– Зигги, ты что, спятил? – проскулил Пудель. – Разве какая-то крыса может меня исцелить?
Тогда я вытащил Библию, открыл ее в нужном месте и зачел оттуда: «И пришли на другой берег моря в страну Гадаринскую. И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом».
– Ты, наверное, шутишь? – сказал Пудель.
Но я продолжал:
– «Всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни»[81].
– У меня же все совсем не так, – запротестовал Пудель.
Я посмотрел на затопленные глиняные ямы, на развалины автомобилей, на мертвые телевизоры и горы мусора.
– Разве это не дикий край? – спросил я. – Разве это не горы и гробницы?
Пудель промолчал. И я велел ему:
– Ладно, закатывай рукава.
Он только головой помотал, и я, схватив его за руку, задрал рукав парки – ну и, естественно, там снова была целая лесенка розовых пластырей от запястья до локтя, как и в прошлый раз.
Я пожал плечами и посмотрел на Голди.
– Ну?
Но и он тоже выглядел нерешительно.
– Послушайте, ведь и в Библии написано, что возмездие за грех – это смерть, – сказал я. – Верно ведь? – Голди кивнул. Пудель тоже. – А еще там написано, – продолжал я, – что быть геем – это грех. Так или нет? – Пудель что-то задушенно пискнул, а я пояснил: – Вот нам и нужно принести жертву, чтобы смыть с себя этот грех, – сказал я. – Это все тоже есть в Библии. Про кровь агнца божьего[82]. Про то, что Он отдал свою жизнь, чтобы мы могли жить.
В итоге большую часть работы мне пришлось проделать самому. Голди, впрочем, что-то сказал; я вовсе не собирался просто так его отпускать – должен же он был хотя бы словесную часть взять на себя. Пудель пустил слезу, когда я заставил его сунуть руку в клетку, но я объяснил, что ему необходимо сперва вступить в контакт с жертвой, то есть с крысой. Ну а Голди болтать языком всегда был горазд – в точности как и его отец-проповедник; в общем, как только я рассказал ему, что нам нужно, он сумел все же внести свою лепту в отправление ритуала.
– Этот человек был одержим демоном гомосексуальности, – торжественно провозгласил он. – Изыди же, гнусный демон! Войди в душу крысы и оставь в покое скромного слугу Господа нашего![83]
Теперь Пудель уже рыдал вовсю. Наверное, это демоны из него выходили. А может, просто от облегчения – ведь нашлись все-таки люди, разделившие с ним его горе и пожелавшие снять с него невыносимое бремя. Уж я-то знаю, Мышонок, какие чувства при этом испытываешь. Да и тебе, наверное, тоже эти чувства знакомы. А хорошо все-таки иметь возможность исповедаться хоть кому-то, даже если этот «кто-то» уже мертв! Особенно если он уже мертв – ведь мертвые сплетен не распространяют.
Ну а потом я утопил эту чертову крысу вместе с клеткой.
Ведь тому бесноватому из Гадары нечто подобное вроде бы помогло.
Часть третья
Qui desiderat pacem, praeparet bellum.
Vegetius[84]
Глава первая15 сентября 2005
Учебный год в «Сент-Освальдз», как и чтение большой хорошей книги, требует времени, чтобы иметь возможность развить максимальную скорость. Подобно колеснице Джаггернаута[85], он сперва катится медленно, но неотвратимо, пересчитывая дни и недели, и обычно достигает крейсерской скорости к третьей неделе осеннего триместра, когда местность вокруг начинает казаться все более каменистой.
Подозреваю, что нынче это произойдет раньше обычного. Наш новый директор уже успел осуществить некоторые новшества, которые, с моей точки зрения, могут оказаться наиболее разрушительными – и не в последнюю очередь это вчерашнее появление в моем классе первых «девочек из Малберри».
Мне, пожалуй, еще повезло. У меня всего несколько девиц, и все они ученицы шестого класса. Ко мне в класс № 59 они явились ровно перед началом второго урока в сопровождении мисс Ламберт, директрисы «Малберри Хаус». За их пестрой стайкой тянулся шлейф какого-то сильного запаха – одновременно и мускусного, и сладкого. Примерно такой запах, наверно, воцарился бы в кондитерской лавке, если бы там расставили клетки с дикими циветтами.
К счастью, уроков у меня в тот день не было до полудня, но я с ужасом представлял себе, какой разрушительный эффект произведет на моих мальчишек появление целого отряда девиц из «Малберри Хаус», одетых, разумеется, не в школьную форму (у них для девочек школьная форма не предусмотрена), а так, словно они собрались провести томный вечер в салоне Бангкока. Сама мисс Ламберт – блондинка, между прочим, – была в ярко-розовом, оттенка «шокинг», твидовом костюме с очень короткой юбкой и в туфельках на высоченных каблуках. Плюс, естественно, поистине ацтекское изобилие украшений.
– А это Рой Стрейтли, девочки, – сказала она, словно желая обратить их внимание на некий интересный музейный экспонат, описание которого они ранее встречали только в книгах.
