— Не люблю я такие картины, — заметил генсек. — Вот недавно смотрел комедию с Игорем Ильинским… Это да! Посмеяться можно, отдохнуть. А это…
Брежнев сделал пренебрежительный жест рукой.
— Может быть, широкий зритель на нее и не пойдет, — признал Шахназаров, — но ведь есть фильмы массовые, а есть и рассчитанные на определенные категории людей. В данном случае на творческую интеллигенцию. Главное, в картине нет ничего вредного с идейной точки зрения.
— Может быть, — согласился Брежнев. Прошел еще десяток минут, действие на экране не ускорилось.
— Знаешь, устал я сильно, — сказал Леонид Ильич, — и рука болит, пойду отдохну, а вы тут досмотрите.
«Ну все, подумалось мне, — писал Шахназаров, — затея сорвалась. Но я ошибался. Через несколько дней от помощников стало известно, что генсек… сказал не то Суслову, не то Демичеву, чтобы зря не держали…» Вскоре картину Тарковского выпустили на экраны.
«Супруга меня спрашивает, когда будет «Кабачок»?» Были у Брежнева и любимые телепередачи. Предпочтения генсека в телевидении почти совпадали с тогдашними предпочтениями общества. Так, Брежневу нравилась праздничная программа «Кабачок «13 стульев», которая впервые появилась на экране в 1966 году. Рассказывали, что если Брежнев пропускал очередной выпуск «Кабачка», то позднее обязательно смотрел его в записи.
Передача изображаланекое кафе в Польше, где проводят свои вечера «паны и пани». Среди ее героев были, например, пан Директор, пан Спортсмен, пан Профессор, пани Моника, пани Зося… Между ними разыгрывались небольшие юмористические и сатирические сценки, они танцевали, а за кадром звучали песни иностранных певцов. Пан Ведущий — артист Михаил Державин — вспоминал: «Люди дорожили атмосферой «Кабачка». Они ощущали, что в нем тепло и мило. Чувствовали аромат какого-то «не нашего», большинству не знакомого уюта и комфорта…»
Но были у передачи и недруги. Главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек называл ее «раковой опухолью на теле театра». Как ни странно, но любимую передачу генсека не только часто ругали в печати, но и хотели закрыть. (Это стало неизбежным в начале 80-х годов, когда в Польше вспыхнули забастовки и волнения.)
Актер Зиновий Высоковский (в передаче — пан Зюзя) рассказывал, что Леонид Ильич один раз лично заступился за эту программу перед главой Гостелерадио: «Руководитель ЦТ всесильный Лапин давно искал случая, чтобы нас закрыть, и вот как-то под Новый год он объявил, что новогоднего «Кабачка» не будет и вообще «Кабачка» не будет. Но на новогоднем приеме в Кремле Леонид Ильич Брежнев подошел к нему и говорит:
— Слушай, Лапин, тут супруга меня спрашивает, когда будет «Кабачок»?
— Третьего января, — тут же нашелся Лапин.
И нас всех доставали с гастролей, с отдыха, с чего хочешь, и 3 января «Кабачок» состоялся… Вообще, если по правде, — добавлял Высоковский, — нас любили только народ и немножко супруга Леонида Ильича Брежнева…»
Между прочим, иногда Сергей Лапин пользовался своей близостью к Брежневу для своеобразных шуток. Фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром» многие не хотели выпускать на экраны, видя в нем пропаганду пьянства. В декабре 1975 года С. Лапин показал фильм на большом совещании своих коллег. Затем спросил у зала:
— Как вы считаете, можем ли мы показать «Иронию судьбы» советскому народу?
Из зала послышались дружные возгласы: «Нет! Нет! Нет!». Никто не сказал, что картину можно показать.
— А я смотрю на них и улыбаюсь, — рассказывал С. Лапин. — Я-то с картиной уже успел познакомить Леонида Ильича и заручился его согласием. Вот так…
Фильм показали по телевидению 1 января 1976 года.
Другой любимой телепередачей Брежнева был «Альманах кинопутешествий». «Завидовский киносеанс, — вспоминал В. Печенев, — обязательно начинался «Альманахом кинопутешествий», который очень любил Брежнев (за всю свою жизнь я не смотрел столько альманахов!)». Генсек мог заказать сразу три «Альманаха» подряд!
Еще Брежнев и его супруга любили смотреть по телевидению фигурное катание. «Руководство телевидения знало об этом, — писал В. Медведев, — и все семидесятые годы телеэкраны были заполнены трансляциями этого вида спорта: чемпионаты мира, Европы, СССР, Олимпийские игры, на приз газеты «Московские новости» и так далее».
«Это Ленин? Надо его поприветствовать?» Леонид Ильич, живой и непосредственный человек, постоянно вступал в противоречие с собственным официальным образом. Там, где он действовал строго по протоколу, это было незаметно. Но стоило гражданам соприкоснуться с ним ближе, как это несоответствие неизбежно приводило их в изумление. Так было 3 марта 1982 года, когда Брежнев с соратниками посетил спектакль Художественного театра «Так победим!» по пьесе Михаила Шатрова. «До сих пор, — отмечал обозреватель эмигрантского журнала «Посев» Семен Резник, — подобным посещением удостаивался только Большой театр, и то по случаю торжественных праздников». Спектакль Шатрова считался тогда довольно острым, злободневным и необычным. Сам автор говорил: «“Так победим!” была запрещена решением Секретариата ЦК… Кто запрещал пьесу? Суслов Михаил Андреевич…»
Посещение театра Брежневым задумывалось как своеобразная «охранная грамота» для спектакля. Так и вышло. На следующий день «Правда» сообщила о присутствии Брежнева, причем добавила: «Спектакль прошел с большим успехом». «С тех пор претензий к этой пьесе и спектаклю не было», — замечал В. Печенев.
