и все ж бессилен он.
Сомненья прочь. Уходит в ночь отдельный,
десятый наш десантный батальон.
Десятый наш десантный батальон.
Брежнев даже заплакал, слушая эту песню. «Видим — схватило, — писал А. Бовин. — Платок вынул». Конечно, после этого фильм сразу же выпустили на экраны, и в 1971 году он даже получил премию на фестивале в Карловых Варах. А песню Окуджавы, так понравившуюся генсеку, с тех пор часто исполняли на кремлевских концертах, где он присутствовал.
Как писал историк Рой Медведев, сходная история случилась в 1974 году с фильмом Василия Шукшина «Калина красная»: «В фильме есть эпизод: герой, бывший уголовник, вместе с подругой навещает старушку мать. Спрятавшись за дверью, сын слушает, как мать говорит о нем, давно пропавшем, но все еще любимом и ожидаемом. Сын не решается показаться матери и, выйдя из избы, медленно идет в сторону, рыдая, падает на траву возле полуразрушенной церкви. Эту сцену требовали убрать придирчивые цензоры — пусть герой плачет где угодно, но не возле разрушенной церкви. Но как раз в этом месте фильма Брежнев прослезился. Картина была разрешена без купюр и принесла заслуженный успех своему создателю».
Когда в октябре 1974 года Шукшин скончался, возник вопрос о месте его захоронения. Моссовет не хотел хоронить артиста и писателя на престижном Новодевичьем кладбище. Чтобы отменить это решение, пришлось связываться с самим Брежневым, который в тот момент находился в Берлине. Леонид Ильич сказал, что ему очень нравятся фильмы «Калина красная» и «Печки-лавочки» и похоронить Шукшина следует на Новодевичьем.
Леониду Ильичу понравился четырехсерийный фильм «Тихий Дон», который снимали еще в 50-е годы. В 1981 году он посмотрел фильм в третий раз и предложил наградить артиста Петра Глебова, исполнившего главную роль. Генсеку возразили, что за последние десятилетия Глебов ничем особенным в кино не отличился. «Но Брежнев настаивал на своем, — писал Рой Медведев, — и через несколько дней артистический мир был немало удивлен сообщением о награждении П. Глебова орденом Ленина и присвоением ему звания народного артиста СССР». Почему Брежнев не внес такого предложения раньше? Возможно, дело было в том, что до 1977 года Брежнев не мог так легко распоряжаться награждениями — ведь главой государства был не он.
«Это смешно, здорово». Повлиял Леонид Ильич и на судьбу некоторых других фильмов. Например, кинокомедии «Белое солнце пустыни», которую вначале положили «на полку». Артист Спартак Мишулин вспоминал: «Изначальное название фильма было «Спасите гарем». А, как вы понимаете, в Советском Союзе нет, не было и не будет никакого гарема…»
Только после того, как сам Брежнев посмотрел фильм на своей даче и одобрил, картина сумела пробиться на экраны (в 1970 году). Правда, название ее все-таки изменили: она прославилась как «Белое солнце пустыни». Говорили, что Леониду Ильичу понравилась необычность фильма, он сказал: «Что-то новенькое!» «Если бы не он, — замечал С. Мишулин, — возможно, что картину народ никогда бы не увидел. По рассказам, ночами генсек любил смотреть фильмы. И вот однажды он проснулся и захотел посмотреть очередной фильм. А показывать ему было нечего. И начальство, которое, мягко говоря, недолюбливало картину, решило поставить «Белое солнце» с надеждой, что Леонид Ильич встанет и скажет: «Фу, какая гадость» — и уйдет. А Брежнев, наоборот, посмотрел и сразу же потребовал повторить сеанс. И так несколько раз. После этого — цензура не цензура — фильм пошел».
Та же история произошла и с «Кавказской пленницей» Леонида Гайдая. В этой кинокомедии, как известно, высмеивается ответственный работник — «товарищ Саахов», который похищает понравившуюся ему девушку. Главного героя за попытку ее защитить отправляют в психбольницу… Готовый фильм смотрел лично председатель Госкино — то есть главный киноцензор страны. Когда фильм закончился, он решительно заявил: «Эта антисоветчина выйдет на экраны только через мой труп!»
Но буквально через два дня все чудесным образом поменялось. Оказалось, произошло следующее. «В пятницу вечером, — рассказывал сценарист фильма Яков Костюков-ский, — когда все разъехались, позвонили от Брежнева и спросили, нет ли чего посмотреть на выходные дни? Тот говорит: «К сожалению, ничего. Правда, есть одна забракованная комедия». «Ничего. Давайте».
Приехали. Забрали.
Брежнев с семьей посмотрел, все очень смеялись. Прокрутили еще раз. Позвал членов Политбюро. На воскресенье поехал в санаторий ЦК в Барвиху. Картину взял с собой. К этому времени он уже запомнил многие реплики и, например, говорил: «Вот сейчас Никулин скажет: «В соседнем ауле жених украл члена партии». Он счел нужным позвонить председателю Госкино, поблагодарил за доставленное удовольствие и поздравил с замечательной картиной. Так была спасена «Кавказская пленница»».