Затем, обращаясь уже непосредственно ко мне, она предложила:
– Давайте я лучше сама представлю вам моих девочек. Они у нас все такие милые, такие веселые! Ведь правда, девочки? Ну вот: это Фрэнки, Хелена, Шанель, Анжелина, Пэрис и Бен. Вообще-то ее настоящее имя Бенедикта, но она предпочитает, чтобы ее называли Бен, верно, моя дорогая? – И мисс Ламберт, одарив меня улыбкой, – сплошные зубы, окаймленные яркой помадой, – сообщила: – Всех девочек, когда они начинают учиться в шестом классе, у нас принято называть исключительно по имени. Это создает ощущение общности, семьи. Они и меня по имени называют – просто Джо. Верно, девочки?
Девочки с разной степенью энтузиазма выразили свое полное согласие с мисс Ламберт, а она продолжала рассказывать, как ей удалось создать в школе «поистине домашнюю обстановку». Ученица «Малберри Хаус», вещала она, должна быть девушкой, уверенной в себе, честолюбивой, современной, пользующейся популярностью как у подруг, так и у представителей противоположного пола. Насколько я успел заметить, все девицы были весьма упитанными, длинноногими и носили невероятно короткие юбки; исключение составляла только одна: та, которую звали Бен; это была невзрачная девочка с мелкими чертами лица, чем-то напоминавшая мышку; и, по-моему, сейчас она чувствовала себя не в своей тарелке.
– Ну что ж, – сказала мисс Ламберт, повернувшись к девицам, – оставляю вас в умелых руках Роя. А вскоре вы познакомитесь и с остальными учениками этого класса. Не забывайте того, о чем я постоянно вам твержу: всегда помните свое место. И место каждой из вас, разумеется, должно быть одним из первых в классе, дабы вы могли смотреть на всех этих мальчиков с превосходством.
И с этими словами она удалилась, сопровождаемая льстивым смехом девиц (не смеялась только одна Бен, и она, пожалуй, уже начинала мне нравиться); а мне пришлось объяснить, что, пока мы находимся в классе, я для всех своих учеников всегда только мистер Стрейтли, как бы это ни противоречило взглядам учениц «Малберри Хаус», которые привыкли называть свою директрису просто Джо.
Боюсь, остальную часть урока я потратил на бесплодные попытки как-то согласовать свою собственную методологию (испытанную и проверенную за тридцать четыре года в «Сент-Освальдз») с той «методологией для девочек», согласно которой они с первого года обучения в «Малберри Хаус» воспринимают латынь как некое развлечение и полагают, что этот предмет не требует и не должен требовать от них никаких усилий (например, внимательного изучения грамматики, письменных переводов или чтения литературы). Из первогодков в моей группе по латыни в этом году было всего трое мальчиков, и они попросту утратили дар речи, когда ученицы «Малберри Хаус» сообщили, что весь прошлый год на занятиях по латыни им в основном показывали разные фильмы, практически не занимаясь изучением самого языка. У меня лично есть большие сомнения относительно исторической аутентичности таких кинематографических шедевров, как «Гладиатор», но, как оказалось, та особа, что в «Малберри Хаус» отвечает за преподавание классических языков, на самом деле является учителем истории; в результате изучение классической филологии превращено там в классическую схему знакомства с предметом, то есть в некий набор учебных модулей, ту или иную комбинацию которых выбирают сами девочки.
Вот большинство и выбрали определенные направления тогдашней римской моды; исключение опять же составила девица по имени Бенедикта; она – возможно, из чувства протеста – выразила желание заняться Цицероном.
Из прочих новостей: наконец-то появился Маркович, тот самый новый преподаватель с кафедры Дивайна. Как я и предполагал, он оказался типичным Офисным Костюмом. То есть по природе это делец. По всей видимости, он где-то читал лекции о новых методах использования IT для изучения иностранных языков, потому и опоздал к началу триместра. У него рыжеватые волосы, а глаза весьма интересного оттенка – зеленые, как виноград; он, как и Дивайн, носит шелковые галстуки; он, как и Дивайн, пьет чай исключительно из школьных чашек; у них с Дивайном даже речь удивительно похожа – некая смесь канцелярщины, угодливости, вызванной желанием ублажить клиента, и туповатого самодовольства.
Дивайн, разумеется, страшно доволен: ведь это все равно что иметь этакую «бонсай-версию» себя самого.
– А мне казалось, что вроде бы это не к добру, если повстречаешь своего Doppelganger?[86] – пошутил я.
– Вы имеете в виду молодого Марковича? – улыбнулся Дивайн. – По-моему, он идеально в наш коллектив впишется. – Он посмотрел туда, где за дверью из матового стекла, находившейся ровно напротив его кабинета, Маркович вел урок у первогодков. Впрочем, я не был уверен, что там именно урок: шум в классе стоял изрядный. О чем я и доложил доктору Дивайну, но он лишь снова улыбнулся этой своей надменной улыбочкой и сказал: