— Знаете, русский человек как пил, так и будет пить! Без водки он не может жить.
«Разговор этот не привел к положительным результатам», — сухо заключает Громыко в своих воспоминаниях. Но небольшие шаги в этом направлении все же делались. Например, спиртным запретили торговать с раннего утра, появились более дорогие сорта водки. Раздражение, которое подобные меры вызывали в обществе, отразилось в известных частушках («Письмо советских рабочих Л.И. Брежневу»):
Если водка будет восемь,
Все равно мы пить не бросим!
Передайте Брежневу —
Будем пить по-прежнему.
Передайте Ильичу, —
Нам и десять по плечу.
Ну, а если будет больше,
То мы сделаем, как в Польше.
Если станет двадцать пять, —
Будем Зимний брать опять!
В некоторых частушках Брежнев на это сурово отвечает:
Я не Каня, вы не в Польше.
Если надо — будет больше.
«О будущем я знаю одно, — как-то заметил настоящий Леонид Ильич, — когда умру — сразу установят сухой закон…»
«Выпили две рюмки под мои любимые пельмени». В мемуарах Брежнева только однажды упоминается, как он в гостях выпил «две рюмки под мои любимые пельмени». Хотя напиток и не назван, можно понять, что речь шла о водке. Историк и кулинар Вильям Похлебкин видел в упоминании этих «двух рюмок» довольно важный смысл. «Главное в этом очередном откровении Брежнева, — писал Похлебкин, — осторожное расширение официально допустимой дозы спиртного за ужином или обедом — две рюмки. Это уже не один глоток, а прямая директива, допускающая увеличение прежней дозы в два раза. Все это уже нормально, естественно, законно, даже для партработника самого высокого уровня. Он не монах, может пить, существуют даже критерии, дозы, которыми он может пользоваться официально. Две рюмки — 150 г!»
«Леонид Ильич вообще предпочитал не коньяк, а водку», — замечал Ю. Чурбанов. Когда за столом все пили водку, а кто-нибудь просил коньяк, он мог с легкой иронией заметить: «Интеллигенция!»
«Водку предпочитаю шампанскому», — говорил Брежнев. Его внук Андрей рассказывал о семейных обедах: «Во главе стола всегда сидела Виктория Петровна… рядом с ней Леонид Ильич… Бабка ставила такую — 0,33 — фляжечку с «Зубровкой», вот они вдвоем ее оприходовали». Ю. Чурбанов добавлял: «Леонид Ильич был прекрасным семьянином… По субботам в два часа мы всегда собирались на обед. Никаких пьянок не было. Леонид Ильич любил выпить рюмочку «Беловежской пущи», так лечащий врач разбавлял ее до 15 градусов». Но так было уже в конце 70-х годов, а до этого Брежнев пил, конечно, вполне настоящую водку.
Несмотря на умеренность Леонида Ильича в питье, о нем шла устойчивая слава отчаянного гуляки. Он и сам ее отчасти поддерживал. Например, в 1967 году генсек поздравлял чекиста Виктора Чебрикова с новым назначением и тут же сказал: «А сейчас пойди и выпей как следует».
Тот заметил, что время позднее, выпивки не достать.
«Ты в «Москве» остановился? — удивился Брежнев. — Так я там раньше в любое время суток бутылку найти мог. Что за молодежь пошла…»
В 60-е годы в Кремле ходила шутка, что на банкетах трезвеннику Косыгину ставят графин из-под коньяка, но в графине — чай. А Брежневу подают чайные чашки, но в них — коньяк… Леонид Ильич любил завершать рюмкой водки охоту, трудные переговоры, отмечать праздники. Однажды после долгих и утомительных бесед с американцами Брежнев спросил у окружающих:
«А какое сегодня число? — И, не дожидаясь ответа, воскликнул: — Так ведь День Победы! Тут уж сам Бог велел по чарке выпить…»
На банкете в Минске в 1968 году генсек говорил:
«Дорогие товарищи! Мне пора, я бы посидел с вами, я люблю компанию, ей-богу, обожаю компанию! Но… дела, дела, никуда не денешься! А вы, товарищи, пейте, пейте! И смотрите за соседом, чтобы выпивал рюмку до дна. А то вот Петр Миронович (Машеров, руководитель Белоруссии. — А. М.) наливает, а не пьет! Куда это годится, это никуда не годится!..»
Но в то же время генсек замечал: «Лучше лежать комком в утробе матери, чем пить без просыпу…»
Вообще неофициальные тосты Леонида Ильича — это совершенно особый жанр, пожалуй, родственный его юношеским стихам. В них, как и в поэзии, особенно важно настроение. Он говорил, например: «Бог создал мир из ничего. Учитесь у Бога. Мало искренних мучений, нужна еще колбаса в животах… Если вы разумные гении, дайте людям звонкого льда в бокалах с шампанским. Силой мерного страдания дайте им храмы из еды и питья, и тогда ваши жалобы на жизнь я полюблю…»
И даже: «На том свете я буду птичкой, а не диким кабаном…»
С конца 70-х Леонид Ильич на банкетах почти не пил: не позволяло здоровье. Генерал КГБ Михаил Докучаев писал, что у генсека «была старинная граненая рюмка емкостью 75 граммов, которая являлась нормой употребления водки или коньяка. Он выпивал одну рюмку и на этом ставил точку. На официальных торжествах, приемах ему всегда ставили бутылку из-под коньяка, в которую наливали густо заваренный чай». Кремлевский метрдотель Ахмет Саттаров так уточнял питейные вкусы генсека:
«Выпить он любил, но умел и держаться, не терял контроля над собой… Брежнев предпочитал водку и армянский коньяк, грузинские и молдавские вина… В последнее время пропускал только одну рюмочку… Мы наливали в бутылку из-под «Столичной» боржоми — с ним в руке он и говорил тосты».
