Да и сама Россия неизвестно как теперь называется.
«— Кажется, СССР, если не ошибаюсь…
— У вас сведения на первую половину января, а сегодня 2 февраля… Я и сам забыл, как она теперь называется — не то Великое Княжество Комминтернское, не то Компарт-ландия, знаю только, что смешно, а как — не помню».
Те, кто хотел вернуть старый порядок вещей, свой протест выражали в том, что все называли по-старому. Шутка 1923 года:
— Позвольте билет!
— А куда?
— По Николаевской!
— По Октябрьской, может быть?
— Нет, по Николаевской!
— Тогда вы обратитесь в бюро похоронных процессий.
Волна переименований продолжалась и в 30-е годы и только затем стала постепенно стихать. Родной город Леонида Ильича тоже поменял свое имя: из Каменского в 1936 году превратился в Днепродзержинск — в честь Феликса Дзержинского. А столица губернии Екатеринослав еще раньше стала Днепропетровском. Но, разумеется, не в честь Петра I, а в честь революционера Петровского.
«Собрал бы всех националистов и утопил». В 20-е годы национализм и антисемитизм считались пережитками прошлого, чем-то вроде темных суеверий или неприличных болезней. В этом духе Леонид воспитывался с детства в своей семье. Рассказывали, что в дни погромов его отец, Илья Яковлевич, прятал евреев, спасая их от погромщиков. Сам Леонид Ильич до конца жизни сохранил не самое лучшее отношение к националистам. «Однажды в Завидове он в сердцах сказал, что «собрал бы всех националистов и утопил бы в море», — вспоминал Александр Яковлев.
Разнообразие советских наций в 20-е и 30-е годы чрезвычайно ценилось. В нем видели прообраз будущего мирового братства народов. В праздничных карнавалах (наряду с «представителями прошлого») непременно участвовали «освобожденные народы» — люди в нарядах горцев, узбеков, украинцев, белорусов, русских и т. д. Сами они вовсе не обязательно принадлежали к этим народам, чаще бывало как раз наоборот. Руководители страны тоже нередко пере-облачались в национальные костюмы. Известны снимки Сталина и его соратников в полосатых среднеазиатских халатах и тюбетейках. Сохранилась и фотография Брежнева (уже руководителя страны) в монгольской национальной одежде. Вокруг него стоят руководители Монголии — все как один облаченные в… европейские костюмы. Но обычно в 70-е годы переодевание ограничивалось одним головным убором. На Кубе в 1974 году Брежнев, например, выступая перед миллионным митингом, ко всеобщему восторгу, надел широкополую соломенную шляпу — сомбреро ярко-желтого цвета. А главе правительства Алексею Косыгину однажды пришлось надеть великолепный головной убор из перьев, который ему вручили канадские индейцы.
Весь этот маскарад подразумевал, что передовой человек должен хоть отчасти принадлежать ко всем нациям мира. Одна карикатура Д. Моора в 1923 году запечатлела избрание Н. Бухарина «почетным грузином». Облаченный в папаху и бурку, с кинжалом за поясом, он говорит: «Теперь меня дразнят грузином, а я вот возьму и выучусь по-грузински. Приду на Тыфлыс, скажу: гэй, кацо, кто тут нацыоналов давит? Давай его сюда — кынжалом рэзить буду!..»
Вернемся к главному герою этой книги — Брежневу. Насколько можно судить, он — вполне в духе 20-х годов — ощущал себя человеком сразу нескольких наций. Поселок, где вырос Леонид, был настоящим «плавильным котлом», где жили люди многих наций и религий. В воспоминаниях Брежнева говорится: «В поселке Каменском были две православные церкви, католический костел, лютеранская кирха и еврейская синагога». Вокруг звучал «многоязычный говор», «среди рабочих… было немало поляков». Граница между национальностями здесь была достаточно размыта. Кстати, Брежнев с детства бегло говорил по-польски и, уже будучи главой страны, иногда переходил на этот язык во время бесед с поляками.
Некоторые биографы Брежнева с иронией отмечали, что он никак не мог определиться в вопросе о своей национальности. В 1929 году он назвался великороссом, в 1935-м — украинцем, потом — русским, в 1947 году — снова украинцем… Иные даже усматривали в этом какой-то далекий расчет. Но, скорее всего, дело обстояло проще: он просто чувствовал себя и тем, и другим. Когда же Леонид Ильич достиг вершины власти, он окончательно определился как русский. До распада Союза было еще далеко, но возглавлять страну уже не мог грузин (Джугашвили) или еврей (Свердлов), как когда-то. Тем более какой-то неопределенный «русский украинец»…
Однако из официального образа Леонида Ильича трудно было исключить все малороссийские черты. Например, в его речи явственно ощущался украинский выговор. Он произносил звук «г» мягко, с придыханием. (Писатель-диссидент Андрей Синявский в 1974 году передразнивал речь Брежнева: «Хаспада!..») С этим связана следующая забавная и характерная для своего времени история. Когда артиста Евгения Матвеева выбрали на роль молодого Брежнева в фильме «Солдаты свободы», актер стал, как обычно, читать сценарий, вживаться в образ. И вдруг понял, что живой Леонид Ильич разговаривает с украинским выговором, «тыкает». Артист Александр Белявский передавал рассказ Матвеева о его мучительных сомнениях по этому поводу: «Что делать? Играть достоверно? Женя обращается к редактору картины за советом. Мол, как быть с речью секретаря? Ответа не получает. Идут они к редактору киностудии, затем — в Госкино. Безрезультатно. «И знаешь, — говорит он мне, — до кого я дошел? До Суслова». Народного артиста второй человек в государстве, естественно, принял. Выслушал, в чем дело. «Понимаете, дорогой мой товарищ, — объяснял Михаил Андреевич, — вот про меня все ховорят, шо я окою, но ведь я не окою». Матвеев поблагодарил Суслова. Вернулся домой и сделал гениальную вещь: выбросил из сценария все слова с буквой «г». К счастью, русский язык богат». В этой красочной истории, как и положено в легенде, есть небольшие преувеличения, однако совет Суслова — правда.
«Влюблялись…». Вся любовно-романтическая сторона жизни Леонида Брежнева в его воспоминаниях описана одним легкомысленным словечком — «влюблялись…». Это сказано о 20-х годах. Среди молодежи тогда пользовалась сочувствием знаменитая теория «стакана воды» — о том, что к удовлетворению любовного чувства надо относиться так же просто, как к утолению жажды. Все «интимные» дела обсуждались свободно и непринужденно, как и общественные. На собраниях молодежи горячо спорили о «половой этике», «половом вопросе». Над этой откровенностью посмеивалась тогдашняя печать. На одном из юмористических рисунков 1924 года парень и девушка сидят рядом, за их спиной — радуга, идиллический сельский пейзаж.
— Поговорим с глазу на глаз, — застенчиво просит парень.
— Брось! — улыбаясь, отвечает девушка. — Теперь время разговаривать с классу на класс.
О чем же шли эти споры? Александра Коллонтай в 1923 году выдвинула лозунг «Дорогу крылатому Эросу!». По ее мысли, в годы революции и гражданской войны в стране неизбежно победил «бескрылый Эрос» (или, как она выражалась, «оголенный инстинкт воспроизводства»), «Бескрылый Эрос не родит бессонных ночей, не размягчает волю, не пугает холодную работу ума». Теперь же, считала Коллонтай, наступило время воскрешения романтической, нежной любви — крылатого Эроса. В ответ в ее адрес звучали хлесткие обвинения в ахматовщине, «эротической реакции», в желании украсить Эроса павлиньими перьями. «Очень боюсь, — возражал ей участник дискуссии А. Зал-кинд, — что при культе «крылатого Эроса» у нас будут плохо строиться аэропланы. На Эросе же, хотя бы и крылатом, — не полетишь». Еще Коллонтай проповедовала, что время «общения только с одним избранником сердца» ушло в прошлое. Отныне такое общение («многогранная любовь») может происходить с двумя, тремя, четырьмя и даже «со всеми членами коллектива». Она осуждала «эгоистическое желание «навсегда» закрепить за собою любимого». Разумеется, эта мысль вызывала столь же ожесточенные споры…
На карикатуре 1925 года комсомолец жалуется приятелю:
— А у Машки вредный уклон.
— Почему?
— Все от поцелуев уклоняется.
Такое отношение называли «мещанством». «Комсомольская правда» писала: «Если девушка… не позволяет «лапать» себя (это делается в порядке чисто товарищеского отношения), ее клеймят тем же словечком». Кое-где возникали даже кружки под названием «Долой невинность». Само слово «любовница» революция отменила. Нет никаких любовниц, есть только жены! В. Сорин в 1923 году выдвинул в «Правде» новую заповедь: «не живи сразу с тремя женами». Но его тут же обвинили в мещанском подходе за это ограничение.
Впрочем, семейная жизнь самого Леонида Ильича на этом фоне выглядит на удивление традиционной: всю жизнь он состоял в браке только с одной женщиной. Но, видимо, что-то от чувств и настроений 20-х годов у него сохранялось. По крайней мере, за ним в течение всей жизни удерживалась слава человека, неравнодушного к прекрасному полу. И сам он пользовался успехом у женщин.
— В молодости я говорил, — вспоминал сам Брежнев, — вино и женщины — мое настроение…
«О многих его похождениях я слышал, — рассказывал переводчик Виктор Суходрев, — но один раз был свидетелем такой сцены… Когда в 1973 году мы гостили в Кэмп-Дэвиде, Леонид Ильич отрядил своего адъютанта в аэропорт за одной из стюардесс своего самолета. Та прибыла и провела два дня в коттедже Брежнева. Причем когда Никсон зашел к нашему лидеру, Леонид Ильич представил ему молодую женщину. Уходя, Никсон с улыбкой промолвил: “Берегите его…”». Эту молодую женщину запомнил и Ричард Никсон, описав ее в своих мемуарах. От нее, по словам президента, пахло французскими духами «Арпедж» — он узнал этот аромат, поскольку это были любимые духи его супруги.
В этой сценке откровенность Брежнева — вполне в духе двадцатых годов, зато «запах тончайших роскошных духов» — уже из другой эпохи, из семидесятых. По словам Никсона, главы двух сверхдержав разговорились о «хорошеньких секретаршах».
— Когда ночью мне что-то приходит в голову, — заметил Брежнев, — очень удобно иметь кого-то под рукой, чтобы это записать.