Получилось, что легендарный бриллиант Брежнева, который еще недавно так страстно обсуждала вся страна, как будто исчез, растворился в небытии. Словно не пожелал даваться в руки его кремлевских преемников. Да и был ли он вообще?
«Шуба хороша — на охоту ходить здорово». Для других знаком бытовых перемен, хотя и не столь знаменитым, как перстень, стал другой полученный генсеком подарок. В ноябре 1974 года во Владивостоке Брежнев встречался с американским президентом Джеральдом Фордом. «В дни пребывания, — писал В. Суходрев, — Форд выходил на улицу в роскошной куртке, которая очень понравилась Брежневу. Перед началом одной из встреч Леонид Ильич даже погладил ее рукой и спросил, какой это мех. Форд ответил, что на эту куртку пошло три вида меха: волк, ласка и бобер. Брежнев, выражая свое восхищение, даже причмокнул губами». Эту меховую куртку Форду вручили, когда он по пути в Россию останавливался на Аляске. Очевидно, замечательная шуба должна была защитить главу Белого дома от суровой русской зимы.
Во время прощания двух руководителей у трапа самолета разыгралась такая сценка. «Форд в накинутой на плечи волчьей шубе начал подниматься в самолет, — вспоминал В. Медведев. — Брежнев, смеясь, крикнул ему вслед, что, мол, шуба у него хороша, в ней на охоту ходить здорово. Американскому президенту на ходу перевели. Он остановился на трапе, развернулся, снял с себя шубу и вручил ее Брежневу. Тут же легко взбежал по трапу, помахал на прощание рукой и скрылся в самолете. Все случилось быстро, неожиданно».
«Пусть она напоминает вам о нашей встрече», — сказал Форд, передавая подарок. Брежнев слегка растерялся, но широко заулыбался и сказал: «Ну что же, спасибо!..»
Он остался доволен подарком и даже сразу надел его. Но в глазах окружения генсека это стало новым знаком отступления Леонида Ильича от прежних правил поведения. «Красивая волчья шуба с плеча американского президента, — считал В. Медведев, — стала как бы символом этого переходного времени». У себя на родине за сделанный подарок досталось и главе Белого дома. Защитники природы осудили президента уже за то, что он позволил себе носить одежду, сшитую из шкур диких зверей.
Между прочим, подарок Форда был ответным, а первый подарок — ондатровую шапку — сделал Брежнев. «Запомнилась… одна забавная сценка, — рассказывал А. Александров-Агентов, — при встрече президента на аэродроме. Форд вышел из самолета в очень морозную погоду легкомысленно в легкой шляпе, не то вообще без головного убора. Брежнев немедленно подал знак охране, тут же появилась теплая, мохнатая русская шапка, которую Леонид Ильич торжественно водрузил на голову президента. Тот был доволен».
Бивень для генсека. В подарках Леонида Ильича больше всего привлекала не ценность, а необычность, возможность удивить ими окружающих. Управделами правительства М. Смиртюков вспоминал: «Подношение не обязательно должно было быть дорогим. Главное дело, чтобы подарок был редким и необычным. В этом он и видел особенное уважение. К примеру, иду я как-то по коридору казаковского корпуса, навстречу — Брежнев.
“Ты знаешь, — говорит, — какую мне форель из Киргизии привезли? Во-о, — и руки растопыривает. — Заходи, покажу”».
Символичной оказалась судьба еще одного подарка Брежневу. Это был драгоценный кубок, сделанный якутскими мастерами. Его передали в дар генсеку в 1976 году, к его семидесятилетию. «Брежнев, — писал Д. Волкогонов, — несколько раз обошел вокруг замечательного произведения искусства, всячески выражая свое искреннее восхищение творением рук человеческих…»
Эту изящную драгоценность подробно описал в своих воспоминаниях бывший работник ЦК Валерий Болдин: «Речь идет о драгоценном чороне — якутском национальном сосуде для кумыса. Якуты решили преподнести Брежневу такой подарок, какой не мог сделать больше никто… Чорон изготовил народный художник РСФСР Т. Амосов. Работа над ним кипела не один месяц. Он выточил из редкого по величине бивня мамонта кубок, подготовил места, где должны быть вставлены бриллианты и другие драгоценные камни с серебряными оправами. Пять кристаллов природных алмазов редчайшей чистоты общим весом почти 12 карат отправили на ювелирный завод для гранения и изготовления оправы. Работу эту вели московские гранильщики и из пяти камней сделали шесть бриллиантов. Кроме того, из обрезков камней были выточены бриллианты для 12 роз. На московской ювелирной фабрике изготовили три ножки для кубка и пластинчатый обруч. Отлили из серебра шесть фигурных оправ, в которые было вставлено по бриллианту. В трех верхних оправах между бриллиантом и розами вставили по два альмандина — красных драгоценных камня. Чорон вручал Брежневу Г.Чиряев — первый секретарь Якутского обкома КПСС. На выставке подарков, как мне говорили, чорона не было. Брежнев отвез его домой. Видимо, этот драгоценный дар и сейчас бы хранился в семье Брежнева, если бы им после его смерти не заинтересовался ЦК партии и секретари ЦК не поручили разыскать подарок. Он был возвращен государству…»
Болдин писал об изъятии подарка с удовлетворением, а вдова генсека вспоминала эту историю с горечью. Она рассказывала В. Карпову:
«Ко мне пришел товарищ из общего отдела ЦК, говорит, прислали письмо в ЦК… Будто рабочий написал: «Где моя работа, которую я делал, — клык моржа, украшенный бриллиантами? Мне бриллианты, когда я вставлял, каждый раз выдавал работник КГБ и проверял, чтобы не подменил, — вечером уносил, а утром приносил. Я месяц трудился — где эта работа?» Вспомнила — был небольшой клык, с одной стороны — портрет Ленина, с другой — Спасская башня. В два ряда мелкие рубиновые камешки, как звездочки, а сверху мелкие бриллиантики, посередине большие… Кажется, восемь. Это подарили якуты… Думаю, хорошо, что клык сохранился в ободранной коробке, веревкой перевязанной. Отдала… Да еще потом допытываться стали: «Где золотой сервиз?» Говорю, золотого сервиза у меня нет, есть только серебряный, заказанный в Кубачах, с эмалью. Забрали… Потом говорят: «У вас ваза должна быть золотая». «Не знаю, — отвечаю, — золотая она или нет. Есть вот ваза без коробки — я ее в горку поставила. Сверху как золотая. Там портрет Лени. Написано: «От народа Азербайджана». Забрали. Проверяли. Оказалось — не золотая, а серебряная и позолоченная. Но не вернули».
Рассказывали про золотой самовар, подаренный генсеку в Грузии. Ходили слухи про еще один символический подарок генсеку — его собственный золотой бюст. Д. Волкогонов излагал эту легенду так: «Даже бюст самого Брежнева, отлитый из чистого золота, преподнесли генсеку в одной из республик к его 70-летию…» Позднее В. Карпов спросил у Виктории Брежневой: «Я слышал, что Леониду Ильичу, когда он был в Узбекистане, Рашидов якобы подарил бюст, отлитый из золота». «Нет, из белого мрамора сделанный, — отвечала она. — Он все время у нас стоял. Я предлагала — вот он стоит, возьмите. А золотого бюста не было! Его же не поднимешь!»
«Давай мы в Политбюро сбросимся по червонцу…» Среди соратников Леонида Ильича его антиподом по части стиля был Михаил Суслов. Символом его поведения стали немодные тогда резиновые галоши. Говорили, что он последний из москвичей, кто их еще надевает. Режиссер Марк Захаров вспоминал, как впервые увидел эти знаменитые галоши: «Галоши в то время нормальные люди уже давно не носили, и на меня напал приступ несвоевременного веселья». Несколько десятилетий подряд Суслов носил одно и то же старомодное габардиновое пальто покроя 50-х годов: длиннополое, темного цвета, наглухо застегнутое на все пуговицы. По словам А. Аджубея, в облике Суслова чувствовалось «некое небрежение в одежде, особенно в будни». Однажды Леонид Ильич не выдержал и пошутил: «Давай мы в Политбюро сбросимся по червонцу и купим тебе модное пальто».
Суслов понял намек и сменил пальто, но от галош так и не отказался. На охоту он приехал только однажды. «Он вышел из машины в галошах, — вспоминал В. Медведев. — Понюхал воздух.
— Сы-ро, — сказал он с ударением на «о», влез обратно в машину и уехал. Даже в охотничий домик к Брежневу не зашел».
Ю. Чурбанов как-то спросил у своего тестя: «Леонид Ильич, Суслов хотя бы раз в жизни ездил на охоту?» «Леонид Ильич часто бывал настоящим артистом, — писал Чурбанов. — Тут он вытянул губы и, пародируя речь Михаила Андреевича, протянул: «Ну что вы, это же о-чень… о-пасн-о…»
Леонид Ильич подшучивал над «постным» образом жизни своего коллеги, над тем, что за общим столом тот пьет один «кефирчик». Называл его «сухарем» и «параграфом».
«Когда я смотрю в его тусклые бесцветные глаза, — признавался он племяннице, — на его пепельные губы, я думаю: любил ли кто-нибудь когда-нибудь этого человека? Я никак не могу себе представить женщину, которая согласилась бы его поцеловать».
В частных беседах, по словам Любови Брежневой, Михаил Андреевич часто говорил о своих детях, хвалил их за скромность. «Из этих разговоров, как шутил Леонид Ильич, следовало, что какая-то женщина, все-таки целовала его и даже родила от него двоих детей».
Своего водителя Суслов просил строго соблюдать все правила уличного движения. По Москве Суслов ездил со скоростью около 40 километров в час. Когда его спрашивали об этом, он спокойно возражал: «Суслов и при такой скорости никогда и никуда не опаздывает». (Рассказывали легенды о его пунктуальной точности: на службу он приходил ровно за пять минут до начала рабочего дня и уходил минута в минуту с его окончанием.) А Брежнев, если попадал в пробку из медленно двигавшихся машин, шутил: «Михаил, наверное, едет!»
Леониду Ильичу не нравились и слишком старомодные и заумные, по его мнению, речи Суслова.
«Зал, наверное, засыпал — скучно, — заметил он об одной такой речи. — Знаете, как сваи в фундамент бабой забивают. Так и у Михаила: ни одного живого слова, ни одной мысли — тысячу раз сказанное и писанное».
И все же по многим вопросам генсек считал Суслова своим надежным союзником. Например, тот решительно выступал против арестов и тем более расстрелов среди руководителей (что стало возможно позднее, в 80-е годы). Когда Суслов заболел, генсек говорил Е. Чазову: «Смотри у меня! Если ты мне не убережешь Михаила Андреевича, я не знаю, что тогда сделаю. В отставку уйду!»