Существование этой «безалкогольной водки» для генсека подтверждал и переводчик Виктор Суходрев: «Во время застолий Хрущева, а в последние годы и Брежнева обслуживал личный официант-виночерпий. У него на подносе стояла бутылка с наклейкой «Столичная», наполненная просто чистой водой… Несколько раз на моей памяти кто-то из гостей говорил: «А можно попробовать водку именно из вашей бутылки… Леонид Ильич?»… Дело заканчивалось шуткой, и вопрос так или иначе заминался».
«Ну что это они… подают выпивку без закуски». В 1973 году во время поездки по Америке Брежневу не очень по душе пришелся местный обычай выпивать что-то крепкое до обеда. Он впервые столкнулся с ним в гостях у президента Никсона в Кэмп-Дэвиде. В. Суходрев писал: «Гости собрались на открытой террасе перед входом в дом, всем предложили аперитив. Я попросил принести для Брежнева виски с содовой. Он взял бокал, пригубил и начал ворчать:
— Ну что это они… подают выпивку без закуски. Если пригласили пообедать, так надо к столу… там и выпьем.
Я стал объяснять ему, что таков, мол, обычай у американцев: надо обязательно что-то выпить до обеда.
«Ну, раз такой обычай, тогда ладно», — неохотно согласился Леонид Ильич».
Брежнев как будто предчувствовал, что этот обычай еще сыграет с ним злую шутку и едва не отправит его на тот свет. Это произошло в Вене в 1979 году, во время встречи с президентом США Картером. Описал это происшествие тоже В. Суходрев, бывший его свидетелем: «Как это бывает в американских домах, перед тем как сесть за стол, присутствующие выпивают коктейль или аперитив. Брежневу никогда не нравился этот обычай… Он стал и тут что-то недовольно бурчать. Я посоветовал ему, что, коль скоро мы в гостях у американцев, можно выпить виски с содовой и со льдом. Он согласился…
И тут случилось неожиданное. Брежнев, в руке которого был бокал с разбавленным содовой водой виски и позвякивающим льдом, вдруг каким-то… сугубо российским движением, вместо того чтобы легонечко отпивать из бокала, сделал характерный такой рывок головой, за которым последовал привычный большой глоток. И в горло Брежнева ненароком вместе с виски попал кубик льда. Брежнев начал давиться. Лицо побагровело, он стал задыхаться. Образовалась немая сцена: все буквально оцепенели, уставившись на него. Наверное, помогло бы, если бы, как это положено, кто-то резко хлопнул его по спине. Но кто ж на это решится! Кто осмелится?.. Леонид Ильич сделал несколько конвульсивных движений, которые длились не более нескольких секунд, хотя лично мне показались чуть ли не вечностью, кусочек льда булькнул обратно в бокал. Брежнев скоро пришел в себя, но все мы пережили весьма неприятные мгновения».
В этой истории интересно не только оказавшееся почти смертельным несовпадение американского и российского способа выпивать, но и всеобщая боязнь хлопнуть по спине главу государства. Власть над полумиром невольно вознесла Леонида Ильича так высоко, сделала его настолько священной фигурой, что это становилось уже опасно для его жизни.
«Пусть будет талисманом». Во времена молодости Брежнева молодежь с негодованием отвергала любые украшения и косметику. Журнал «Синяя Блуза», например, писал: «Ношение обручальных колец, крестиков, перстней, браслеток, сережек, помада на губах, целование ручек и т. п. — все это беспощадно изгоняется в среде синеблузников. Это мелочи. Но они важны». А синеблузницы распевали со сцены:
Колец не носим,
И ни сережек,
И кирпичом
Не мажем рожи.
Кто носит фраки
И Манжеты,
Те для любви нам
Не сюжеты.
Молодежь бросала вызов роскоши нэпа, его «правилам хорошего тона». Брежнев, как он сам признавался, тоже был «антигалстучником». Но вот нэп кончился, и то, что вчера выглядело вызовом и протестом — бедность и простота в одежде, — стало, наоборот, правилом для всех.
В конце 40-х годов в советском обществе возникла новая «бытовая оппозиция» — стиляги. Эти молодые люди уделяли повышенное, даже вызывающее внимание своей внешности: одежде, прическам, косметике, украшениям. В известном фельетоне Дмитрия Беляева в 1949 году стиляга описывался так: «В дверях зала показался юноша. Он имел изумительно нелепый вид: спина куртки ярко-оранжевая, а рукава и полы зеленые; таких широченных штанов канареечно-горохового цвета я не видел даже в годы знаменитого клеша; ботинки на нем представляли собой хитроумную комбинацию из черного лака и красной замши. Юноша оперся о косяк двери и каким-то на редкость развязным движением закинул правую ногу на левую, после чего обнаружились носки, которые, казалось, сделаны из кусочков американского флага, — так они были ярки… Когда он подошел, нас обдало таким запахом парфюмерии, что я невольно подумал: «Наверное, ходячая реклама ТЭЖЭ…»