Одну из секретарш Ленина играла актриса Елена Проклова. «Вглядевшись в милую блондинку, — писал Анатолий Смелянский, — Брежнев… произнес, скорее для себя, чем для товарищей по ложе: «Она хорошенькая». Произнесите это голосом Брежнева, произнесите громко, поскольку он был глухим, и вы поймете шок, случившийся со зрительным залом. Зал оцепенел. Может быть, некоторые решили, что это звуковая галлюцинация…».
В следующий раз Брежнев «вступил в действие», когда на сцене появился сам Ленин. В большинстве спектаклей публика встречала вождя аплодисментами. Здесь традиция была намеренно нарушена: Ленин появлялся на сцене не парадно-торжественно, а почти незаметно, скромно. Это выглядело вызовом пышным появлениям руководства, вошедшим в обычай после него. Зал хранил гробовое молчание. Леонид Ильич удивился: «Это Ленин? Надо его поприветствовать?» «Не надо», — отрезал сидевший рядом Черненко.
Потом, когда Брежнев ненадолго выходил из зала, на сцене успел побывать Арманд Хаммер — вернее, актер, исполнявший роль американского миллионера. Когда Леонид Ильич вернулся на свое место, Громыко сообщил ему:
— Сейчас был Хаммер.
— Сам Хаммер? — переспросил Брежнев своим густым звучным голосом. Дело в том, что генсек был хорошо знаком с Хаммером, ездил на подаренной им автомашине, награждал его орденом Дружбы народов. «Тут уже зал не выдержал, — вспоминал Смелянский. — Смеховой разряд расколол публику. Народ в голос смеялся, и только те, что сидели по углам каждого ряда, были непроницаемы».
Наверное, в истории не слишком часто бывает, что граждане открыто смеются над ошибкой главы своего государства. А чтобы он воспринял этот смех совершенно спокойно — еще большая редкость!
«Стоит пожалеть людей». Уже возглавив страну, Брежнев сохранял дружеские отношения с некоторыми писателями, с которыми познакомился еще на фронте. Среди них был Константин Симонов. Когда в 1967 году Брежнев и Симонов на одном поезде ехали в Волгоград на открытие мемориала, Леонид Ильич пригласил писателя в свой салон-вагон. Они всю ночь пили вместе и беседовали, вспоминая войну. Но Симонов не стал задавать генсеку никаких острых вопросов о литературе. Он объяснил это так: «Я человек военной закваски… Если маршал сам не заговаривает с офицером… офицер не должен спрашивать».
Однако в Москве они тоже встречались и обсуждали военные дневники Симонова, которые не пропускала цензура. Писатель слишком ярко обрисовал обстановку первых месяцев войны — дни отступления, разгрома, бегства…
— Ну, что там у тебя? — спросил генсек.
Писатель зачитал места, которые вызывали возражения цензоров.
— Подумаешь! — говорил Брежнев. — Я и не такое видел.
«И начинал живописать это самое «не такое», — вспоминал очевидец этого разговора А. Бовин. — В общем, каждый показывал друг другу изнанку войны». «Чины у Брежнева были невеликие. Поэтому он всего навидался, так сказать, «в натуре». И без прикрас рисовал батальные и околобаталь-ные сцены».
— Это и есть правда, — заключил Симонов, — мы знаем ее, и мы обязаны рассказать о ней людям.
— Мало ли что мы видели, — возразил Брежнев, — главная правда — мы победили. Все другие правды меркнут перед нею. О них тоже надо говорить. И мы уже (и вы — писатели — в первую очередь) наговорили много. Но, может быть, стоит пожалеть людей, победителей, их детей и внуков и не вываливать все сразу. Дойдет время и до твоих дневников. Скоро дойдет…
«В этом произведении Симонов заводит нас в какие-то дебри», — замечал Леонид Ильич. «Брежнев взял Симонова с собой в Волгоград, — добавлял Бовин. — Рассказывают, что они проговорили весь путь туда и обратно. Наверное, обоим было интересно и полезно… А дневники вышли».
«Логики не ищи». Другого писателя — Владимира Полякова — Брежнев тоже принял очень хорошо, как фронтового товарища. Еще во время войны Поляков создал фронтовой театр «Веселый десант». Писал для этого театра маленькие поэмы, в которых звучали солдатские «соленые» словечки. Режиссер Марк Захаров рассказывал: «Однажды его вызвали в штаб фронта и, чтоб прочесть Брежневу свое произведение, он полз по-пластунски по полю, а вокруг рвались снаряды. Леонид Ильич это запомнил, хохотал до упаду». После войны Поляков стал известен как писатель-сатирик, автор множества миниатюр для Аркадия Райкина. Поляков попросил объяснить, почему его то печатают, то нет. «Леонид Ильич, ну как же так? — спросил он. — ЦК сначала запрещает что-то, а потом это же самое разрешает. Где логика?» Брежнев ответил кратко и исчерпывающе: «Логики не ищи». Однажды генсек заметил: «Наша печать, наша литература — это пулемет, из которого стреляет идиотический унтер. И скольких Дон Кихотов он перестреляет, пока они доберутся до него. Да и вовсе не доберутся никогда».