Любопытно, что Брежневу понравились как раз острота комедии и ее наиболее едкие реплики. Видимо, такое «смеховое» разоблачение начальства пришлось ему по душе. Нравился ему и сатирический журнал «Крокодил». В. Медведев писал: «Часто они с Витей, так он ласково называл Викторию Петровну — сидели летними вечерами в беседке. В руках — журнал «Крокодил», сидят, обсуждают». А. Шелепин возмущался столь несолидным для генсека чтением: «Даже на заседания Политбюро приносил этот журнал и говорил, как это смешно, здорово». Однажды Брежнев сам предложил тему для фельетона в «Правде».
«Когда я еще работал в районе, — вспомнил он, — то всем колхозным председателям дали по бричке, чтоб им удобнее было объезжать свои хозяйства. Только поля председатели по-прежнему обходили пешком. А на бричках их тещи ездили в город на базар торговать картошкой. И тогда в нашей районке появился фельетон «Теща на кобыле». Замечательный фельетон. Так всех этих тещ с бричек как ветром сдуло. А сейчас посмотрите, что творится. Мы раздали нашим руководящим товарищам персональные «Волги», взяли на себя все расходы, а на машинах разъезжают все те же тещи. Так и просится новый фельетон «Теща на «Волге»…»
Вскоре фельетон журналиста Ильи Шатуновского «Теща на “Волге”» появился в «Правде». Как ни удивительно, но он вызвал резкое недовольство в самом Политбюро. Особенно ругал фельетон Михаил Суслов — за то, что автор натравливает обывателей на руководящих работников…
Брежнев постоянно смотрел и сатирический киножурнал «Фитиль». «Любил смотреть «Фитили», — писал В. Медведев, — ни одного не пропустил». Журнал довольно едко высмеивал начальство, хотя рангом и не выше министров. У зрителей «Фитиль» пользовался успехом: при первых кадрах по кинозалу обычно проносилось радостное оживление. Иногда близкие люди генсека после просмотра «Фитиля» спрашивали, как же в государстве допустили какие-то описанные в киножурнале безобразия.
«Все вы вот такие, — отвечал он. — Давай вам сразу все…»
Однажды в 1978 году глава киножурнала Сергей Михалков пожаловался генсеку, что «острый сюжет, затрагивающий честь мундира азербайджанских руководителей, не допущен в прокат». Выступая в Баку, Леонид Ильич публично устроил за это «нагоняй» местным властям: «Кто дал право давать такие указания?»
И грозно добавил: «Это зло, которое не должно оставаться безнаказанным».
«Царь не дурачок был». Совсем иначе Брежнев воспринял вполне серьезное обличение последнего русского царя, царицы и друга царской семьи Григория Распутина в художественном фильме Элема Климова «Агония».
«Царь не дурачок был, зачем так?» — заметил он, просмотрев картину.
Ленту положили «на полку», где она пролежала до середины 80-х годов.
Рассказывали также, что мнение Леонида Ильича повлияло на содержание фильма «Экипаж», вышедшего на экраны в 1980 году. Картина заканчивалась смертью одного из героев, роль которого исполнял артист Георгий Жженов. Пожилой летчик, бывший фронтовик, умирает в больнице: ему видится, что он получил приказ перегнать куда-то самолет. На ночном аэродроме он встречает своих друзей-однополчан, погибших на фронте. Вместе с ними он садится в самолет, берется за штурвал и улетает. Такое окончание показалось Леониду Ильичу чересчур мрачным, и он попросил изменить его. В окончательном варианте ленты этого эпизода не было.
«Они все говорят и говорят — народ ведь сбежит». Киноцензоры хотели отправить «на полку» и фильм Андрея Тарковского «Андрей Рублев». «Возмущались натурализмом отдельных сцен, — писал Г. Шахназаров, — якобы искусственным возвышением роли церкви как хранительницы национальной культуры. И особенно не понравилось реалистическое изображение княжеских междоусобиц, царивших на Руси…» Картину сняли еще в 1966 году, но до начала 70-х она не выходила на экраны. Тогда сочувствовавшие фильму и его создателю сотрудники генсека решили устроить для него просмотр этой картины.
«После ужина, — рассказывал Шахназаров, — собрались в небольшой комнате, оборудованной под кинозал. Генсек уселся в кресло в трех метрах перед экраном (он вообще любил сидеть близко). Мы устроились позади, у самой стены.
— Кто-нибудь из вас видел картину? — спросил Леонид Ильич.
Случилось так, что к этому моменту я один.
— Садись рядом, будешь мне объяснять, если чего не пойму.
Я расположился на стуле возле кресла.
Мне до сих пор кажется, что, если бы фильм начинался с эпизодов «Набег» или «Колокол», он понравился бы Брежневу, во всяком случае, не заставил его скучать. А тут потянулась долгая сцена беседы Андрея Рублева с Феофаном Греком, да еще усугубленная нарочито замедленной, в манере Тарковского, съемкой: детали росписи храма, выразительные лица монахов. Я почувствовал, что генсек начинает проявлять нетерпение. Он заерзал в кресле, потом говорит:
— Слушай, что они все говорят и говорят. Народ ведь сбежит».
Видимо, речи на экране напомнили Леониду Ильичу многочисленные речи, которые ему самому приходилось слушать и произносить.
— Тут речь о роли интеллигенции, Леонид Ильич, — возразил ему Шахназаров. — У этого фильма найдется свой зритель.