин, — помощник президента выглядел довольно комично, зато было тепло. После этого Брежнев «забрал Генри с собой», и они вместе с егерем уехали на охоту. Как рассказывал после в шутливой форме Брежнев, когда он на месте вручил ружье Киссинджеру, тот настолько неумело держал его, что «мог вместо кабанов перестрелять своих спутников». Тогда американца произвели в «иностранные наблюдатели за охотой на русских кабанов». Киссинджер и сам вышучивал собственную неопытность: говорил, что один из кабанов умер своей смертью — от разрыва сердца, когда увидел такого незадачливого охотника.
Леонид Ильич объяснил, что свиноматок стрелять нельзя, малышей тем более. «Нужно найти такого хряка, который еще не обзавелся семьей». Трое охотников, включая переводчика, забрались на пятиметровую вышку. Внизу в нескольких десятках метров от вышки была разложена подкормка для кабанов — кукурузные зерна. Брежнев строго предупредил: «Прошу соблюдать тишину…»
Вскоре появились кабаны, Леонид Ильич уложил одного из них выстрелом. «Брежнев был доволен и горд, — вспоминал Виктор Суходрев, — когда сразил кабана из винтовки с оптическим прицелом…» От этой охоты осталась фотография: Брежнев и Киссинджер стоят в березовом лесу возле убитого кабана, в руке у генсека — большой охотничий нож.
Успешную охоту следовало отпраздновать небольшим пиршеством, которое устроили прямо на вышке. «Брежнев, — писал Суходрев, — глянув на сумку, которую я принес, сказал: «А ну-ка посмотрим, что у нас там?»
Я начал выкладывать на стол содержимое: батон белого хлеба, полбуханки черного, колбасу, сыр, огурцы, помидоры. Извлек также ножи, вилки, стаканы, скатерть и — какая без этого охота — бутылку «Столичной». Брежнев при виде всего этого весело произнес:
— Ну что, Генри, приступим? И не сиди без дела — бери нож и режь колбасу…
Я перевел. Киссинджер, не мешкая, приступил к работе. Затем Брежнев скомандовал мне: «Открывай бутылку, разливай!»
В этот момент на охотничьей вышке за столом сидели уже не государственные деятели с переводчиком, а просто-напросто мужики, так сказать, охотники на привале…».
В мемуарах Киссинджер подробно описал завидовскую охоту, но деликатно смягчил крепость выпитых напитков: заметил только, что «откуда-то появились бутылки с пивом». «В своих мемуарах Киссинджер, — замечал Сухо-древ, — вспоминая об охоте в Завидове, допустил одну существенную натяжку: водку он заменил на пиво. Много лет спустя при встрече я сказал ему об этом, на что он, явно смутившись, ответил: «В противном случае меня бы в Америке не поняли». Зато я понял. Для рядового американца бутылка водки на троих — это просто невероятно!»
«Махнемся не глядя!» В тот же вечер за ужином произошел и такой забавный случай. Беседа зашла о наручных часах, и помощник Киссинджера Хельмут Сонненфельдт похвастался своими отличными швейцарскими часами. Внезапно Брежнев прикрыл рукой собственные наручные часы и хитро предложил тому: «Давай махнемся не глядя!»
Тот сперва задумался и засомневался, но потом решил, что у могущественного Генерального секретаря должны быть какие-то особенные, сверхценные часы. И согласился на обмен. О результатах сделки рассказывал А. Добрынин: «Оказалось, что Брежнев носил простые советские часы, подаренные ему коллективом какого-то часового завода. Часы были хорошего качества, но со стальным, а не золотым корпусом, как, видимо, ожидал американец. Короче, его часы стоили дороже, чем брежневские… Пришлось утешиться тем фактом, что теперь у него были сувенирные часы, которые носил руководитель Советского Союза».
Сонненфельдту в этот день вообще не везло — на охоте он, стреляя, не удержал винтовку в руках и прицел при отдаче поставил ему большой синяк под глазом. По этому поводу над дипломатом все сочувственно подшучивали…
«Красоту убивать нельзя». Охотничье хозяйство в Завидове создали еще в 1929 году. К началу 70-х годов в заповеднике обитали около 4 тысяч кабанов, тысяча маралов, более 300 пятнистых оленей. Первых оленей завезли в Завидово еще в 1933 году. Они не очень боялись людей и подпускали охотников довольно близко. Нередко во время охоты Леонид Ильич останавливался и любовался этими элегантными животными — те, словно позируя, грациозно вышагивали перед ним. Один раз он спросил у егеря: «Можно их стрелять?» «Можно, — сказал егерь. — Их у нас много расплодилось». «Нет, — возразил генсек, — такую красоту убивать нельзя».
«Я рад, что лось остался невредим». Случалось Леониду Ильичу получать и травмы на охоте. Один из таких случаев, произошел во второй половине 60-х годов. Кремлевский врач Прасковья Мошенцева, делавшая генсеку перевязку, вспоминала: «Рана на ладони была обширной, но поверхностной… Я принялась за дело. Во время перевязки Леонид Ильич шутил, говорил нам с сестрой комплименты». Потом не выдержал и простодушно спросил: «Доктор, а почему вы не интересуетесь, где это я так приложился? Впрочем, я и так расскажу».
«Оказалось, пять дней назад Брежнев охотился на лося. Чтобы обзор был получше, а сам стрелок оставался невидимым, решил забраться на дерево. В самый решающий момент, когда лось выбежал прямо на охотника, сук, на котором сидел Леонид Ильич, обломился… Лось испугался и был таков».
«Знаете, — завершил свою историю генсек, — я рад, что лось остался жив и невредим. А рука — ерунда. Заживет».
«Убьешь какую-нибудь пичужку, а потом жалко». В беседе с Леонидом Ильичом американский президент Никсон однажды стал рассказывать о своем увлечении готическими и другими старинными шрифтами.
«Обидно, — посетовал президент, — что весь цивилизованный мир — за исключением Германии — единодушно отверг старые шрифты».
Леонид Ильич поддержал собеседника и неожиданно сопоставил его рассуждения с собственным увлечением охотой: «Я, знаете, в юности тоже любил готический шрифт… Писал одной девушке поздравления… Когда красиво, конечно, читается с большей легкостью… Во всем этом, конечно, мало рабского… Люди должны чувствовать себя людьми, читая книжки, журналы и так далее… Вы знаете, мы подумаем над вашими размышлениями. Старые шрифты — это очень хорошо, потомки когда-нибудь будут за них благодарны… Это хорошая цивилизованная мысль, что мы забыли старые шрифты… В них было больше доброты и до-бролюбия… Знаете, как на охоте… Находишься, настреляешься, убьешь какую-нибудь пичужку, а потом жалко… Какое сравнение может быть с магазином, в котором купишь любое мясо и поешь жаркое, а в душе ничего не происходит. Вот потому, как вы шрифты, так я люблю охоту…»
«Неплохо подстрелить такого кабанчика». Обычно на охоте Брежнев не любил разговаривать о государственных делах. Охота создавала для него как бы особый мир, где он отдыхал от скучных дел «службы». Егерь Май Мухин рассказывал: «Он на политические темы не любил говорить. Я у него раз спросил: за что Никсона сняли? А он поморщился так и говорит недовольно: “Значит, было за что, если сняли”».